Октоберленд

Нокс побрел дальше, подняв лицо вверх, охлаждая впалые щеки и глядя на галогеновое мерцание ночи, во тьму, где горели несколько редких звезд. Он твердо был намерен дожить до того, как эти звезды догорят. Он проживет столько, чтобы уйти с Земли на другие миры, к другим солнцам. Он будет жить вечно. И хотя иногда его одолевали сомнения, а осуществится ли цель — с тех пор, как время начало его поедать, — тем не менее из-за недавних событий вечная жизнь снова показалась вероятной.
В трансе он видел, как зверочеловек бродит в северных лесах. Эта тварь обладала силой, нужной Ноксу, чтобы омолодить себя. Ее надо было призвать к себе, то есть проделать тонкую работу. Этот зверочеловек — Бульдог, как называла его спутница, располагал волшебной силой иного порядка мироздания. Благодаря ей он умел лепить реальность так же, как и Даппи Хоб, — маг, спустившийся на планету до него. Но этот носитель звериных меток не понимал обстановки, как тот маг, и потому был куда более доступен — и куда более опасен.
Его привлек смех на боковой улице и вынес к Вечным Танцорам. Ага! У них были другие лица, но именно таких, как они, встречал он на илистых берегах Евфрата, на праздничных площадях Ниневии, вокруг ритуальных костров Диониса в Фебе, в переулках Рима, на улочках Альгамбры, в горячих волнах тысяч летних сезонов. Юная цыганская принцесса и ее воздыхатели плясали румбу под рокот барабанов; старый король джаза, царь песни, сидел на каменных ступенях, хлопая в ладоши и притопывая ногой, звук трубы из окна третьего этажа призывал на улицу духов малого рая, призраки мертвых влюбленных и погибших детей, и в горячем воздухе клубился запах жимолости и дым травки.
Они тоже узнали Нокса, когда он вышел в их танец, и халат его подрагивал в такт радостным шагам, когда он шел к барабану. Танцуя, он впитывал магию Вечных Танцоров и их новых масок, возбужденных чем-то темным, жаждущим света и легкости их ног, чем-то поднимающимся от их полых костей, подвижным как духи и уходящим в блеск и священное безумие танца.
Отвратительно усмехаясь, барабанщик зарокотал быстрее, и принцесса вместе со своими голыми до пояса обожателями заплясали быстрее и живее, чем когда-либо в жизни, их широкие дикие улыбки замелькали в неоновом сиянии. А человек в тюрбане скользил меж ними, легкий и неуловимый, распевая высоким и жутким голосом, что любовь не умирает никогда, что любовь танцует вечно и несется от жизни к жизни. А высоко вверху на гребне бешеных ритмов плыла труба, вопя, как уносящаяся в ночь душа.
Нокс оставил свой вентилятор старику на ступенях и довольной неторопливой походкой вышел на Коламбас-авеню. Танец оживил его и взбодрил. Он будет говорить с мертвыми. Он спросит совета у тех, кто уже ушел. Чтобы подчинить Бульдога, нужны знания. Если он допустит ошибку с этим существом из более жаркой реальности, все, что он тщательно строил для себя тысячелетиями, погибнет. Но если он добьется от этого создания того, что ему нужно, он станет хозяином не только своей жизни, но и всего мира.
Увы, мертвые привязаны к великому ничто, и разговор с ними требует жара крови. Кто же это будет? Он вглядывался в лица прохожих на улице, усаженной редкими деревьями, каждое в своей железной ограде. Один из домов на Централ-Парк-Вест принадлежал ведьме из ковена, и мелькнула мысль использовать ее. Таков был ритуальный конец, который ждал каждого из них: когда они выслуживали свою жизнь и начинали дряхлеть, он уводил их в парк и проливал жар их крови, чтобы привлечь мертвых. Так он получал возможность говорить с друзьями прежних времен, и никто из членов ковена не подлежал случайной смерти в доме престарелых. Но та, о ком он подумал, еще не начала дряхлеть, а найти ей замену для следующего собрания в Октоберленде будет труднее, чем выбрать жертву.
Нокс не получал удовольствия от этой необходимой работы. В его сердце не было места для радости убийства. Ему нужны были мертвые, а не сам акт лишения жизни.
На ступенях музея естественной истории он украдкой заметил старуху, кормившую птиц. Какое-то чувство в груди подсказало ему, что это та, кто ему нужен. Удивление и испуг мелькнули на ее лице лишь на мгновение, когда он, наклонившись, стал приближать к нему обтянутый кожей череп. Он прошептал ее имя, и она поднялась, почти лишенная веса.
 
Они вдвоем прошли сквозь паутину света к парку и его темным полянам. Птицы летели за ними, как за святыми.
  
4
 
Я СКРЫВАЮСЬ В НЕБЕСАХ
 
Жар крови призвал призраков, и Нокс разогнал их, бормоча проклятия. Первыми пришли наркоманы и самоубийцы, как обычно бывало. За ними маячили внезапно умершие — жертвы удара и несчастных случаев, вырванные из жизни в текучке дел. Недовольно ворча, он их отпустил. Тех, кто медлил, он ударил холодным огнем, и они с воем разметались прочь.
— Даппи! — позвал он, глядя в эктоплазмические тени, смазанные тьмой. — Даппи Хоб!
— Его нет меж нами, — произнес спокойный голос из налетающего ветра.
— Кто ты? — Звук этого голоса, такой отчетливый и гулкий среди тонкого подвывания мертвых, свидетельствовал о присутствии более сильной реальности. — Как твое имя?
— Я Кавал — чародей с Ирта.
— Из какого века?
— Я не из этого мира. Я с Ирта, что среди Светлых Миров — Ирта и его семи доминионов.
— Да, да! — Кости Нокса застучали, как ветви дерева — так он затрясся от этой вести. — Я знаю твой мир. Оттуда упал на Землю Даппи Хоб — очень давно.
— Даппи Хоб мертв, он убит в Габагалусе. Его забытый призрак странствует по дну океана, связанный ночью Чармом затонувшего континента и сдержанный лучами Извечной Звезды после рассвета. Ты никогда больше не увидишь Даппи Хоба.
— Откуда ты это знаешь, Кавал? И как оказался ты здесь, так далеко от своего мира у начала времен?
— Я, как и ты, чернокнижник. В юности я учился здесь, на Темном Берегу. Тогда меня призвал сюда Даппи Хоб, хотя я этого и не знал. Я знаю это теперь. Став призраком, я узнал многое.
— Покажись мне, Кавал, чернокнижник с Ирта. — Нокс прищурился, ища глазами источник голоса. — Дай мне увидеть твой облик.
— Я здесь, Нокс из Джармо, Нокс с подножий Гор Загрос.
Нокс оглянулся по сторонам, но ничего не увидел, а когда обернулся — перед ним стоял высокий, с коротко стриженными рыжими волосами, с оранжевыми усами, резко подчеркивающими длинные челюсти и суровые очертания рта, точно у изваяния. Одетый в яркую мишуру и синие блестки, он показался Ноксу жестокой маской карнавала.
Мастер ковена вскрикнул, потому что никогда не видел фантома столь полно реализованного, столь подобного человеку. Он вытянул чешуйчатую руку, и видение подалось под его прикосновением как светлая пыль, не восстановившись там, где пальцы притронулись к дрожащей, магнетической структуре.
— О боги! Ты действительно создание первого света! Как ты смог сюда прийти так, что я не заметил твоего спуска с неба?
— Я тебе говорил, меня призвал Даппи Хоб. И он хорошо меня спрятал ради страшной цели — чудовищной надежды подчинить себе самое создательницу миров.
— Царицу Небес, Думузи-абэу, Ускорительницу Жизни в Глубине… — У Нокса закружилась голова, и он попятился на шаг от яркого призрака, испуганный твердым взглядом холодных глаз. — Как это может быть? Неужто чародеи первого света умеют подчинять себе самих богов? Говори правду, мертвец!
Кавал еле заметно улыбнулся.
— Ты призвал меня не затем, чтобы услышать, как Даппи Хоб надеялся подчинить себе создательницу миров и как рухнули его надежды. Зачем я перед тобой, Нокс, научившийся волшебству в Эриду у степных странников, кочевников степей под звездным домом?
— Откуда ты столько знаешь обо мне?
— Когда я впервые попал на Темный Берег, я построил себе лабораторию в небе. Там я собирал очень редкий и невероятно сильный Чарм, не свойственный этому берегу Бездны, чтобы увеличить свою силу в родном мне мире. Уходя, я разбрызгал достаточно этого Чарма, чтобы найти обратный путь, если случится мне утратить тело среди Светлых Миров и оказаться выброшенным в Бездну. Когда судьба сразила меня, я просто позволил своей душе идти по крошкам Чарма к своей старой обители на Темном Берегу. Теперь я скрываюсь в небесах. Оттуда я вижу все — все, что есть и что было.