Хозяйка Мельцер-хауса

– Это неправда! – вскипела Ханна. – Мне просто было их очень жаль. Вот и все. Я смотрела только поэтому…
Ее возражение вызвало у Эльзы и Августы язвительный смех, в то время как Брунненмайер, как обычно, не вмешивалась.
– Лучше смотри, на кого заглядываться, а то не ровен час принесешь в подоле от русского, – предупредила ее Августа.
– У тебя уже начались месячные, – напомнила Эльза. – Можешь забеременеть. Не успеешь глазом моргнуть.
Ханна покраснела и стыдливо опустила глаза вниз. Да, она сглупила, рассказав Эльзе о своем кровотечении. Тогда, осенью, она так страшно испугалась, подумала даже, что умирает, когда увидела на своем белье большое пятно крови.
– Да, уж кому, как не тебе, Эльза, знать, как быстро все это происходит, – сердито сказала Брунненмайер: она всегда злилась, когда горничные нападали на бедную Ханну. Эльза задрала голову и сжала свои узкие губы. Она была девственницей и, кажется, очень гордилась этим, хотя в нынешние времена никто уже не ценил статус почтенной девственницы так, как раньше. Она была не чета Августе – та и забеременела только для того, чтобы женить на себе Густава. Эльза принадлежала к тем, кто хотел выслужиться у господ и подняться по служебной лестнице, доказав им свою преданность, но при всем этом она оставалась в девках. Также как и Элеонора Шмальцлер, домоправительница. Та тоже была не замужем. Только Августе, этой хитрющей крысе, удалось подцепить мужика, произвести на свет двух детей и при всем этом остаться при своей должности. Ханна находила это очень несправедливым. Конечно, сейчас она не проронила ни слова. Промолчала она из предосторожности, поскольку знала, что Августа умела постоять за себя.
– Ну, если уж ты хочешь непременно узнать, Ханна, – произнесла Августа, разглаживая очередную скатерть. – Прежде всего они жутко грязные. Гансль рассказал, что, когда они проходили через их деревни, увязли по колено в грязи. Русским это нравится. А их женщины ходят в таких забавных платьях и выглядят в них, как грелка на чайник. А еще Гансль говорил, что под одеждой они ничего не носят. Однажды он лежал с одной русской бабой на печи…
– Ну, это уж он загнул, – покачала головой Брунненмайер. – Как можно лежать на печи? В лучшем случае можно посидеть, и то сожжешь себе задницу. Небось Гансль рассказывал это, приняв на грудь.
Августа нашла, что на это ответить.
– Гансль рассказывал, что печи в России кладут большими и широкими, так, как у нас это делают для выпечки хлеба. И ночью, когда огонь потухнет, печь еще остается теплой, так что на ней может спать всей семьей. Вместе с кошками и собаками. Вот так там, в России, Ханна.
– Ничего себе, прямо на печи, как буханки хлеба, – хихикнула Эльза. – Да еще с кошками и собаками. Фу!
Августа перестала гладить и подняла голову. Ни Эльза, ни Брунненмайер ничего не слышали, но тонкий слух Ханны уловил плач младенца.
– Ну вот, госпоже опять надо бежать к ним. – Августа высоко подняла брови. – Отослала всех кормилиц, сама хочет кормить детей. Ну посмотрим, насколько ее хватит. Их же надо прикладывать к груди каждые четыре часа, а то и чаще. И так день и ночь. Слава богу, что у меня только один…
– Да только бы с голоду не умерли, эти маленькие козявки, – сочувственно произнесла повариха. – Двое детишек – так и кормилиц должно быть две, я так думаю, но молодая госпожа упряма и своенравна…
– Ну, наберется еще ума-разума, – сказала Августа, складывая простыню. Она немного постояла, глядя на звонок в ожидании, что сейчас ее позовут. Ничего такого не произошло, и она, пожав плечами, продолжила глажку. «Жаль, конечно, – подумала она, – что молодая госпожа так решительно настроена против своей свекрови. Той скоро совсем придется поджать хвост, и все в доме будет так, как захочет юная Мельцер. Свекровь со всем смирится, ведь она мягкий человек, спорить не любит».
Ханна рьяно отчищала серебряные щипцы для сахара, она страшно разозлилась на Августу – та всегда безбожно врала. У молодой госпожи Мельцер, когда-то сидевшей вместе с ними здесь, на кухне, было доброе сердце. Никто не знал это лучше Ханны, потому что именно ей Ханна была обязана своим теперешним положением.
 
– Молодая фрау Мельцер, конечно, расстроена тем, что ее муж сейчас на войне, – заметила она.
– Ну и что? – тут же вскинулась Августа. – А почему ей должно быть лучше, чем нам? Моего Густава забрали сразу в начале войны, а вскоре и бедного Гумберта.
– Да, Гумберта! – воскликнула Эльза. – Фрау Брунненмайер, ну почитайте же нам, что он все-таки написал. Не понимаю, почему вы всегда делаете из этого тайну. – Повариха только отмахнулась. Письмо с фронта адресовано ей и больше никого не касается. Ну, а приветы она уже всем передала. – Значит, ему приходится спать в конюшне? – язвительно произнесла Эльза. – И чистить грязную лошадиную шкуру. Бедняга, но он должен радоваться тому, что не лежит, как другие, в окопе. Так он во Франции? Или в Бельгии? А может, вообще в России? – продолжала любопытничать Эльза.
Но Брунненмайер не реагировала. Она же давно сказала, что он в Бельгии. И все – баста.
Воцарилось молчание. Ханна пила свой чуть теплый чай, подслащенный сахаром; в печи слегка потрескивали дрова. Ее вечно голодный желудок громко урчал, отчего ей было страшно неудобно. Сейчас ей опять непременно припомнят украденную булку, что делалось до сих пор дважды в день и, по всей вероятности, будет продолжаться до самой ее старости. К ее счастью, Августа начала рассказывать о том, что госпожа Мари получила с фронта от мужа уже пять больших писем, матери он написал только два раза, ну а сестрам вообще один раз, отчего фрау Китти Бройер была просто вне себя.
– Да она вообще истеричка, – вставила Эльза. – Неужели она думала, что ее брату больше нечего делать, кроме как писать ей письма?
– Наверно, так оно и есть. – Августа складывала последнюю выглаженную вещь. – Наверняка она получает кучу писем от своего супруга. Если бы мой Густав так усердно писал – но он шлет мне в лучшем случае открытку с видом города.
Она поставила утюг на жестяную подставку и объявила, что ей пора, уже восьмой час и ее рабочий день давно закончился. После того как Августа вышла замуж за внука старого садовника, она жила в его доме, расположенном посреди парка. Зимой работы в парке было мало, так что старик оставался с двумя внуками, в то время как Августа работала на вилле. Летом ей частенько разрешалось брать малышку Лизель и мальчугана с собой на работу, потому что госпожа очень любила детей. Теперь, когда у нее появились внуки, Августе придется оставлять свое потомство дома.
Не успела она надеть пальто и повязать на голову платок – на улице моросил дождь, как в служебную дверь постучали.
– Гляньте-ка! – воскликнула Августа, открывая. – Что, соскучилась по нам, Мария? Входи, входи, совсем промокла…
Мария Йордан едва выглядывала из-под своего дождевика с остроконечным капюшоном. Она остановилась в коридорчике перед кухней, чтобы с нее стекли дождевые капли. Наконец, расстегнув свою накидку, она аккуратно сняла ее и повесила на крючок на стене.
– Святой Петр, что же это за погода, – простонала она. – Парк превратился в настоящее болото, а на дорожках повсюду лужи. Надо бы посыпать их песком и гравием, но когда нет мужиков…
– Конечно, – поддакнула Августа. – Когда мой Густав был здесь, никаких луж на дорожках не было… Чего доброго ты нам принесла, Мария? Карты взяла?
Мария Йордан заметила, что взяла их, вообще-то, совершенно случайно. У нее сегодня выходной, и она собиралась навестить свою знакомую, а потом прогуляться по городу. Однако в такой дождь хороший хозяин и собаку не выпустит из дома.
Йордан была довольно изящной дамой, но Ханна считала, что на лицо она выглядела старше своих лет, хотя было ей едва за сорок. Свои каштановые волосы она укладывала высоко в пучок. Однажды Августа даже смела утверждать, что под башней из локонов, выглядевшей всегда одинаково опрятно, скрывается фальшивый пучок, доказательств чему, однако, не было. Мария Йордан работала раньше на вилле Мельцеров камеристкой, но когда Элизабет Мельцер вышла замуж за Клауса фон Хагеманна, попросилась вести хозяйство молодых. И Элизабет выполнила ее просьбу.