Метафизик 1 (СИ)

  
Глава 7
 
Математика. Царица наук — кажется, именно такой эпитет использовался в моем мире, хотя я не вполне уверен. Судя по обрывкам моих воспоминаний из детства, математику скорее следовало бы назвать царицей бессонных ночей. Может, королевой насилия над неокрепшим детским мозгом. Или императрицей тонны бессмысленной информации, что никогда в жизни не пригодится... В обычной жизни, разумеется, а не в той, где математика запрещена, поскольку является базисом для метафизики, местной разновидности магии.
Конфуций ждет от меня ответа, но я не тороплюсь, ища неизбежный подвох. Все так стремительно меняется. Двадцать часов назад меня боготворили. Потом практически изгнали из клана. Теперь... Что теперь? Я как будто ступаю на неизвестную территорию, начинаю играть партию в шахматы вслепую. Еще и не зная правил.
— Позволю уточнить, — я решаю начать издалека, — если выяснится, что я что-то знаю из математики... Это хорошо или плохо?
Ответ Конфуция не заставляет себя ждать:
— Смотря что именно ты знаешь.
Ну спасибо. Сразу стало гораздо понятнее. Я делаю еще один пробный заход:
— Все это ведь как-то связано с этим вашим волшебным волшебством? Метафизикой, верно?
На мгновение Конфуций теряет самообладание и привскакивает с кресла с резвостью подростка, не обремененного математикой:
— Откуда ты знаешь про метафизику? Кто и что тебе успел о ней рассказать?
Он нервничает. Хороший знак. Наверное.
— Это не важно. — Я пытаюсь перехватить инициативу в разговоре, как до этого в партии. — Важно то, как именно вы собираетесь воспользоваться моими... потенциальными знаниями.
Конфуций присаживается обратно в кресло.
— Знаешь. А для оборванца без рода и племени ты необычайно нахален.
— Если вы вдруг забыли, этот оборванец только что мог поставить вам мат вместо вечного шаха.
— И что с того? — Конфуций подается вперед. Его глаза вонзаются в меня заточенными кинжалами. — Если ты считаешь, что я теперь тебе по гроб жизни обязан, то ты глубоко заблуждаешься. Одно мое слово — и тебя вышвырнут отсюда, как плешивую псину. Что довольно иронично, если учесть, что тебе досталось тело юноши из клана Болотных Псов. — Седовласый мужчина обнажает зубы в ухмылке, и по моей спине пробегает холодок. — И все же я согласен на компромисс. Поступим так. Как только ты правильно решаешь три математических примера, я разрешаю тебе задать мне любой вопрос, в том числе и про метафизику — и обязуюсь на него ответить. Приступим?
Похоже, выбора, кроме как согласиться, у меня не остается. Я киваю и поудобнее устраиваюсь в кресле. Конфуций достает из ящиков стола кипу бумаг и перо с чернильницей, затем делает в бумагах какие-то пометки, явно не предназначенные для моих глаз.
— Начнем с азов, — произносит Конфуций, покончив с заметками и отложив перо в сторону. — Восемь плюс одиннадцать — сколько получится? Учти, пальцами пользоваться нельзя.
«Ничего себе, какие суровые ограничения».
— Ну девятнадцать.
— Правильно. Тридцать семь минус восемнадцать?
Тут мне требуется уже чуть больше, чем доля секунды.
— Снова девятнадцать.
— Хм, неплохо. Давай такую: сто тридцать четыре плюс триста девяносто семь?
Конфуций потирает руки с таким видом, словно загнал меня в тупик. Я быстренько перекидываю в уме остатки от сложения крайних цифр и объявляю:
— Пятьсот тридцать один.
Мой визави недоверчиво щурится и впивается взглядом в мои руки — как будто я припрятал под ладонями пару калькуляторов.
— Что ж, для начала неплохо, — не найдя подвоха, говорит Конфуций. — Теперь усложним...
— Ну уж нет. Теперь мой вопрос.
— Ах да. — Конфуций расплывается в улыбке. — Прошу.
Я подаюсь вперед и зависаю над столом.
— Что представляет из себя метафизика?
Ответ я получаю далеко не сразу.
— Если говорить на языке терминов, то метафизика — это наука, позволяющая нам коснуться природы мироздания и бытия.
 
— А если не на языке терминов?
Конфуций долго глядит на меня с прищуром. Затем отводит руку в сторону и шевелит пальцами. Перо, лежавшее на столе, вздрагивает и приподнимается в воздух. У меня расширяются глаза, когда я вижу, как оно само со себе делает несколько вращательных движений, после чего возвращается на свое прежнее место.
— О-хре-неть. — Сказать, что я в шоке — значит ничего не сказать. — И в каком местном Хогвартсе учат этой левиоссе?
— Моя очередь задавать вопросы. — Конфуций выбивает пальцами дробь по столешнице. — Итак... Семь умножить на четыре.
— Двадцать восемь.
— Допустим. Девятью пять?
— Сорок пять.
«Меня что, совсем за идиота держат?»
Конфуций хмурится.
— Восемь на шесть?
— Сорок восемь.
— ОТКУДА ТЫ ЭТО ЗНАЕШЬ???
Я едва не подпрыгиваю от испуга. Еще пара таких перформансов со стороны Конфуция — и я смело смогу основывать здесь фабрику по производству кирпичей.
— Ну... — Я немного теряюсь. — Я это... Таблицу умножения учил... видимо.
— КТО ТЕБЕ ЕЕ ДАЛ??? — Лицо Конфуция багровеет. — КТО ДАЛ ТЕБЕ ТАБЛИЦУ УМНОЖЕНИЯ? ХИ ЛИЙОН?
— Что? Да нет же, я учил ее... раньше. В своем старом мире.
— Ты уверен? Если кто-то из моих людей показывал тебе таблицу умножения, я должен узнать об раньше, чем члены Высшего Совета Домининов — иначе наш клан сравняют с землей!
— Да не показывал мне никто у вас таблицу умножения! — Меня это все уже начинает порядком утомлять. — Я просто учил ее... когда-то давно. Видимо, хорошо выучил.
— Ну допустим. — Конфуций вроде бы успокаивается. — Ладно, спрашивай.
— Где можно обучиться этой метафизике?
— В Тальданоре.
Я пытаюсь выудить из своей памяти это название. Точно! Столица Альянса, расположенная в Первом Доминионе. Кажется, там еще технический прогресс достиг заоблачных высот — ну, по меркам этого мира, по всей видимости.
Я уже собираюсь попросить Конфуция ответить чуть подробнее, когда он продолжает:
— В Тальданоре располагаются две величайшие школы Альянса. Небесная Военная Академия, где учится Фан Лин, и Небесный Университет Метафизических Наук.
— Дайте угадаю: поступить в них простому смертному — дело практически непосильное?
— Само собой. Если, конечно, ты не родственник какого-нибудь влиятельного лорда из престижного доминиона. Впрочем, вернемся к тебе. Слушай внимательно следующую задачу. Два лорда не поделили никому не нужный клочок земли и начали из-за него войну. Первый лорд за сутки теряет триста двенадцать своих солдат. Второй лорд знает о существовании доспехов, поэтому его потери существенно меньше: шестьдесят восемь человек в сутки. Вопрос: сколько людей потеряют суммарно оба лорда, если битва будет продолжаться двое суток и еще шесть часов?
Здесь мне уже приходится поднапрячь мозг. Однако прежде чем переходить к расчетам, я на всякий случай интересуюсь:
— В ваших сутках же... двадцать четыре часа?
— А разве может быть иначе? В сутках двадцать четыре часа, в неделе семь дней, в месяце двадцать восемь дней, в году тринадцать месяцев.
Моя бровь изгибается дугой.
— Тринадцать месяцев?
— Само собой. Триста шестьдесят четыре дня в году. Все удобно и практично.
— Ну да...
Теперь вместо того, чтобы решать задачу о двух лордах-имбецилах, я пытаюсь понять, это в моем старом мире придумали какой-то идиотский календарь, или же в этом? Затем все-таки заставляю себя вспомнить, что сейчас идет нечто вроде испытания и принимаюсь считать.
— Получается... семьсот шестьдесят за двое суток и еще девяносто пять человек за следующие шесть часов. Восемьсот пятьдесят пять.
Конфуций выглядит весьма удивленным. Похоже, он был уверен, что здесь я уж точно посыплюсь.
— Хм. Хм. А ты неплох. Тогда попробуем такую. — Выдержав паузу, мой седовласый экзаменатор продолжает: — Как-то вечером граф Оуэн выехал из своего поместья и направился на карете, едущей со скоростью восемь километров в час, в замок к своему приятелю барону Кэрну, что находится в четырнадцати километрах от его поместья. В это же время графиня Алиссия дает сигнал своему любовнику-конюху, что спальня свободна. Графиня очень любвеобильна, и не отпустит конюха раньше, чем тот подарит ей два часа наслаждения. Однако графиня Алиссия не знает, что на полпути к замку у графа Оуэна ломается ось в карете, и тот, сочтя это дурным знаком, решает вернуться назад быстрым шагом — со скоростью пять километров в час. Вопрос: что ждет графиню Алиссию — океан удовольствия или фингал под глазом?