Изгои (СИ)

— Хм-м. Сегрегация.
— Яицагергес.
— Круто!
— Но бесполезно. А ты чего можешь?
— Дерусь хорошо. Хотя никогда рукопашкой не занимался.
— Бесценный навык! Если бы мы с урками на кулаках дрались, то твое умение нам бы сильно пригодилось.
— Эй, вы что там притихли⁈ — вновь раздался голос Фунта. — Решили пообжиматься напоследок, петушки?
— Думаем, что тебе сперва отрезать: нос или уши, — откликнулся Ржавый.
— Мечтать не вредно.
Лопоухий Герпа застонал. Изо рта ручьем хлынула темная, почти черная, кровь. Он скорчился в судорогах, охнул и обмяк. Ржавый с сожалением посмотрел на труп своего товарища, зажмурился и что есть силы прикусил губу.
— Сука, сука, сука! Ненавижу! Не прощу! — затараторил он и в отчаянии боднул затылком грузовик.
— Ты это чего? — взволнованным голосом произнес Остап.
— Сука, сука, сука!
— Слышь, Ржавый, успокойся. Все нормально.
— Нормально? Ненормально! Ненормально!
— Да охолонись ты!
Ржавый набрал полную грудь воздуха, выдохнул. Его лицо буро покраснело, глаза налились кровью. Он бросил хищный взгляд на Остапа и прорычал:
— Ну что, готов?
— Вроде того.
— Тогда на счет три?
— Считай, командир.
— Раз…
Досчитать Ржавый не успел. Остап с размаху треснул ему рукояткой по темечку. Ржавый громко ойкнул и повалился на землю.
— Фунт, я сдаюсь! У меня пленный и три пушки. Это мои откупные! — прокричал Остап.
  
08. Белый снег, серый снег
 
Лазарет располагался в типовой саманной хижине. Внутри было светло и чисто. Пахло полынью. Вдоль стен стояло три кровати. По центру находился стол врача, накрытый рваной скатеркой, рядом с ним — два стула. Под потолком на длинном шнурке висела клетка с короткохвостой птичкой, которая регулярно чирикала и прыгала, а вниз то и дело сыпались желтоватые зернышки.
Кабан дико переживал, что ему придется ложиться под нож, но все обошлось. Врач, кудрявый беззубый старичок, внимательно осмотрел рану, промыл каким-то ядреным спиртовым настоем с запахом давно не стиранных носков, дал выпить кружку отвара, напоминающего протухший кисель, и наложил чистую повязку.
— Готово, — сказал он скрипучим голосом и протянул пациенту холщовый мешочек. — Тут лекарственные травы. Пить два раза в день. Утром и вечером, после еды. В первый день будешь ощущать слабость. Потом все нормализуется.
— А в каком виде принимать?
— В каком угодно. Можно заварить крутым кипятком, а можно в еду добавить. Только с алкоголем смешивать не рекомендую.
— Стошнить может?
Врач хитро подмигнул:
— Стошнить-то не стошнит, а вот сблевать — сблюешь.
— И раз уж вы упомянули про алкоголь. Насколько я знаю, в Маяковке сухой закон…
— Законов свод, а мы в обход, — снова подмигнул врач. — Кстати, может хлопнем по рюмашке?
— Мне же нельзя. Я отвар выпил.
— Ах да, совсем из головы вылетело. Старость — не радость.
Кабан покрутил в руках мешочек.
— А дозировка какая?
— Где-то чайная ложка.
— И это все?
— Все.
— Значит, не будет никакой операции?
— Если хочешь, могу сделать тебе очищающую клизму.
— Нет, спасибо. А когда следующий осмотр?
— Никогда. Я сделал все, что в моих силах.
— Но…
— Скажи там, чтобы проходил следующий.
— Там нет никого больше.
— Ну еще лучше. А ты свободен.
У лазарета поджидал Лаптев:
— Ну что?
— Буду жить, — укушенный потряс мешочком с травами и ухмыльнулся.
— Это еще что?
— Травки-муравки. Врач сказал принимать каждый день.
— Доктор Кеворкян плохого не посоветует, — многозначительно заметил председатель.
Кабан аж поперхнулся от испуга:
— Как, как его зовут⁈
— Кеворкян. Вообще-то это прозвище, а настоящая его фамилия Шмидт.
— А вы в курсе, кто такой доктор Кеворкян?
— Наверное, известный медик.
— И чем же он прославился?
— Да откуда же мне знать? Может быть, изобрел какую-нибудь чудодейственную микстуру или вылечил миллион безнадежных пациентов.
— Совсем наоборот. Доктор Кеворкян был убежденным сторонником эвтаназии и отправил на тот свет больше ста своих клиентов. За это его прозвали «Доктор Смерть».
 
— Да ты что? Вот ведь не знал я… Но эта кличка у Шмидта нашего уже давно. Прилипла так, что уже не отодрать. А вообще он хороший врач.
— Хорошего врача Кеворкяном не назовут, — заметил Кабан.
— Наверное, это была чья-то шутка. Глупая шутка.
— А на Земле он тоже людей лечил?
— Нет. Там он работал ветеринаром. Впрочем, он и здесь животных лечит. Мою ослицу вот недавно вылечил от запора. Влил ей в пасть стакан самогонки с солью, она мигом продристалась.
Кабан скривил лицо от отвращения.
— А в коммуне нет никого с более высокой квалификацией?
— Кеворкян — единственный врач в Маяковке.
— Надо же, повезло как…
— Ты уж, дружочек, не рассказывай никому, сделай милость, — проникновенным голосом попросил Лаптев. — Людям не обязательно знать про доктора Смерть.
— Хорошо, не буду.
В столовке, куда они вернулись, стоял дикий шум. Его производил один человек — Гюрза, голосившая пожарной сиреной. Она дико соскучилась по Остапу и требовала срочно вернуть ненаглядного. В ход шли все средства: угрозы, оскорбления, хамство, слезы, вопли. Истерика, в общем, была знатная.
Дядя Франк, этот здоровенный бугаина, способный завязать узлом лом, буквально вжался в стену и застыл в диком, неописуемом испуге. Джей сидела за столом, заткнув уши, и тихо материлась. Ледяное спокойствие сохранял только Луцык, который не спеша потягивал морковный чаек и лепил из хлебного мякиша лошадку.
— Вы мне за все ответите! За все! У меня есть связи в полиции, в ФСБ! Моя тетка с Собяниным за одной партой сидела, они с ним до сих пор созваниваются. Я вас всех пересажаю! — сотрясала воздух децибелами Гюрза.
— Что за крик, а драки нету? — осведомился Лаптев.
— А, явился — не запылился! Ты-то мне и нужен!
— Я весь внимание. Чем могу помочь?
— Где Володя⁈ Говори, старый хрыч! Куда ты его дел?
— Володя — это кто?
— Остап, — подсказал Луцык.
Председатель прочистил горло и сказал:
— Он скоро будет.
— Когда? Конкретнее! — требовала девица.
— Очень скоро.
Она заревела:
— Вы… вы все меня ненавидите… вы думаете, что я глупая, а это не так. Если девушка красивая, это не значит, что она глупая. Это вы все глупые…
Лаптев подошел и попытался ее обнять, но Гюрзу как током шарахнуло. Она отскочила от него на добрый метр и прорычала:
— Я знаю, что у тебя на уме старый развратник! Все вы, кобели, одинаковые.
— Нет, что ты… Я и не думал… У меня жена и трое детей… Алешка, Танечка и Ленвлада.
— Ленвлада? Что это за имя такое? Польское? — проснулся интерес у писателя.
— Советское. Образованно от сокращения: «Ленин Владимир», — пояснил отец-герой.
— Что, серьезно?
— Серьезней некуда.
— Верните Володю! — продолжила «концерт» главная солистка. — Вы все и мизинца его не стоите!
— А кто говорил, что он жалкий режиссеришка? — не подумав, ляпнул Кабан.
И тут же получил персональный словесный ураган.
— А ты вообще заткнись, жиртрест! Ты больше всех меня ненавидишь! И Володю ненавидишь, притворяешься только другом ему. И всех вокруг ненавидишь! Даже этого дурачка Луцыка. Он какой-никакой, а писатель, а ты — никто! Тебе скоро полтос стукнет, а ты до сих пор курьером ишачишь. Ничтожество! Насекомое, жук-навозник — вот ты кто! А еще ты жирный! Жирный, жирный, жирный! Жирдяй! Жиртрестина! Пузан! Туша! Куль с дерьмом! Задница!
Гюрза вошла в раж. Она назвала с десяток, а то и больше, синонимов слова «жирный» и припомнила бы еще, если б Лаптев ее не выключил. Буквально. Он подобрался к истеричке сзади и легонько надавил пальцем куда-то на ее шею, отчего та осела на землю.