Вся правда о Муллинерах (сборник) (СИ)
Директор как раз наставлял шестой класс в премудростях греческого, и епископ не находил себе места, пока в двенадцать тридцать удар колокола не возвестил начала получасовой перемены. Он замер у окна, изнывая от нетерпения, и скоро в кабинет вошел директор — тяжелой походкой человека, которого что-то гнетет.
— Ну?! — вскричал епископ, едва он переступил порог.
Директор сбросил шапочку и мантию, после чего рухнул в кресло.
— Не могу понять, — простонал он, — какое безумие владело мной вчера ночью.
Епископ был очень расстроен, но подобное слабодушие не могло его не возмутить.
— Я отказываюсь вас понимать, господин директор, — сказал он сухо. — Наш долг требовал выкрасить статую в знак протеста против неоправданного возвеличивания того, кто, как мы оба знаем, был школьной язвой.
— И полагаю, ваш долг требовал оставить вашу шляпу на ее голове?
— Вот тут, — признал епископ, — я, возможно, зашел слишком далеко. — Он кашлянул. — А это предположительно необдуманное действие пробудило подозрения у власть имущих?
— Они не знают, что и подумать.
— Какова позиция попечительского совета?
— Они требуют, чтобы я отыскал виновника. И намекают на самые неприятные последствия, если я его им не представлю.
— То есть они лишат вас поста директора?
— Подразумевают именно это. Мне придется уйти, и я лишусь всякой надежды стать епископом.
— Ну, быть епископом не такое уж счастье. Тебе не понравится, Кошкодав.
— Кто бы говорил, Носатый! Меня в это дело ты втянул, осел!
— Очень мило! Ты загорелся не меньше моего.
— А предложил идею ты!
— А ты уцепился за нее!
Они обменялись гневными взглядами, и на мгновение могло показаться, что назревает серьезная ссора. Но тут епископ опомнился.
— Кошкодав, — сказал он, улыбнувшись своей обаятельной улыбкой, и взял директора за руку, — такие пререкания не достойны нас. Мы не должны ссориться. Нам следует вместе поразмыслить, нет ли какого-нибудь выхода из неловкого положения, в которое мы, мнится мне, себя поставили, сколь бы благородными ни были наши побуждения. Что, если…
— Я это взвесил, — ответил директор. — Бесполезно. Конечно, мы могли бы…
— Нет, это тоже не подходит, — сказал епископ.
Некоторое время они сидели в задумчивом молчании. И пока они так сидели, дверь отворилась.
— Генерал Кровопускинг, — доложил дворецкий.
— О, имей я крылья горлицы! Псалмы, четырнадцать, шесть, — пробормотал епископ.
Его желание упорхнуть подальше с елико возможной быстротой никак нельзя счесть неразумным. Генерал, сэр Гектор Кровопускинг, кавалер Креста Виктории, кавалер ордена Индийской империи 2-й степени, кавалер ордена Королевы Виктории 5-й степени, по выходе в отставку в течение многих лет до окончательного возвращения в Англию возглавлял секретную службу в Западной Африке, где его безошибочная проницательность заслужила ему туземное наименование Ва-На-Б’ох-Б’вот-Те-На — что в вольном переводе значит: Большой Вождь, Который Зрит Сквозь Дырку В Бублике.
Человек, которого невозможно обмануть. Человек, которого епископ меньше всего хотел бы видеть ведущим это расследование.
Генерал вошел в кабинет энергичной походкой. У него были пронзительные голубые глаза, увенчанные мохнатыми седыми бровями, и епископу его взгляд показался излишне сверлящим.
— Скверное дело, — сказал он. — Скверное дело. Скверное дело.
— О, разумеется, — еле выговорил епископ.
— Возмутительное, скверное дело. Возмутительное. Возмутительное. Вам известно, что мы нашли на голове этой статуи, э? Этой статуи, этой статуи? Вашу шляпу, епископ. Вашу шляпу. Вашу шляпу.
Епископ попытался собраться с силами. Ум его был в смятении, ибо манера генерала трижды повторять одно и то же настойчиво внушала ему, будто его вчерашняя шалость была втрое хуже, чем ему мнилось. Словно его обличили в том, что он выкрасил три статуи, опустошив три банки розовой краски и возложив на голову каждой троицу епископских шляп. Однако он был сильным человеком и сопротивлялся, как мог.
— Говорите, моя шляпа? — возразил он с жаром. — Но откуда вы знаете, что это моя шляпа? Вчера ночью в окрестностях школы могли рыскать сотни епископов.
— На ней ваша фамилия. Ваша фамилия. Ваша фамилия.
Епископ стиснул ручки кресла, в котором сидел. Глаза генерала просверливали его насквозь, и он все больше ощущал себя овцой, которая имела несчастье столкнуться с фабрикантом мясных консервов. Он как раз собрался указать, что надпись на шляпе могла быть поддельной, как вдруг в дверь постучали.
— Войдите! — крикнул директор, который в своем кресле съежился в дрожащий комок.
В кабинет вошел мальчуган в итонском костюмчике. Его лицо показалось епископу смутно знакомым. Лицо это напоминало зрелый помидор с присобаченным к нему носишком. Однако не это поразило епископа: мальчуган обладал сходством не столько с помидором, сколько с чем-то совсем другим.
— Сэр, извините, сэр, — сказал мальчуган.
— Да, да, да, — раздраженно сказал генерал Кровопускинг. — Беги играть, мальчик, беги, беги. Разве ты не видишь, что мы заняты?
— Но, сэр, извините, сэр, это про статую.
— Что про статую? Что про нее? Что про нее?
— Сэр, извините, сэр, это я.
— Что! Что! Что! Что! Что!
Епископ, генерал и директор издали это восклицание хором, причем «что» распределялись следующим образом:
Епископ — 1
Генерал — 3
Директор — 1
–
Итого — 5
Отвосклицавшись, они уставились на мальчугана, который тем временем стал карминным.
— Что ты сказал? — вскричал директор. — Ты выкрасил статую?
— Сэр, да, сэр.
— Ты? — сказал епископ.
— Сэр, да, сэр.
— Ты? Ты? Ты? — сказал генерал.
— Сэр, да, сэр.
Наступила волнующая пауза. Епископ смотрел на директора. Директор смотрел на епископа. Генерал смотрел на мальчика. Мальчик смотрел на пол.
Первым молчание нарушил генерал.
— Чудовищно! — воскликнул он. — Чудовищно! Чудовищно! Никогда ничего подобного не слышал. Мальчик должен быть исключен, директор. Исключен. Иск…
— Нет! — сказал директор властным голосом.
— В таком случае выпороть его хорошенько. Хорошенько. Хорошенько.
— Нет! — Преподобный Тревор Энтуисл словно облекся новым величавым достоинством. Он несколько учащенно дышал через нос, а его глаза обрели нечто рачье.
— В вопросах школьной дисциплины, генерал, я со всем уважением требую полной независимости. Я разберусь с этим делом, как сочту нужным. По моему мнению, оно не требует принятия столь строгих мер. Вы согласны со мной, епископ?
Епископ, вздрогнув, опомнился. Он думал о статье, которую только что написал для одного из ведущих журналов, где рассматривал тему Чудес, и теперь сожалел, что тон ее, в соответствии с направлением Современных Взглядов, был почти скептическим.
— О, целиком и полностью, — ответил он.
— В таком случае, — с бешенством сказал генерал, — я умываю руки, умываю руки, умываю руки. И если теперь так воспитывают наших мальчиков, то не удивительно, что страна летит в тартарары, в тартарары, в тартарары.
Дверь за ним громко захлопнулась. Директор повернулся к мальчугану с доброй ласковой улыбкой.
— Без сомнения, — сказал он, — вы сожалеете о своем проступке?
— Сэр, да, сэр.
— И вы больше не будете красить статуи?
— Сэр, нет, сэр.
— В таком случае, — сказал директор радостно, — мы можем отнестись снисходительно к тому, что, в конце-то концов, было не более чем детской проделкой. Как вам кажется, епископ?
— О, безусловно, директор.
— Именно то — ха-ха! — что вы или я могли бы натворить э… в его возрасте.
— О, несомненно.
— В таком случае перепишите двадцать строк Вергилия, Муллинер, и больше не станем говорить об этом.
Епископ взвился из кресла.
— Муллинер! Вы сказали — Муллинер?
— Да.
— Это фамилия моего секретаря. Вы, случайно, не родственник ему, мой мальчик?