Царская невеста
У сынка Долгорукого, которого я во время визита во Псков даже и не видел – он нес службу у своего двоюродного брата Тимофея Ивановича в Юрьеве, – с личиком было все в порядке, без особых недостатков, но и красотой он не блистал, так что сунуть его в рынды можно было лишь по протекции. Вот и рассекал Андрей Тимофеевич с визитами по матушке-Москве – и у Мстиславских побывал, и у Одоевских, а уж воевод-героев битвы при Молодях не забыл ни одного.
Сидели мы втроем, поскольку Михайла Иванович решил использовать такой удобный случай для задушевного разговора. Потому он мне и предложил прихватить с собой серьги. На всякий пожарный. Если Долгорукий попробует упереться, то тут ему сразу на стол вещественное доказательство.
Вроде бы все продумано – не должен выкрутиться мой будущий тесть, перекрыли мы ему лазейки. Но не тут-то было. Нет, поначалу все шло как по маслу, особенно после того, как Воротынский посулил замолвить кое-кому словцо. Совсем Андрей Тимофеевич расцвел. Прямо как майская роза. Даже щеки зарумянились. А вот дальше, когда зашла речь о моей женитьбе, – сразу румянец куда-то делся, зато в голосе скрип объявился. Злиться мой тесть начал. Поначалу он попробовал сделать вид, что не понимает, о чем идет речь. Это когда были только намеки.
Воротынский опять за свое. Наш гость, сменив тактику, пытался выкрутиться, виртуозно меняя темы. Но Михайлу Ивановича этим не проймешь, и действовал он как в бою – решительно, энергично и целеустремленно. Словно танк. Нет, даже как бронепоезд. Вот есть две колеи – княжна да фрязин – и все тут. Долгорукий об охоте – Воротынский снова за свое:
– Погоди с охотой, Андрей Тимофеевич, не о том мы ныне. – И прямым текстом: – Вон зятя молодого зазывать на нее станешь, опосля того, как мы с тобой сладимся.
Долгорукий о здоровье, а Воротынский опять на свою колею выворачивает:
– Негоже тебе на себя наговаривать. Небось на свадебке за троих отплясывать станешь. – И, видя, что гость не поддается, выкинул на стол главный козырь: – И тебе выгода. Коль он станет родичем, то про твои тайные дела с ведьмой из Серпуховского посада нипочем не проболтается. Не с руки ему будет тестя оговаривать.
– А я слыхал, что померла та ведьма. Сожгли ее мужики, – медленно произнес-проскрипел Андрей Тимофеевич.
Воротынский замер. Сопит, думает, а что ответить – не знает. Да и что тут ответишь? Правду сказал гость. Сущую правду. Когда стояли под Серпуховом в ожидании татар, я в первые три дня, отыскав свободное время, подался к ней. Ехал в гости, а попал на пепелище. Свежее совсем. Можно сказать, тепленькое еще. Избушка полыхнула чуть ли не накануне нашего приезда туда.
Была, правда, одна странность – не похожа женщина, которая в ней сгорела, на бабку Лушку. Габаритами скорее уж на Светозару-ведьму смахивает.
Воротынский посуровел лицом и выложил на стол тряпочку, а в ней серьги. Те самые, что я подарил княжне от имени Михайлы Ивановича.
– Мне их князь Константин Юрьич передал, – пояснил он нахмурившемуся Долгорукому. – А забрал он их, как мне сказывал, у ведьмы, коя бабке Лушке в лечбе подсобляла. Та их украла у старухи. А уж как мой подарок княжне Марии Андреевне в Серпухове оказался – тебе видней.
И вновь смотрит на гостя – что, мол, сейчас мне скажешь? Молчит Долгорукий, серьги разглядывает. Пристально так, вроде гадает – те или не те. Опознавать неохота, но и деваться некуда. Я тоже помалкиваю. Тишина за столом. И вдруг…
– А я-то помыслил – повинился пред тобой фрязин, что выкрал их у меня, а он вишь какую сказку сплел. Де, у ведьмы их забрал. Ну-ну.
У меня даже челюсть отвисла. Силен Андрей Тимофеевич. Эва, какую отравленную стрелу запустил! А еще говорят, что за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. Оказывается, не всегда. Это сколько же он на нее зайцев нанизал? Двух – по меньшей мере. И сам вывернулся, и меня опорочил.
«Классная работа. Высший сорт. Люблю виртуозов», – восхищенно сказал Остап Бендер.
Вот только мне не до восхищений. Да и сказать-то ничего не получается – горло перехватило. Молчу, только рот разеваю. А Долгорукий дальше скрипит:
– Я еще тогда на него помыслил, когда он с полдороги убег. Дескать, дела у него важные. Сон, мол, ему приснился плохой. Хоть бы поумней что выдумал. А наутро мы и хватились пропажи – нет серег, и все тут. Холопа его тихонько обыскали – пусто. Думали, утеряли ненароком, а они вона где. – И тут же, без передышки, Воротынскому: – Что ж ты, князь Михайла Иваныч, татя за один стол с честными людьми сажаешь, да еще наветам их веришь?
Воротынский вначале озадаченно покосился на меня, затем на Долгорукого и вновь устремил взгляд в мою сторону:
– Ты, Константин Юрьич, что поведаешь? Откуда у тебя оные серьги взялись?
Я прикусил губу до крови, чтоб не сорваться, мысленно сосчитал до пяти, после чего медленно повторил. Память не подвела, и ночной разговор Долгорукого с бабкой Лушкой удалось воспроизвести чуть ли не дословно.
– А я иное сказываю, – уперся Долгорукий. – Тать он. – И подытожил, разведя руками: – Видоков [3] ни у кого из нас нет, хотя про серьги я опосля многим сказывал. Да и Машенька моя сокрушалась – больно по ндраву они ей пришлись. Что ж, пусть господь рассудит – кто правое слово молвил, а кому его сатана нашептал.
Если б он меня ударил – было бы легче. Гораздо легче. Но он поступил подлее. Настолько, что я вновь задохнулся, не в силах сказать хоть слово. Выставить меня ворюгой перед княжной – куда уж хлеще. Все равно что обухом топора по макушке со всей дури – хрясь! Даже в голове зазвенело. Так я и остался сидеть, хлопая глазами и не в силах вымолвить ни слова в свое оправдание.
Михайла Иванович внимательно посмотрел на меня, и в его глазах – или мне это показалось? – мелькнула тень сомнения. Впрочем, даже если он и усомнился в моей честности, то мимолетно. Не иначе как тут же вспомнил, кто на самом деле покупал это украшение. Получалось, что я настоял на подарке, который сам же купил, только для того, чтобы иметь возможность его украсть. Даже не глупо – абсурд. По счастью, Долгорукий не знал подробностей приобретения серег, а потому, убежденный, что ложь достигла своей цели, уверенно и неспешно принялся заворачивать их в тряпочку, поясняя:
– Вот приедет государь, паду ему в ноги, и пущай он решит, как быть.
– А ты хорошо помыслил, Андрей Тимофеевич? – совсем чужим, незнакомым голосом холодно спросил Воротынский. – Али ты уж и бога не боишься?
– Пущай его тати боятся, а православному человеку одна надежа – на него уповать, – упрямо проскрипел Долгорукий и молча вышел, даже не перекрестившись на иконостас. Это уже оскорбление не мне – хозяину дома, если только я правильно запомнил уроки дьяка Висковатого.
Так и ушел. И серьги не забыл прихватить.
– Ты все понял, фрязин? – тихо спросил Воротынский, продолжая сидеть за столом.
Я неопределенно пожал плечами.
– Значит, ничего не понял, – сделал вывод Михайла Иванович. – Видоков-то и впрямь у нас нет. А раз ты иноземец, жеребий решит – кто прав, а кто виновен. Но ништо, господь тебя не оставит, – неуклюже успокоил меня он.
«Это что же получается?! – возмутился я. – Если судьба улыбнется старому козлу, а не мне, значит, я – вор?! Нет уж!»
– А иначе никак?
– Иначе можно, токмо выйдет еще хуже, – пояснил Воротынский. – Коль ты в сечах за Русь бился и кровь пролил, к тому ж осесть здесь решил, и не ныне, а давно, – можно и своим посчитать. Думаю, государь тут препон чинить не станет – напротив. Но тогда, ежели Долгорукий царю челом на тебя ударит, вам с ним поле назначат. Теперь хоть уразумел, почему хужее? – И посмотрел жалостливо.
Про поле я уже слыхал и до этого. Этим словом здесь именуют дуэль. Когда знатные люди своего спора не могут разрешить миром, устраивается поединок. Условия как на рыцарском ристалище. Даже обстановка похожая, то есть поле огораживается веревками, ну а дальше на него выходят спорщики. Выбор оружия – привилегия ответчика. Считается, что господь незримо поддерживает правую сторону и она обязательно должна победить. Умных людей, если они были неправы, это не смущало. Те полагались на иное – авось бог отвернется. Не вечно же он смотрит на людей – и всевышний нуждается в отдыхе.