Грязное мамбо, или Потрошители
— Конечно, — отступил я на шаг. — Я ваш большой поклонник. «Детка на моих руках»… Потрясающая песня. — Я с трудом удержался, чтобы не погрести клиента под лавиной давно копившегося обожания; это было бы непрофессионально.
Но он живо обернулся, быстро подошел ко мне — сухой, жилистый, дерганый — и за руку потащил к микшеру.
— Вот ты-то мне и поможешь, — сказал продюсер. — Я много месяцев работаю без ассистента.
Я запротестовал, поскольку в жизни не стоял за микшерным пультом, но Ти-Боун отмел возражения, заявив, что это не важно.
— Песня — это множество маленьких отрывков, — сообщил он, — гармонично связанных. Все, что от тебя требуется, — слушать части в составе целого. Если удалось расслышать отдельные фрагменты, хватай их и перемешивай, это улучшит общее впечатление.
Сложись жизнь иначе, я мог бы стать аранжировщиком.
Песня, которую я помогал микшировать в тот день — «Тейлор знает, что к чему» в исполнении оркестра Сьюзен Ланди, — стала посмертным платиновым хитом Ти-Боуна, и хотя мне мало кто верил, я рассказывал в союзе, что помогал с духовыми и виброфоном.
Через два с половиной часа мы закончили; звук получился легким, летящим, а продюсер принял достаточно «кью», чтобы и тяжеловоз копыта отбросил. Он то и дело предлагал мне блестящий красный порошок, всякий раз забывая, что я решительно отказался десять минут назад. Вынув из него искусственную ЦНС, я не удивился, увидев, что центральный процессор покрыт коркой высохшей спинномозговой жидкости. У подсевших на «кью» это не редкость, и очень жаль, что даже после самой дорогой из имплантаций продюсер не смог перепрограммировать себя и побороть привычку.
Ти-Боун рассказал, что девять месяцев живет один — жена забрала дочек-близнецов и сбежала на виллу на Ямайке; с тех пор он не видел живой души, пока я не вломился в дом, чтобы украсть его мозг, как он выразился. Со звукозаписывающими компаниями, оркестрами и прочим внешним миром он кое-как общался через почтовую службу США — самый медленный из современных способ связи. В результате переговоры шли с черепашьей скоростью и всевозможными недоразумениями из-за трехнедельных сроков доставки корреспонденции, и это сыграло основную роль в окончательном отрыве Бонасеры от реальности. Истинное одиночество, как я узнал в тот день, — это не отсутствие рядом других людей. Это отсутствие оперативной связи с миром.
Хорошие новости: сегодня вечером я ходил в тайский ресторан, то есть без спроса вошел со служебного входа, украл форменную пару и проскользнул в кухню моего любимого заведения, одетый как обслуга. Я сунул под пиджак две порции «Пад-ки-мао» и курицу с карри «Пананг» и, прежде чем кто-нибудь из официантов или поваров заметил, что я не таец и вообще на тайца не похож, улизнул на улицу. Возвращаясь в гостиницу кружным путем и на ходу опустошая контейнер с лапшой, я глазел на небоскребы. Если пристально вглядеться, можно рассмотреть тени даже в неосвещенных окнах офисов и квартир, смутные силуэты, двигавшиеся в темноте.
Вместо того чтобы, как обычно, отправиться в свой номер, я присел на тротуар напротив гостиницы. Бетон был холодным, но нагрелся, пока я уплетал курятину. От огненно-острого карри на лбу выступили крупные капли пота. Я безостановочно обозревал обгорелую высотку, не задерживаясь подолгу на одном месте. Фокус видеть в темноте — без инфракрасного объектива, конечно, — заключается в том, чтобы водить глазами вправо-влево, горизонтально сканируя объект, прежде чем зафиксировать взгляд в какой-то точке. Этот навык мы приобрели в танковых войсках. Кстати, там же нас научили опорожнять кишечник, не присаживаясь на корточки, не издавая звуков и даже не снимая штанов, так что на гражданке свой военный опыт я применяю с купюрами.
Через сорок пять минут сканирования окон и всасывания скользкой лапши я решил отправиться на боковую, но едва отряхнул колени, прикидывая, как незаметнее проскользнуть в отель, резкое движение на верхнем этаже привлекло мое внимание. Я всмотрелся, отвел глаза, вновь уставился в ту же точку и, представьте, разглядел смутный человеческий силуэт, которого не было раньше. Он сразу замер, едва я его заметил, и у меня возникло ощущение, что мы пялимся друг на друга.
Я кинулся в вестибюль гостиницы.
В хорошем темпе пробежав тринадцать этажей, я с разбегу пнул дверь пентхауса. Распахнувшись настежь, она ударилась в стену. Можно было уже не таиться: время слишком позднее, чтобы жильцы соседних домов обратили внимание на шум, а напугать непрошеного гостя я был только рад.
Пентхаус оказался пуст. Из окон от пола до потолка — некоторые целые, другие частью битые — открывался прекрасный вид на центральные трущобы и заманчивые возможности для застройки чуть подальше, но в номере никого не было. Стены покрывала сажа, как и в моей комнате, с той разницей, что здесь под слоем копоти угадывался более нормальный цвет.
Пол, к моему удивлению, оказался чистым, как и прочие горизонтальные поверхности: ржавый металлический столик в центре комнаты был достаточно опрятным, чтобы на нем без отвращения пообедал завзятый микробофоб.
Секунду я раздумывал, не сбегать ли вниз за одним из немногих оставшихся у меня сканеров, например, за инфракрасным, настроенным на тепло тела, но понял, что за то время, которое уйдет на беготню по лестнице, я упущу все остальные следы, и так буквально остывающие.
Поэтому я выбрал старомодный обыск. Пальцами по полу, глазами по стенам. Ищем волосы, обрезки ногтей…
Волокна одежды. У самой двери в футе над плинтусом из стены торчал ржавый гвоздь. Присев на корточки, я, изо всех сил напрягая глаза, вгляделся в крошечную металлическую шляпку.
Бежевая, прозрачная, тянущаяся ткань. Крохотный клочок нейлона. Кто-то пробегал здесь второпях и порвал колготки.
Итак, как я уже сказал, хорошие новости.
Я снова живу с женщиной.
VIII
Танковый полигон находился в десяти милях от базы, на территории бывшего виноградника на побережье Амальфи. Рассказывали, что командование морской пехоты предлагало владельцу приличную сумму за эту землю, но он трижды отказался, хотя цену всякий раз поднимали. Винодел держался кремнем и всегда был вежлив с эмиссарами, приезжавшими с портфелями наличных, однако те уходили ни с чем, унося на спине тяжелый взгляд его верной двустволки.
На следующий сезон этот пожилой джентльмен с тремя детьми, восемью внуками и правнуком увидел, что его урожай пожран невиданным дотоле на итальянской земле виноградным жуком, особым штаммом, резистентным к любым известным пестицидам. Когда подошло время собирать плоды трудов, они составили всего какую-то сотню ящиков вина, тогда как в обычный год насчитывали примерно три тысячи.
Владелец продал виноградник через два месяца за половину изначально предложенной цены.
Но полигон получился отличный: широкий плоский участок обступали горы, в которых мощным эхом отдавался чудовищный грохот тяжелой артиллерии, — почти невозможно установить слежку, разве что со спутника. Мы проводили на полигоне по десять часов, за исключением отработки действий в боевых условиях, когда, бывало, не вылезали из танков по несколько суток.
Сразу по прибытии на полигон Тиг показал мне, Джейку, Гарольду и остальным счастливчикам наши спальные места. Билл Брекстон, чей папаша владел дилерской автомобильной фирмой, тоже был среди нас — его здоровенный череп бросался в глаза даже непосвященным (наверное, остальные все-таки относились ко второй категории — с маленьким мозгом). Здесь же жалась и горстка новичков, которых я встречал на базе.
Вместо стандартных военных коек нам, парням из танковой группы А, поставили кресла управления. Это были копии танковых кресел, хитровыгнутые штуковины с мягкой обивкой, напоминавшие о кошмарном тесте на контузию.
— Вы будете в них спать, — заявил Тиг, на корню пресекая любые комментарии. — И вам это понравится. Обещаю, что через месяц сна в кресле управления на базе и двух лет боевых действий вы ощутите, что другая постель вам просто не подходит. Когда выйдет срок вашей службы и вас вышвырнут в реальный мир, вам захочется забрать кресло управления с собой. Вы будете лежать на спине и мечтать свернуться в клубок. Руки и ноги начнут непроизвольно подергиваться, и вы станете просыпаться в кухне, уютно устроившись на стуле, уперевшись локтями в стену, а коленями в грудь. Жена не поймет, отчего вы больше не спите с ней. Последуют ссоры, недоразумения, но вы не сдадитесь. Сейчас это покажется смешным, но кресло управления, джентльмены, превратится в ваше знамя.