Жена по заказу
Но вот что касается их произведений… Ведь я недвусмысленно написала тогда в рецензии, что печатать его труд пока нет никаких оснований.
И вот он стоит передо мной и подает мне руку.
У меня даже мелькнула мысль: а вдруг он нарочно заманил меня в свой дом обещаниями райских кущ Только для того, чтобы отомстить мне, поставить на место: – смотри, кто теперь ты, а кто я.
Но на лице его была написана непритворная радость.
– Евгения Ивановна! Как я рад! Как я рад вас видеть! Боже мой! Мне просто стыдно, что писатели вроде вас оказались в таком странном положении. Но вы не волнуйтесь, мы это как-нибудь утрясем! Нам с вами поздно быть капиталистами и акулами. В свое время вы так поддержали меня! Вы одна поддержали мое желание писать!
Интересно, как это я его поддержала? Тем, что напрочь отвергла его рукопись? Да, я ее отвергла.
Но графоманы не только пишут строго наоборот тому, что хотят написать, они и читают (по крайней мере, когда речь идет об их произведениях) строго наоборот тому, что написано.
– Вы правильно сказали тогда, что моя вещь была несвоевременна.
(Ничего подобного я не говорила).
– Но пришло мое время. Правда, тут еще и удача. Покойный сын купил мне издательство, и, смею надеяться, я не завалил его. Я не доверялся компьютерам и их дурацким прогнозам. Я выпускал классику и, несмотря ни на что, не прогорел. Не только русскую, не только западную, восточную тоже. Я поклонник китайской и японской средневековой литературы, и я знаю, сколько людей это читают и хотят купить. Я рискнул и выиграл, хотя мой молодой совладелец каждый раз убеждал меня, что я подписываю себе смертный приговор. Я не печатаю этой современной графомании с неприличными подробностями алькова или с горами трупов. Конечно, приходится идти на эти дурацкие «фэнтези» с Гунусом и прочими, но они хотя бы не нарушают чувство пристойности.
Он говорил, захлебываясь, будто боялся, что я прерву его, не пойму, какой он умный и хороший.
– Вы просто молодец! – с чувством похвалила я.
Яна между тем быстро и толково накрывала на стол. Сколько лет разницы между ними? Двадцать пять, все тридцать? Однако я вынуждена признать, что физиологического отвращения он не вызывал.
Седой, подтянутый, красивый, правильно одетый, с хорошими вставными зубами. А может, это у него свои? У глупцов часто бывают очень хорошие зубы, почему – не знаю, но это так.
– Ах, вы же пришли сюда не для того, чтобы слушать меня. Яночка, тащи сюда Кирюшу:
Животную любовь я испытываю лишь к детям лет до двух, а вот уже к более старшим дышу ровнее. Мальчику на вид было лет двенадцать-тринадцать (оказалось, что ему в этом году исполнится всего одиннадцать). Он, как и мать, был очень красив, мило улыбался и дружелюбно смотрел в глаза. Казалось, это был очень хороший мальчик.
Он ласково обнял Аполлоныча и за что-то поблагодарил: «Спасибо, папочка». Обычно мальчики в таком возрасте гораздо сдержаннее с отчимами. Хотя, с другой стороны, он может понимать, кому обязан сытой жизнью.
Побеседовать с мальчиком в тот вечер хозяин мне так и не дал, за что большое ему спасибо. Я не буду корчить из себя Мэри Поппинс и утверждать, что совсем не боюсь детей и умею с ними обращаться. Просто мы сидели вчетвером на кухне, ели-пили, разговаривали (в основном говорил хозяин) и присматривались друг к другу.
Я думала, что богачи питаются осетриной, телятиной и отборными овощами-фруктами. Поименованные мной закуски были, конечно, представлены на столе, но в разумном количестве, как знак гостеприимства. Обед же был вполне человеческий и очень вкусный, даже на мой придирчивый вкус.
Классически правильно сваренный борщ, перцы, фаршированные мясом с рисом и овощами. Сервировано все было прилично, но без наворотов. На кухне была микроволновая печь, но Яна сказала, что ею почти не пользуется – невкусно.
Потом мне показали квартиру.
Если я вижу комнату с малиновыми шелками на окнах, покрытым лаком полом и обоями с золотым тиснением – меня может вырвать. Здесь ничего этого не было, как не было дурных хрустальных люстр и прочего ресторанного шика. В каждой комнате можно было увидеть какую-то действительно ценную вещь: старинную лампу, горку прошлого века, удобное старинное кресло. Я хвалила эти вещи и вкус хозяев, но мне было сказано, что это вкус предков хозяина.
– У Вити все это находилось в одной комнате, но я сочла, что так лучше, – сказала Яна.
По-моему, она была права. Комнаты, набитые одним антиквариатом, производят зловещее впечатление.
– А теперь пойдемте, я покажу ваше жилище… – потащил меня за руку Аполлоныч.
Моя комната была лучшей. Воздух в ней был чище, чем в других, я это чувствовала. Ясно, что квартира эта – бывшая коммуналка, а в этой комнате (со своим коридорчиком и телефоном) жил весьма славный и некоммунальный человек.
– Эта квартира до революции принадлежала нашей семье, – сказал хозяин, – потом сделали коммуналку… Я жил как раз в этой комнате… Потом мой покойный сын откупил всю квартиру.
Кроме книжных стеллажей, широкой лежанки и маленького низкого столика, в комнате не было ничего.
– Шкаф тут, в прихожей, в стене… С детства не любил шкафы, – как бы извинился хозяин.
– Я тоже…
– Девочкам, которых мы пытались до вас нанять, очень не нравились книги. Они орали, что эту грязь нужно убрать. Расставляли по стеллажам какие-то коробочки, безделушки… Но я не могу доверить ребенка девочкам, которые не любят книг. Кстати, стол для компьютера у нас есть, компьютер тоже... вам для работы.
– Но я не умею работать на компьютере.
– А как же вы пишете? – удивился он.
– От руки. Я выросла в коммуналке, писала ночами, а ночами стучать на машинке… Я привыкла писать только от руки. У меня была чудесная машинистка, она же была для меня как бы первым редактором. Елена Леонардовна Браунинг…
– Вы тоже дружили в ней? – чуть ли не со слезами воскликнул он. – Я лично обожал ее. Я считал, что мне крупно повезло, что я вообще с ней знаком. И вот теперь вы… Ведь слова молвить не с кем!
– Но у вас же целое издательство!
– Нефедов держит меня в стороне от авторов. Я издаю свою классику, а все остальное – Нефедов. Он говорит, что я не знаю конъюнктуры. Наверное, он прав. Я, конечно, знаком со многими теперешними... гм... писателями, но поддерживать с ними знакомство… У них, знаете ли, какая-то лакейская литература. Унылое подражание американскому идиотизму на нашем материале. И ужасающая безграмотность. Знаете ли, когда я вижу текст, испещренный грамматическими ошибками, я вспоминаю эвакуацию, а именно – как по мне бегали вши. Лакейский плагиат… Как же, рынок!
– Как сказал Антуан де Ривароль, на рынок не ходят с золотыми слитками, там нужна мелкая разменная монета… – вдруг сказала Яна.
Я раскрыла было рот, но быстренько его захлопнула, чтобы моего изумления никто не заметил. Она высказала здравую мысль и к месту. Но кто такой Антуан де Ривароль, где она его прочитала и с какой стати? Яна не заметила моего изумления, она с улыбкой продолжала:
– Вы мне дадите ваши рукописи, ладно? Я сама сделаю вам тексты. Мне ведь тоже очень важно не потерять навык…
Поздним вечером Яна повезла меня домой с целью собрать вещи и вернуться снова к ним. Мы ехали по полупустым улицам, молчали, но молчание наше не было неловким. Я присматривалась к ней, она, скорее всего – ко мне. Я видела ее красивый четкий профиль и думала о том, что она все-таки для меня загадка. Впрочем, как и все ее поколение. Нас воспитывали с лозунгом, что мы «будем жить при коммунизме», но почему же наши дети так прекрасно и правильно уживаются при капитализме? Как эта красавица Яна, с ее-то внешностью, сообразила, что в этой жизни надо трудиться, а не качать права?
Среднестатистический человек нашего поколения в нашей стране отличается именно качанием прав.
Мы хотим получить что-то от кого-то в быту (жилье и зарплату у государства), мы качаем права с возлюбленными и потому их теряем, а самое страшное – мы качаем права с детьми. И тоже теряем их.