Демон Максвелла

– Хм.
– Именно.
– Похоже, мистер Клэбер придумывал переводы на ходу.
– Понимаешь, да? Один ученый по имени… – записная книжка снова открылась, – Шерман Кун вполне разумно предположил, что aglæca стоит переводить как «боец, доблестный воин, опасный противник, тот, кто отчаянно борется».
– И ты сейчас будешь мне доказывать, что он прав.
– Буду. Понимаешь, Грендель и дракон явно прописаны как монстры, но в тексте «Беовульфа» нет ничего, что указывало бы на то, что мать Гренделя – «чудовищная дева ада» или «троллиха», – а наоборот. Она – женщина-воин, опытная, сильная женщина, которая во всем равна Беовульфу. Но наш мистер Клэбер, сидя в одиночестве за письменным столом, всего несколькими взмахами пера и парой чернильных букв изменил ее. Превратил данного персонажа в совершенно иного. Низвел ее до твари. Твари! И на следующую сотню лет лишил ее образа всех школьниц, всех молодых девушек в этом мире, которые ищут пример для подражания. Возможно, не на сотню лет, а уже навсегда, ведь что написано пером…
– Как и в ситуации с Марией Магдалиной.
Софи кивнула.
– Как и в ситуации с Марией Магдалиной.
Я уставился в стакан, не зная, что еще добавить. В голове всплыла строчка из Пола Остера: «Одно слово становится другим, одна вещь – другой», – но я промолчал. Секундная стрелка на часах над баром продолжала свой ход, за окном текла Темза, а энтропия вселенной неуклонно возрастала.
– Зачем тебе эта информация про Беовульфа? Книга будет?
Я не стал говорить «кто-то из клиентов пишет про Беовульфа», но, по сути, задал именно этот вопрос, и стоило словам слететь с моих губ, как я уже знал, что Софи не даст ответа.
– Кто-то должен отслеживать такие случаи, – пожала она плечами. – Кстати, Фредерик Дж. Клэбер на самом деле не Фредерик, а Фридрих.
– Ты вроде упомянула тысяча девятьсот двадцать второй. Думаю, это все объясняет.
– Думаю, да. – Софи твердо посмотрела на меня. – Но одно мы можем сказать точно: он, не задумываясь, переписал историю по своему усмотрению.
Я отхлебнул пива, поставил кружку на стол. Пена к тому времени почти опала, оставив на поверхности пару белых пузырьков, но и те исчезали с мягким шипением.
– Софи?
– Что?
– Мы ведь сейчас все еще говорим об Эндрю Блэке?
Софи наклонилась вперед, опираясь на локти, и тихо ответила:
– Отнеси конверт домой и сожги.
  
9. Осенние листья
 
Я вышел из паба около девяти вечера и следующие десять минут стоял у автобусной остановки напротив, уткнув подбородок за воротник пальто, и, несмотря на холод, был рад немного побыть на улице. Сильный зимний порыв ветра подул с реки, влетел в меня и рассеялся, наполнив воздух ароматом дождя.
Осень в этом году наступила рано, листья быстро опали от морозов. Как и всегда, смена сезонов застала меня врасплох. Я проводил слишком много времени в четырех стенах квартиры и в своей голове, так что заметил, что выдохлось лето, только когда вышел в тот день из дома и понял, что придется вернуться за курткой.
Приятно было снова оказаться в мире, чувствовать, как меня подгоняет порывистый ветер. Приятно было чувствовать себя безымянным, маленькой пылинкой среди бесчисленных уличных фонарей, фар, машин, прохожих, зданий, дорог и шума ночного города. Приятно было ни с кем не разговаривать и ни о чем не думать.
Из чего состоит мир, в котором ты живешь? Из камней, травы и деревьев или из банковских выписок, статей, сертификатов, записей, файлов и писем?
Я отмахнулся от вопроса Софи, сосредоточив внимание на вещах – сотне вещей, сделанных из материи, химических элементов, звуковых и световых волн, движущихся и недвижимых, едущих, прогуливающихся или летающих вокруг меня. К счастью, ничто из этого города, полного миллионов жизней, кирпичей и огней, – ничто из этого не проявляло ко мне ни малейшего интереса. Ничто не зависело от моих мыслей или идей. Зданиям и уличному движению было совершенно плевать, написал ли я ответ Эндрю Блэку, закончил ли сценарий, получил ли звонок от Имоджен, принял ли сбой на линии за голос покойного отца, несущего чушь. Все это было неважно. По большому счету, все это не имело никакого значения. Я закрыл глаза, ощутил прикосновение холодного ветра к лицу и широко улыбнулся в воротник куртки.
 
Шли минуты.
К ветру присоединился слабый ледяной дождь, обжигающий щеки и лоб. Я был совсем не против. Мимо прошла группа подростков. Я наблюдал, как они шумно и кокетливо болтают, удаляясь все дальше по улице. Счастливые и пьяные, они смеялись и шутили, несмотря на плохую погоду, все время как бы невзначай касались друг друга – пихались, спотыкались, притворялись, что выталкивают друг друга на дорогу. Я вспомнил смех Имоджен, о том, как она внезапно запрыгивала на меня, стоило зазвенеть будильнику, и кричала во весь голос: «Готовсь!». Вспомнил, как ее душил смех, как она вырывалась, когда я с боем прижимал ее к постели и щекотал, как она истерически хихикала над видео с Ютуба про собаку по кличке Фентон, преследующую стадо оленей. Представил, как блестят ее глаза, когда от смеха она не может говорить и даже перевести дыхание. А затем перед внутренним взором явился – словно незваный гость – яркий взгляд Софи, ее серьезное выражение лица и костяшки ее пальцев, постукивающих по письму Эндрю Блэка.
Тук.
Тук.
Тук.
В воспоминании постукивание стало медленнее и громче, словно действие происходило в истории Викторианской эпохи и в дверь стучался гребаный Призрак Грядущего Рождества.
Боже. Мой мозг просто не дает мне продыху.
В отдалении один из парней схватил девчонку и рванул с ней вперед, сквозь дождь. «Отвали, Крейг! Крейг, ты – конченый придурок, тупица…» – закричала она, ударив его, но только для вида, в то время как остальные, смеясь, плелись позади.
Я улыбнулся и засунул руки в карманы.
«Думаю, край обрыва – это про тебя», – вот что я сказал Софи.
Черт.
Я почувствовал знакомое трепетание в глубине сознания – старые воспоминания снова зашевелились. «Расскажи ей», – заголосили толстые мохнатые тельца, и я услышал – хлоп-хлоп-хлоп – сухой шорох крыльев в темноте. – «Расскажи ей, расскажи ей, расскажи ей, расскажи ей».
Столько лет прошло, а они все еще не теряют надежду вырваться на волю.
Я запустил пальцы в мокрые волосы, чтобы заставить голоса замолчать.
До встречи с Софи я ходил по книжным магазинам. В каждом выбирал книгу с полки, где стоял «Двигатель Купидона», вытаскивал ее и пихал поверх других, пока она со стуком не падала в темное пространство у задней стенки. Я занимался этим несколько лет и обычно жертвой выбирал Борхеса, если он был в наличии. Всегда считал, что уж он-то возражать не будет. Так вот, если спрятать таким образом одну книгу, на полке будет больше места. Тогда я создавал пустоту шириной с книгу между «Двигателем Купидона» и следующим произведением. Со временем это стало ритуалом. Неважно, в какой книжный я захожу, – всегда оставляю пустое место размером с книгу для второго романа Эндрю Блэка. Не знаю зачем. Может, считал, что кто-то из нас – Эндрю, я или отец – должен хоть что-то опубликовать. Стрелка времени отсчитывала наше прошлое, настоящее и будущее, и поскольку отец уже вряд ли что-то выпустит… В общем, не знаю я. Долгие годы создавал эти пустоты в книжных магазинах по всему Лондону, хотя знал, что второй книге Эндрю Блэка никогда не бывать. В последнее время начинаю думать, что создавал пустоты, чтобы не столько освободить место для надежды, сколько продемонстрировать отсутствие.
Я переминался с ноги на ногу, чтобы чуть-чуть согреться, наблюдая, как подростки исчезают в дверях бара. Я испустил долгий вздох, отчего из воротника куртки повалил пар. Шесть лет назад Эндрю Блэк столкнул Софи Алмондс с пика успеха, и было ясно, что она никогда ему этого не простит. Однако ее реакция застала меня врасплох. И слов о разрешении я тоже не ожидал. Неужели я и правда искал разрешения написать Эндрю? Не знаю. Всякий раз, когда задавал себе этот вопрос, не получал в ответ ничего, кроме смутной картины – как я пробираюсь через заросли ежевики. Заросли не имели злого умысла – не было и намека на ловушку для енотов, о которой говорила Софи, – это были просто заросли ежевики, но все же густые и колючие. «Зайти легко, – казалось, говорила эта картина, – а вот выбраться…»