Две недели в июле

Но есть и другое. Несмотря на все свои усилия, она должна признаться, что ей скучно в их компании. Время совместной еды превращается в настоящее испытание. Они ведут очень серьезные высокоинтеллектуальные разговоры, и часто ей приходится заставлять себя к ним прислушиваться. Ее не интересуют эти темы. Ей плевать на Кретьена де Труа, о котором Клеман вот уже пятнадцать лет пишет диссертацию, которая должна потрясти всех специалистов по Средним векам. Ей также не интересны додекафонисты — тема страстного исследования Бланш. Что касается Марка, то его рассуждения о связи между феноменологией и эстетикой оставляют ее совершенно равнодушной. Она любила учиться и получила хорошее образование, с удовольствием занимается своей работой в издательстве, но проникаться всем этим философствованием, которое кажется ей слишком специальным, она не может.
Она считает также, что у них нет чувства юмора, они просто смертельно серьезны. С ними нельзя пошутить, они все воспринимают буквально. Пожалуй, непринужденности ей не хватает больше всего. И Марк такой же. Нельзя просто поговорить о людях, что она любит делать, нельзя позлословить. Все это плохо. Нельзя вести легкую, веселую беседу, нельзя просто поболтать о пустяках. Нельзя все, что, по ее мнению, придает вкус человеческим отношениям. Она должна признать, что чувствует себя одиноко за их столом. А Эмилии, например, которой самой нечего особенно сказать, это очень нравится. Наверное, она привыкла и из-за своей услужливости готова на все, лишь бы к ней лучше относились. Мелани все время молчит. Только что плеер не слушает за обедом.
Когда она сказала, что посещает психоаналитика — совершенно случайно, обычно она избегает об этом говорить, — это произвело неприятное впечатление. Марк, конечно, знал с самого начала, но, очевидно, не сообщил им. Да? Зачем? — спросил Клеман. Странный вопрос. Обычно такой вопрос не задают. Она чуть не ответила, что это его не касается, но это было бы слишком агрессивно, и она предпочла сдержаться. Потому что ей это надо, потому что это ей интересно. И это тебе помогает? — в свою очередь спросила Бланш. Да, мне это очень полезно, даже необходимо. И очень интересно. Они все молча смотрели на нее в течение нескольких минут.
— Но статистика доказывает, что это обман, — первым нарушил молчание Клеман, — что психоанализ не лечит. Что психология поведения и медикаментозное лечение помогают гораздо больше.
Господи, подумала она. Чего он от меня хочет? У нее не было ни малейшего желания спорить. Она прекрасно знает, что они уже заранее предубеждены и никакие аргументы не смогут их поколебать.
— Послушай, — вздыхает она, — я не собираюсь приобщать тебя к психоанализу. Такие споры ни к чему не ведут. Я могу только сказать, что это самый интересный опыт, который я переживаю в своей жизни, и к тому же он мне очень помогает.
— У тебя невроз? — подает голос Эмилия.
Клер не может сдержать смех:
— А у тебя нет?
— Конечно нет. А если бы и был, о психоанализе я бы подумала в последнюю очередь. Каждую неделю нести деньги какому-то шарлатану, который не произносит ни слова или дает свою интерпретацию! Ни за что!
Эмилия была возмущена, даже рассержена, выпустила все свои коготки.
— Ну и прекрасно. Никто не заставляет.
Ей хотелось прекратить разговор. Пусть поговорят о чем-нибудь другом. Ее утомляло столкновение с таким предвзятым мнением, с таким незнанием и недоброжелательностью. Но этим дело не кончилось. Ей пришлось терпеть их нападки, особенно Клемана, который явно находил в этом удовольствие. Вспомнили все: и невроз самого Фрейда, и громкие провалы психоанализа, и нечестность психоаналитиков. Она слышала все это уже много раз. И тогда она неосторожно сказала, что они проявляют слишком уж большую враждебность, за этим наверняка что-то кроется. То, что выходит за рамки простого обсуждения, и о чем они, вероятно, не догадываются и сами.
Тогда они заулыбались. Их этим не возьмешь. Объяснять их поведение с позиций психоанализа, который они отрицают, неправомерно. Не так ли? Может быть, ответила она, злясь на себя, что ввязалась в спор. Но я не ищу аргументов, и этот спор меня не интересует. Я не хочу его продолжать с теми, кто заранее настроен враждебно.
 
На этом и остановились, но у нее осталось неприятное впечатление, усугубившееся из-за поведения Марка. Он ничего не сказал, но было ясно, что он думает так же, как они. Когда она рассказала ему об этом в первый раз, она уже тогда отметила его сдержанность. Тебе это действительно нужно? — спросил он. Да, действительно, ответила она, и он не стал углубляться. Только потом стал развивать мысль, что все эти проблемы можно решить, изменив образ жизни. И что именно так ему всегда и удавалось сделать, с Бланш и Клеманом. Она не стала спорить. Тогда она еще плохо представляла себе их жизнь. Но в тот вечер, когда они остались одни, он снова завел этот разговор. Как давно? Так ли это нужно? Может, теперь она обойдется без этого? Нет, она не может, не хочет. И ее беспокоит давление, которое на нее оказывают в этом вопросе.
Она также отдает себе отчет, что ей часто приходится оставлять при себе размышления, которыми она хотела бы поделиться с Марком, потому что они окрашены психоанализом. Так, однажды ей пришла в голову мысль, что он влюбился в нее, потому что ее зовут Клер, а это недалеко от Бланш. [1] Конечно, это может быть просто случайностью, даже наверное это случайность, но ей показалось забавным порассуждать на эту тему, обсудить ее вместе с ним. Может, это привело бы их к большему пониманию той связи, которая существует между ним и этой женщиной. Она также задумалась об имени Мелани, которое они выбрали для дочери. Черное против белого? [2] Но она оставила свой вопрос при себе. С Жеромом они все время вели подобные разговоры. С Марком нельзя даже об этом подумать. Она чувствует, что ему хотелось бы, чтобы она стала такой же, как он, как они. Приняла их взгляды, прониклась их интересами. Отказалась от своих, особенно тех, которые ему не нравятся.
Вчера, когда все уехали, было около пяти часов. Они остались вдвоем, и впереди у них был длинный вечер. Как было в их первую встречу, а потом два раза у нее и один раз у него. Она сохраняла об этих вечерах, полных любви, волнующее воспоминание и мечтала пережить это снова. Такая перспектива заставила ее даже забыть тревогу, которую она испытала, когда предложение Бланш не вызвало у Марка никакого энтузиазма. Может, он хотел все же показать ее родителям Бланш…
Все сели в машину и уехали в деревню. Она хотела приготовить ему ужин, чтобы хоть намекнуть, какая может быть у них совместная жизнь. Проявить свои кулинарные способности. До сих пор такого случая не представлялось. В полдень они ограничиваются простой едой, которая не требует особых талантов в смысле готовки. А ужином занимается Бланш, никому не уступая своей привилегии. Несколько раз Клер предлагала Бланш сменить ее у плиты, но Бланш никогда не соглашалась. Нет, не стоит… Она уже привыкла… Возможно, ей нравятся комплименты, которые она каждый раз слышит после ужина.
В лавке Клер не знала, на чем остановить свой выбор, на баклажанах или артишоках. Спросите у вашего мужа, сказал ей продавец, и это было забавно и приятно. Клер подумала, что когда она влюблена, то превращается в маленькую девочку, которая думает о свадьбе и прекрасном принце. И о колдуньях… Она повернулась к Марку с улыбкой, хотела разделить с ним этот приятный момент, сделать его соучастником своей шутки и радости. Но он не улыбался.
— Не придумывай лишнего, — сказал он холодно. — Мы еще не поженились и пока не собираемся это делать. Я плохой кандидат в мужья.
Она была глубоко обижена. За кого он ее принимает? Он что, даже не может пошутить на эту тему, сразу чувствует себя в опасности? Она обиделась на него. Но потом постаралась забыть неприятное впечатление, чтобы не портить вечер, который они проведут вместе. И вечер был прекрасным и счастливым, она не может этого не признать.