Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект

Слова с исконным корнем — ду- // — ды- (в его современных вариантах — дух-, -дох-, -дых-, -душ-, -дыш-, -ду-, -ды-) представлены наиболее широко в стилистически различных контекстах:
 
 
Улавливать сквозь всю людскую гущу Твой вздох животворящ — Душой, дыханием твоим живущей, Как дуновеньем — плащ (С., 151);
 
 
 
 
Дудка! для этого нужен дых Дюжий, — весь день дудишь-то! Не затруднительно в молодых Летах, а что с одышкой? (И., 521),
 
 
а также:
 
 
Чтоб выдул мне душу — российский сквозняк! (С., 146);
 
Дуновение — вдохновения! (С., 110);
 
И душный ветер прямо в душу дует (С., 69);
 
Вздох: выдышаться в стих! (С., 193);
 
И дышит: душу не губи! (С., 95);
 
Дыханием надут твой парус (С., 165);
 
Не задушена (…) Ду — ша! (С., 222);
 
Не удушенный (…) Дух (С., 215);
 
Без ни-душка!
 
Без ни-души! (И., 308);
 
Вздох — без одыши (С., 184) и др.
 
 
Такое множество слов, этимологически родственных со словом душа, не случайно у М. Цветаевой: противопоставление духовности и бездуховности — традиционно центральная антитеза в поэзии. Цветаева, познавая (а в поэзии это значит и называя) явление, стремится дойти до этимологических истоков слова тем же путем, каким в научных и учебных целях осуществляется этимологический анализ: приведением однокоренных слов с разными историческими чередованиями и доказательством семантической близости этих слов.
Примеры с корнем — гор- // — жар- подтверждают это наблюдение:
 
 
Гора горевала (а горы глиной
 
Горькой горюют в часы разлук) (С., 368);
 
 
 
 
Горячие от горечи и нег (С., 51);
 
 
 
 
Мне и доныне Хочется грызть Жаркой рябины Горькую кисть (С., 63).
 
 
Горение — самый известный традиционный символ интенсивной жизни, страсти, вдохновения — символ, уходящий корнями в глубокую древность (Потебня 1860, 10, 11, 20) и чрезвычайно важный в поэзии М. Цветаевой, начиная с ее ранних стихов («Птица-Феникс я, только в огне пою!» — С., 118). Однако для Цветаевой страсть прямым образом связана со страданием, жар вдохновения — с горем и горечью утраты. В группе слов с корнем — гор- слово горький, имеющее первичное конкретно-чувственное значение, преобладает, вероятно, потому, что именно конкретно-чувственный образ является основой многих цветаевских произведений.
В контекстах строки и строфы пояснительные средства этимологического анализа минимальны, но действенны. Цветаева показывает семантическую связь между понятиями, обозначаемыми этимологически родственными словами, либо употреблением предлогов логической связи (Горячие от горечи и нег — С., 51), либо включением родственных слов в тавтологическое сочетание (Мне других дружков — не надо — И., 353), либо расчленением одного из родственных слов на слоги, что создает эффект вслушивания или вчитывания в слово, способствуя преодолению автоматизма в восприятии (Заревом в лоб — ржа, // Ры — жая воз — жа! — С., 361) либо знаками препинания, указывающими на логическую связь понятий, — двоеточием или тире:
 
 
Кастальскому току, Взаимность, заторов не ставь! Заочность: за оком Лежащая, вящая явь (С., 257);
 
«Любовь — это значит лук Натянутый — лук: разлука» (С., 379);
 
 
 
 
По-медвежьи — радушен, По-оленьи — рогат. Из которого души Во все очи глядят —
 
Во все окна! (С., 330 — о доме);
 
 
 
 
Сомущены — в сумятице
 
Глазки, обычно в маслице (И., 522).
 
 
О. Г. Ревзина показывает, что при подобных синтаксических отношениях частей высказывания двоеточие представляет собой настолько сильное средство отождествления, что оно «не только фиксирует данное смысловое отношение в тех случаях, когда оно объективно представлено в составляющих А и В, но и приписывает эту семантическую связь таким А и В, которые без двоеточия этой связи не имели бы» (Ревзина 1981в, 74). Об эмоциональной и смысловой выразительности знака тире сама М. Цветаева писала и в прозе, и в стихах. Приведем одно ее стихотворное высказывание:
 
 
 
Как на знак тире — Что на тайный знак Брови вздрагивают — Заподазриваешь? (С., 284–285).
 
 
В некоторых случаях М. Цветаева восстанавливает забытую этимологическую связь слов не логической мотивировкой внутренней формы слова, как в предыдущих примерах, а только показом их семантической связи, восходящей к смысловому тождеству корней. Так, этимологически родственные антонимы начало и конец обнаруживают общий семантический компонент 'граница, предел' в конструкции хиазма:
 
 
Научил не хранить кольца, —
 
С кем бы Жизнь меня ни венчала!
 
Начинать наугад с конца
 
И кончать еще до начала (С., 45).
 
 
Сильным средством восстановления этимологической связи слов является и помещение их в ряд, состоящий более чем из двух элементов, т. е. в цепочку родственных слов или в словообразовательно-этимологическое гнездо:
 
 
Древа вещая весть! Лес, вещающий: — Есть Здесь, над сбродом кривизн — Совершенная жизнь (С., 206);
 
 
 
 
Не Муза, не Муза, — не бренные узы
 
Родства, — не твои путы,
 
О Дружба! — Не женской рукой, — лютой
 
Затянут на мне —
 
 Узел. 
 
 
 
Сей страшен союз. — В черноте рва
 
Лежу — а Восход светел (И., 441).
 
 
Столкновение слова с отвлеченным значением, старославянского по происхождению, со словом русским, имеющим конкретное значение, обусловливает сильную мотивировку абстрактного понятия конкретно-образным в контексте со словами узы, узел, союз, а также в следующих контекстах:
 
 
Что вы сделали с первым равенством Вещи — всюду, в любой среде — Равной ровно самой себе (С., 403);
 
 
 
 
Вкрадчивостию волос: В гладь и в лоск Оторопию продольной —
 
Синь полунощную, масть Воронову. — Вгладь и всласть Оторопи вдоль — ладонью (С., 195);
 
 
 
 
Деревья с пугливым наклоном
 
(…)
 
Мечтателя — перед богатым — Наклоном. А может — отвратом От улицы: всех и всего там — Курчавых голов отворотом? (С., 323);
 
 
 
 
Не в пуху — в пере Лебедином — брак! Браки розные есть, разные есть! (С., 284);