Грязное мамбо, или Потрошители
В розовой квитанции не указывалось, отказал ли собственный желудок клиента или он предпочел модернизировать свою пищеварительную систему; обычно виной тому рак, но мельница людской молвы денно и нощно мелет новые сказки об атрофии желудков по самым фантастическим причинам — от солнечной радиации до сычуаньской кухни. Независимо от оснований клиент поставил себе «Кентон ЕС-19» в январе прошлого года и повел себя предсказуемым образом: регулярные выплаты в течение одного-двух месяцев вскоре перешли в спорадические двухмесячные циклы, быстро дегенерировавшие в обещания выслать чек по почте. Клиенту звонили — на звонки никто не отвечал. Посланные письма возвращались невскрытыми. «Кентон» предоставил должнику четырехмесячный «постльготный» период, поскольку желудочник был какой-то там вонючей шишкой в министерстве туризма, но в конце концов даже их проняло, и они вызвали меня.
— Вы желудками занимаетесь? — спросила представитель компании, стройная блондинка, предпочитавшая неформальный дресс-код для разговора с приглашенными специалистами. Она явно знала свою работу, понимая, как наш брат биокредитчик любит таких женщин: обтягивающая блузка, широкие брюки, объемный начес. — У нас с вами договор на печени, но тут кое-что особенное — экстракция желудка и клиент с заскоками. Не исключены любые неожиданности — если возьметесь, конечно.
Я ответил как обычно:
— Все, что угодно, кроме «Призраков». Коли оплата приличная…
Оплата была что надо.
Вначале дело шло как обычно: разведал обстановку, вычислил планировку дома, пустил внутрь газ, разложил клиента, и тут — на тебе: скальпель отчего-то не режет пузо. Я уже по-всякому пробовал — и так и этак, и чуть ли не с размаху пытался пробить, и кромсал плоть а-ля потрошитель, но не погружался глубже, чем на два сантиметра, пока не уперся в цельностальную пластину, прикрывавшую внутренности. Невероятно. Я принялся резать дальше, не обращая внимания на кровь, уже пропитавшую матрац под клиентом.
Через пятнадцать минут я ободрал его как говяжью тушу, счистив чуть ли не все мясо с его торса, и все же не мог пробиться в механическое пузо новоявленного киборга. Время шло. Откачав скопившуюся кровь портативным насосом, я убедился, что моя первоначальная догадка, сколь невероятной она ни казалась, была верна: путь скальпелю преграждала металлическая пластина, закрепленная на нижних ребрах и костях таза.
Ну и зачем, спрашивается, мужик принял на себя хлопоты по имплантации такого стального полукорсета? Чтобы воспрепятствовать изъятию своего драгоценного желудка? Но я, хоть убей, не вижу в этом смысла. Искорган удлиняет жизнь, это просто и ясно. Когда на пороге появится не питающий к вам никакой личной неприязни представитель отдела по возврату неоплаченных биокредитов и вскоре наткнется на цельнометаллическую пластину, он не станет собирать шалтая-болтая по кусочкам, пытаясь добраться до того, за чем пришел. Оставит донора мертвым или умирающим, даже не оглянувшись на него через плечо. Черт, да нас едва обучили элементарным парамедицинским навыкам, и то большинство слушателей во время семинаров резались в кости на заднем ряду.
Даже зная, как оживить этого Франкенштейна и сшить все куски, я и не подумал бы этим заниматься. Пусть тонет в собственной кровище, козел. Я извел на него две пинты эфира.
Я сломал ребра, выломал верхнюю часть тазовых костей, швырнул металлическую пластину в открытое окно и вышел из залитой кровью спальни, черт бы все побрал, с его драгоценным искусственным желудком «Кентон ЕС-19» под мышкой. Жуть.
* * *Гарольд Хенненсон никогда не согласился бы на металлическую плиту вместо крепкого, как сталь, пресса. Да и согласись он, ни черта это ему бы не помогло.
Получив сорокавосьмичасовую увольнительную по случаю Дня труда, я, Джейк и Гарольд Хенненсон решили оттянуться по полной программе так, чтобы чертям в аду завидно стало. Ближайшим крупным городом был Сан-Диего, где мы напивались с рвением религиозных миссионеров, неся послание об истинном опьянении невинным массам. Я знал два бара, работавшие еще долго после того, как жизнь в городе замирала на ночь, а расспросив завсегдатаев, мы нашли и подобие ночных клубов.
В какой-то момент нашего загула, который я помню смутно, я, как все хорошие и вусмерть пьяные парни, сделал себе татуировку на правом плече — «Когда сук ломается», большими синими буквами. Я до сих пор ношу тату с гордостью, пусть даже свести ее обойдется в десять минут времени и двадцать пять баксов в ближайшем медкабинете. Я точно не знаю, о каких… в смысле что означает фраза «Когда сук ломается» и почему я решил запечатлеть ее нестираемый вариант на собственной шкуре. Вряд ли я понимал это даже в тот момент в тату-салоне. Но надпись пугает маленьких детей и завлекает взрослых барышень. Мне она нравится. В ней чувствуется стиль.
Теперь у меня, разумеется, есть и другая татуировка — эмблема службы по возврату биокредитов на шее слева, маленькая черная мишень, пронзенная пятью золотыми стрелами. Ее невозможно свести, сколько ни мучай кожу лазером. Я представляю, как через много лет после моей смерти, когда плоть и кости рассыплются в прах, татуировка будет эфирным призраком парить над горсткой темной пыли, словно знак будущим поколениям, что я был представителем самой страшной профессии на земле.
Плюс девицы на нее западают.
IV
Мою первую жену Бет я встретил в той поездке в Сан-Диего. Она была проституткой и немыслимо красивой. Бет развелась со мной шесть месяцев спустя, когда я истекал потом в раскаленном танке в пустыне. Наш брак, видите ли, мешал ее карьере.
— Я знаю одно место, — сказал Джейк, ухмыляясь нам с Гарольдом над полупустой кружкой пива. Мы проторчали в баре больше времени, чем я мог сосчитать по пятнистым от старости настенным часам.
— А здесь чем плохо? — пьяно протянул я. — Посмотри вокруг — не хуже других мест.
Подошла официантка, благовоспитанная студентка, еле сдерживаясь после нескольких часов общения с тремя морпехами, головы которых дико кружил выпитый алкоголь.
— Что-нибудь еще? — спросила она, и после банальных комплиментов и неуклюжих движений мы ухитрились заказать себе новые порции пива. Официантка чуть не бегом кинулась от нашего столика, а мы продолжили процесс перехода от состояния упившихся до неподвижности в состояние нажравшихся вусмерть.
Через несколько минут Гарольд вспомнил, на чем остановился разговор, и пробормотал:
— Джейк сказал, он знает место.
— Ты это уже говорил. Ты повторяешься.
— Нет, — настаивал Гарольд. В его голосе появились плаксивые нотки. — Одно место. Понимаешь? Место!
Джейк подмигнул из последних сил:
— Верно. Место хоть куда.
— Ах, место…
— Ага. Место.
Я помотал головой. Комната кружилась. Я решил обязательно высказать претензию здешнему управляющему.
— Не нужно нам твое место. Нам нужны сговорчивые девки.
Как нарочно, к столику подошла официантка и ухнула поднос на столешницу с натренированной ловкостью. Не успела она назвать нам сумму счета, как я ухватил ее за руку. Переплетя свои огромные клешни с тонкими пальчиками, я с трудом повернул налитые кровью глаза к ее незабудочно-голубым очам и спросил:
— Детка, лапочка, сокровище, ты переспишь со мной?
— Только если на земле не останется других мужчин.
— И тогда бы ты согласилась?
— Конечно, — ответила она. — Девушкам же нужен секс!
Сложись жизнь иначе, я, пожалуй, мог бы в нее влюбиться.
За свою жизнь я любил всего шестерых женщин, включая собственную мать, и, исключая ее, женился на пятерых из них. Но мог бы любить гораздо больше. Кассиршу «Даунтаун дели», студентку, которая проходила со своим сенбернаром мимо нашего дома каждый день ровно в девять утра, сексуальную дикторшу с восемнадцатого телеканала с ее пухлыми губками. У меня большой нерастраченный любовный потенциал, знаю со слов психиатра. Он повторил это дважды, когда я ходил в брачную консультацию с моей четвертой женушкой, Кэрол.