Пазолини. Умереть за идеи

  
Две церкви: Христос и Маркс
 
а предыдущих страницах мы писали об ■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■. Годы, проведенные им в Казарсе – последняя фаза войны и первые послевоенные годы, – ознаменовались и другим важным событием: обретением политических взглядов.
Они определили его выбор, выразившийся в полном переходе на сторону левых, присоединении к коммунистической партии Италии. В 1946 году тогдашний премьер-министр, христианский демократ Альчиде Де Гаспери 57, высказал предложение, которое было не совсем верно названо «арбитражным решением» (это скорее судебный термин), в поддержку соглашения между землевладельцами и издольщиками, которое решило бы давний спор о «земельном голоде» 58. Предложение Де Гаспери (которое было проведено в жизнь правительственным декретом в марте 1947 года) предполагало распределение урожая более выгодным для издольщиков образом и обязывало землевладельцев нанимать безработных, чтобы придать импульс восстановлению экономики.
Всеобщая мечта: открытие коммунизма
Если бы Пазолини в те дни написал роман, его следовало бы назвать «Дни реформ Де Гаспери»; центральным сюжетом повествования стали бы жестокие столкновения между землевладельцами и наемными работниками: первые отчаянно сопротивлялись принятию нового закона, а вторые пытались добиться его полной реализации. В 1948 году (в год самых активных столкновений) Пазолини вступил в коммунистическую партию, став секретарем ячейки Сан Джованни (фракция Казарсы).
Роман, написанный между 1948 и 1949 годами, был назван «Одна-единственная мечта» и стал третьей попыткой написать длинное прозаическое произведение после «Порочных деяний» и Amado mio, однако его публикация оказалась возможной только в 1962 году, после успеха (весьма скандального) «романических» романов. Название отсылает к цитате из Карла Маркса, вынесенной в эпиграф: «Наш девиз должен гласить: реформа сознания не посредством догм, но путем анализа этого сознания, которое не ясно самому себе, предстает ли оно в религиозной или политической форме. И станет ясно, что общество уже давно мечтает об одном…»{R2, стр. 3.}.
На самом деле события, относящиеся к реформе Де Гаспери, составляют только часть (пусть и центральную) повествования, основное же действие разворачивается вокруг истории трех парней из Фриули, которым не исполнилось еще и 20 лет, Нини, Элиджио и Милио. Из-за экономических трудностей и проблем с безработицей в родном краю двое из них, Нини и Элиджио, тайно эмигрируют в соседнюю Югославию, в поисках заработка. Однако там оказывается не лучше, и друзья голодают вместе с другими итальянцами, бежавшими за границу в поисках лучшего будущего. Милио отправляется в Швейцарию, и рассказ о его опыте миграции написан в разговорном стиле, с вкраплениями диалекта и сленга – в подобной манере письма уже проглядывают черты лингвистического оформления более поздних римских романов. В ужасной, бесчеловечной смерти Элиджио, погибающего в подвале от усталости и последствий тяжкого физического труда, очень мало человеческого, но эта сцена предвосхищает, если можно так выразиться, будущую смерть Томмазино из «Жестокой жизни»{См. Martellini 2006, стр. 41–42. См. далее, § 3.6.}.
Однако эта тематика, характерная в основном для неореализма (конечно, Пазолини тоже не мог не увлечься главным течением тех лет), противопоставляется основной теме книги, которую можно сформулировать как противостояние жизненной силы молодых персонажей силе традиций: в данном случае это крестьянские традиции, но не без примеси политики (марксизма). Это доказывает, что Пазолини был неореалистом лишь на поверхности, хотя сельская жизнь и была им описана достаточно точно, во всех подробностях ее обычаев и ритуалов: недаром описания пейзажей, созданные в присущей одному ему манере, отличаются поэтичностью и своеобразием. Характерный для него лиризм, в конце концов, становится универсальным ключом ко всему повествованию, за исключением некоторых излишне пафосных высказываний о борьбе классов и красных флагах.
 
■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■. Повествование в романе развивается волнообразно, его структура недостаточно компактна, и местами сюжет затянут, различные сюжетные линии недостаточно связаны между собой. В произведении слишком много всевозможных описаний, носящих к тому же рваный фрагментарный характер, а персонажи, наоборот, прописаны схематично, им не хватает индивидуальности. Конечно, это была только проба пера.
Соловей католической церкви: эстетствующая и проблемная религиозность
Роман «Одна-единственная мечта» рассказывал о зарождении классового сознания, то есть осознании себя участником политических процессов, в крестьянской среде Фриулии, в те времена глубоко традиционной, приверженной архаическим мифам и ритуалам, весьма религиозной. Однако главной темой творчества Пазолини вера стала в поэтическом сборнике «Соловей католической церкви», опубликованном в 1958 году и включавшем также и стихи, написанные в период между 1943 и 1949 годами. Временами это была вера с оттенком декадентства, чувственная и эстетствующая, ■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■:
 
 
         Иисус,
 
         твое тело
 
         ■■■■■■■■■
 
         распято
 
         двумя незнакомцами.
 
         Два бодрых парня,
 
         красны их спины
 
         а очи небесны.
 
         Вбивают гвозди,
 
         ■■■■■■■■■■■■■■■■
 
         ■■■■■■■■■■■■■■■■■■■
 
 
В другом стихотворении религиозность становится традиционной, обнадеживающей, желанной, но невозможной, как путешествие во времени:
 
 
         Я тревожу стыдливость первоцветов
 
         слишком бесхитростных на
 
         ярком мартовском солнце,
 
         когда колоколами и дождем
 
         звенит бодрый рабочий день.
 
         […]
 
         Когда я пропал в их сиянии,
 
         я был, я хотел быть добрым, святым.
 
         Меня еще терзает тот древний
 
         порыв Святой Девы, отдать
 
         все даром, все мои силы.
 
         Хочу их улыбок, сочувствия
 
         живого, умру, чтобы его получить{Le primule, в P1, стр. 488–489.}.
 
 
В иных стихах возникают мотивы греховности и запретного плода – добровольно принятой на себя, даже смакуемой вины ■■■■■■■■■■■■■■■■, навсегда и непоправимо уничтожающей детскую невинность:
 
 
         О, наконец ты понял, да,
 
         ответ мне дал прямой,
 
         простосердечный циник мой,
 
         вкусил запретного плода.
 
 
 
         Какое ж ты еще дитя,
 
         испытываешь восхищенье,
 
         предав все то, что есть семья,
 
         в обмен на развлеченья.
 
 
 
         Нет, ты смириться не готов
 
         с трудом познания себя
 
         в тиши, где темь и пустота,
 
         где нет родных оков.
 
 
 
         […]
 
         Увы – не можешь ты
 
         пойти на компромисс?
 
         тогда за истину держись,
 
         не смей искать защиты.
 
 
 
         Лишь в сердце нашем зло сидит,
 
         то грех наш первородный,
 
         Так смейся ж над своей природой,
 
         Плюй на тысячелетний стыд{L’illecito, в P1, стр. 421–422.}.