И с тех пор не расставались. Истории страшные, трогательные и страшно трогательные (сборник)
Таракана пришла ко мне во вторник, приоткрыла дверь, заглянула, сказала, привет, можно, не дожидаясь ответа, вошла, отодвинула посетительский стул, уселась, разгладила безупречную белую юбку, привет, сказала еще раз. И подмигнула, смешно сморщившись. И тогда я ее узнала.
Они были близнецы. Близнецы Тавареш, Мария Луиза и Ана Катарина, они появились в пятом классе, в середине полугодия, и все сразу стали звать Ану Катарину Тараканой, даже учителя, хотя это было против школьных правил, клички у нас были запрещены.
Ушли они так же, как и пришли, где-то посреди года, сейчас даже и не вспомню, в каком классе, может быть, в седьмом или восьмом. И до самого их ухода мы так и не научились их различать. Что было очень странно, потому что близнецы Тавареш были совершенно не похожи друг на друга. Одна из них была высокая, костистая, с квадратным подбородком и широкими плечами, волосы не рыжие, а, скорее, светло-коричневые, но лицо все в веснушках, даже веки и губы. Вторая – меньше, тоньше, зыбче, с узким капризным личиком и крупными, бледными, как у воскового ангела, кудрями. Как можно было не различать двух таких разных девочек? Но ведь не только мы: учителя, школьная обслуга и даже, говорят, собственная мама Марии Луизы и Аны Катарины постоянно их путала. И не в том дело, что мы не умели отличить блондинку от шатенки, бледную от конопатой, маленькую от высокой. Мы не знали, кто из двух был Тараканой, а кто Марией Луизой, и никто так никогда и не узнал. Мы различали их по носкам. У нас тогда была такая форма: серая блуза с узким зеленым галстуком, темно-зеленая юбка в складку, темно-зеленый пиджак, черные квадратные туфли без каблука, ужасно уродливые, и зеленые шерстяные носки до середины икры, их приходилось постоянно подтягивать, потому что у всех, кроме Марии Луизы, они моментально сползали на щиколотки, и у Тараканы тоже, даже, пожалуй, особенно у Тараканы.
Ненавидели они друг друга страшно, я никогда в жизни подобного не встречала. Даже домой их забирали на разных машинах, они совсем не могли находиться рядом. Когда одна из них заболевала, вся школа будто успокаивалась, но стоило ей вернуться, и воздух в классных комнатах начинал вибрировать и звенеть, как бывает, если подойти слишком близко к потревоженному улью или осиному гнезду.
Эта вражда должна была всех рассорить, мы должны были поделиться на две группы и яростно защищать каждая своего близнеца, но нет, мы, наоборот, все сплотились, мы стали практически одной семьей, и вся эта семья любила, обожала Марию Луизу. Стоило нам увидеть ее аккуратные, туго натянутые носки, и мы начинали улыбаться, даже не знаю, почему. Я говорю мы, хотя я улыбалась Марии Луизе только до шестого класса, а потом подружилась с Тараканой. Мне объявили бойкот и тут же об этом забыли, меня в школе почти не замечали, на каждой перекличке мне приходилось трижды кричать здесьздесьздесь, чтобы учитель не написал в журнале отсутствует.
Я не уверена, что Таракана меня любила, скорее, я ее раздражала, и она меня тоже, эти ее вечно спущенные носки, она ведь даже не пыталась их подтягивать! но и мне, и ей нужно было с кем-нибудь дружить, поэтому мы сидели за одной партой, гуляли под руку по коридору и время от времени сбегали с уроков. Обычно мы уезжали на пароме на полуостров, валялись там на пустом песчаном пляже ногами к воде, ели прихваченные из дому бананы и пили шоколадное молоко из квадратных пакетиков. Таракана виртуозно таскала эти пакетики из школьного буфета. Разговаривать нам было не о чем, поэтому мы молчали, но иногда мне хотелось позлить Таракану, и тогда я спрашивала, за что она так не любит Марию Луизу. Все же любят, говорила я неприятным вязким голосом, нарочно не глядя на Таракану, вот буквально все-все. Таракана смешно морщилась и кидала в меня пустым пакетиком из-под молока. Если бы у тебя была сестра-близнец, говорила она высокомерно и замолкала, показывая всем видом, что объяснения тут излишни.
Я смотрела на Таракану на посетительском стуле, она положила ногу на ногу и улыбалась мне размытой вежливой полуулыбкой с легким привкусом нетерпения, а я думала, что так ни разу и не рассказала ей о моем брате. Если бы у тебя была сестра-близнец, роняла Таракана веско, и я засовывала руку в карман пиджака и кивала. Конечно-конечно, кивала я, трогая кончиками пальцев моего брата-близнеца, и мой брат беззвучно хохотал, чтобы Таракана не услышала.
Брат появился на свет за десять минут до меня. Теперь тужься, крикнула прабабушка Пасиенсия прямо в ухо моей матушке Девочке, матушка вздрогнула, и из нее выпала маленькая фигурка мыльного камня, гладкая, бледная, с лицом точь-в-точь как у моего отца Полковника, таким же бородатым и невыразительным. Прабабушка Пасиенсия взяла фигурку, и спрятала, и никому не сказала, ни Полковнику, ни матушке, только мне.
Странная у нас была семья. Мой отец Полковник появлялся дома раз в месяц к обеду, молча ел, вытирал руки о накрахмаленную салфетку, трепал меня за подбородок и исчезал до следующего месяца, а моя матушка с удивительным именем Девочка все время спала на низенькой широкой кровати в душной темной спальне. Она не проснулась, даже когда рожала меня и брата, проспала все роды, только стонала и всхлипывала, как будто ей снились кошмары. Прабабушка Пасиенсия постоянно пыталась ее разбудить, говорила, проснись, Девочка, вставай, ну, давай, просыпайся, лентяйка, но матушка вздыхала и засыпала еще глубже, пока, наконец, не стала такой же гладкой и неподвижной, как мой брат. Тогда прабабушка Пасиенсия позвала меня, мне было, наверное, лет пять, и мы вдвоем отнесли матушку в нашу семейную усыпальницу и поставили в нише, она довольно долго там простояла, прабабушка каждый день вытирала с нее пыль, а я расчесывала волосы, волосы у матушки были красивые, длинные, белые, как бумага, а потом на усыпальницу упал самолет Полковника, и мы с братом остались одни, я тогда заканчивала школу, и прабабушки Пасиенсии с нами уже не было, она просто ушла, сказала, я пойду, Терезинья, хватит с меня, и ушла. Прабабушка была первой женой Полковника, а матушка Девочка третьей, между ними была еще какая-то Мадалена, тоже родня нам, но про нее мне ничего не рассказывали. В детстве я думала, что, когда вырасту, тоже выйду замуж за Полковника, но мой брат был против, он говорил, что Полковник для меня слишком старый, обойдется и тремя женами, и я была с ним согласна, к тому же я терпеть не могла, когда меня трепали за подбородок.
Валяясь на берегу и потягивая шоколадное молоко, я тысячу раз собиралась рассказать Таракане о моем брате, о том, что мы с ним живем душа в душу, хоть и близнецы, что он веселый и красивый, и борода, как у Полковника, его совершенно не портит, но вместо этого просто трогала лицо брата в кармане пиджака, брат хохотал, и моим пальцам делалось щекотно. Брат уже несколько лет со мной не разговаривает, с тех пор как получил письмо «спешу уведомить Ваше Превосходительство», а я-то думала, он оценит иронию и посмеется вместе с моей подписью, а он взял и обиделся. На семинаре нам объясняли, почему тем, кто часть системы, нельзя иметь семью, никогда не знаешь, кто попытается словчить, ловкачи повсюду, но я думала, что уж нас-то с братом это не касается, и вот, ошиблась. Теперь брат стоит у меня на столе и делает вид, что он просто фигурка мыльного камня, а ведь мне пришлось взять в банке кредит, чтобы уплатить его пятизначный долг, и он меня даже не поблагодарил.
Таракана поерзала и побарабанила пальцами по моему столу. Ну что там у тебя, спросила я, что, по-твоему, мы там напутали, показывай. Имя, сказала Таракана, меня почему-то все время называют чужим именем. Она дала мне свои документы, в документах было написано Ана Мария Тавареш. Я привстала и внимательно посмотрела на ее ноги, ноги были длинные, худые, сухие даже, в безупречных чулках. Извини, сказала я, что я так уставилась, я просто вспомнила эти дурацкие носки, которые мы должны были носить в школе, помнишь, как они у тебя все время спускались. Таракана поднялась с посетительского стула и улыбнулась. Когда спускались, неприятным вязким голосом сказала она, а когда и нет, протянула руку и потрепала меня за подбородок.