Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект

В поэме «Автобус» зеленое противопоставлено белому как молодое и радостное — немолодому и равнодушному.
 
 
(Как топорщился и как покоился
 
В юной зелени — твой белый холст!)
 
Спутник в белом был — и тонок в поясе,
 
Тонок в поясе, а сердцем — толст! (И., 556).
 
 
Зеленый цвет глаз обычно создает в поэзии М. Цветаевой образ сильного и жизнелюбивого человека.
 
 
Застынет все, что пело и боролось,
 
Сияло и рвалось:
 
И зелень глаз моих, и нежный голос,
 
И золото волос (И., 63);
 
 
 
 
— Как ветрено! — Привет жене,
 
И той — зеленоглазой — даме (И., 122);
 
 
 
 
Позеленевшим, прозревшим глазом
 
Вижу, что счастье, а не напасть,
 
И не безумье, а высший разум:
 
С трона сшед — на четвереньки пасть… (И., 555).
 
 
Для цветообозначении зеленого в произведениях М. Цветаевой характерно помещение их в парадигму нецветовую на основе общеязыковых переносно-символических значений слова — при полном сохранении номинативного цветового значения совмещением прямого и переносного смысла Цветаева выводит переносное употребление из автоматизма, возвращая метафоре свежесть:
 
 
Не чувствую, как в этих стенах жарко,
 
Как зелено в саду.
 
Давно желанного и жданного подарка
 
Не жду (С, 43);
 
 
 
 
Вечней водомелен,
 
Вечней мукомолен,
 
Как лавр вечно-зелен,
 
Как Понт вечно-волен —
 
Так вечна в нашем сердце глиняном
 
Артемида высоковыйная (С., 427);
 
 
 
 
На князьке вороные голуби
 
В ползобочка воркуют до-люби:
 
Про белые плечи,
 
Которых не смети,
 
Про сладкие смеси —
 
Потом не жалети…
 
Про неги, про лести,
 
Зеленые листья,
 
Про яства — не ести,
 
Орешки — не грызти (С., 356);
 
 
 
 
А на што нам лен,
 
Зелена башка?
 
Твой земной поклон —
 
В широки шелка (С., 359).
 
 
В приведенных контекстах помимо номинативного реализуются следующие переносные значения, психологические и оценочные: в первом — значение свежести, во втором — принадлежности к живой природе, в третьем — недосягаемости (ср. зелен виноград), в четвертом — умственной или нравственной незрелости (ср. молодо-зелено).
Не случайно поэтому в «Ариадне» переносные употребления прилагательных начинаются с утверждения «зелен (…) свеж»: слово зеленый, наиболее активно развившее мотивированную полисемию в русском языке, становится сигналом к метафорическому восприятию остальных цветовых прилагательных.
Парадигматика обозначений желтого цвета
Если черное, белое, красное, синее и зеленое связываются у М. Цветаевой с образами и понятиями земного мира или небесного, т. е. «человеческого» или «божественного», то всем этим цветообозначениям резко противостоит символика желтого как знак мира потустороннего, мифологического мира нечистой силы. Желтого (янтарного) цвета кровь у змея, побежденного Георгием. В русских былинах кровь чудища, побежденного Егорием Храбрым, отождествляемым в народном сознании с Георгием Победоносцем, называется бусурманской, окаянной, проклятой (Буслаев 1887, 32, 54). Янтарная кровь в цикле «Георгий» тоже скорее эмоционально-оценочная, чем собственно цветовая номинация крови, так как в сцене боя большое значение имеет красный цвет прежде всего как отражение крови того же змея — см. с. 128.
 
Желтые глаза — признак оборотня в поэме-сказке «Царь-Девица»:
 
 
Охорашивается, чистит клюв.
 
Глаза желтые — янтарь шаровой!
 
Красе на ухо шепочет, прильнув:
 
«За булавочкой к тебе я второй!»
 
<…>
 
Покорность с бабой родилась!
 
Льни, тонкоствольная лоза!
 
Чтоб не увидеть желтых глаз —
 
Закройтесь, черные глаза! (И., 383).
 
 
В следующем контексте желтый цвет оказывается связанным и с обманом, и с мифологизированной лихорадкой (вихрь заразный):
 
 
Стрясается — в дом забредешь желтоглазой
 
Цыганкой, — разлука! — молдаванкой, — разлука!
 
Без стука, — разлука! —
 
Как вихрь заразный
 
К нам в жилы врываешься — лихорадкой, — разлука! (С., 146).
 
 
Образ разлуки в этом стихотворении определен, во-первых, мифологизированным образом цыганки — чужой (из другого мира), крадущей и обманывающей, знающей то, что неведомо обычным людям, связанной с миром потусторонним (ср. ведьма 'ведающая'); во-вторых, мифологическим представлением о том, что вихрь — это воплощение нечистой силы; в-третьих, мифологической отнесенностью лихорадки и, наконец, фразеологическим сочетанием желтая лихорадка. В других произведениях, где образ цыганки дан как символ свободолюбия, цыганка названа черноглазой и синеокой. Последняя строка цитированного стихотворения («Ты нынче зовешься Мариной, — разлука!») связывает образ этой мифологизированной цыганки с образом лирического субъекта М. Цветаевой, что соотносится со стихотворением о «желтоглазом предке» (см. с. 63).
Воображаемый предок в стихотворении мифологизирован: в традиционной народной культуре, восходящей к язычеству, мир предков — это мир потусторонний, «желтоглазый предок» в стихотворении наделен атрибутами перевернутого поведения; мифологические представления связывают музыканта с нечистой силой. М. Цветаева подчеркивает, что этот предок, скрипач, не играющий на скрипке, — музыкант не по форме, не по внешним обстоятельствам, а по существу, как она — поэт по своей сути независимо от наличия или отсутствия стихов. Стихотворение это относится к тому периоду, когда героиня молодой Цветаевой «надевает разные личины и примеряет разные костюмы» (Орлов 1965, 29) в поисках наиболее сильной и эмоциональной формы для выражения страстности, независимости, противостояния любому стереотипу. Почти в то же время (в тот же период творчества) слово желтоглазый превращается у Цветаевой в элемент бранного выражения, как это обычно и бывает с номинацией отрицательных мифологических персонажей:
 
 
Укатила в половодье
 
На три ночи.
 
Желтоглазое отродье!
 
Ум сорочий! (С., 84).
 
 
Характерно, что семантика желтого цвета как знака социальной внеположенности служит базой для образования фразеологизмов желтый дом, желтый билет и многих других — через знаковую желтую окраску соответствующих реалий.
Оппозиция «золотой — серебряный»