Алые небеса Сеула
Неужели все из-за проснувшейся некстати совести?
Вдруг слышу очередное женское: «Ауч». Теперь-то чего приключилось?!
Бросаю на девушку косой взгляд. Понимаю, что начисто забыл оказать пострадавшей медицинскую помощь, а она не догадалась, пока ждала моего возвращения.
Досадливо вздыхаю. Отставляю контейнер. Разворачиваюсь корпусом, попутно разрывая пачку антибактериальных салфеток. Без лишней суеты беру девушку за тыльную сторону ладони, осматриваю рану, стараясь заткнуть внутренний голос, неустанно талдычащий, что царапины – моих рук дело. Прикладываю пропитанный спиртовым составом лоскут к израненной коже. Девица дергается, шумно втягивая носом воздух. Знаю – больно, но иначе нельзя, придется потерпеть.
Вслух просьбу, а точнее, факт, не озвучиваю. С невозмутимым видом протираю ссадины, затем наклоняюсь к узкой ладошке и дую, чтобы хоть как-то облегчить жжение. На Мэри по-прежнему не смотрю, процедура не из приятных, лучше поскорее закончить.
Еще немного. Мазь. Пластырь. Готово.
Соджу! Где соджу?! Мне надо выпить!
Хватаю стакан со скамьи, впиваюсь в емкость губами и блаженно прикрываю веки, наслаждаясь катастрофически нужным сейчас вкусом.
Отпустит, уже совсем скоро. Должно отпустить! Вот бы открыть глаза и очутиться на Чеджудо [24], в прибрежном домике подальше от людей. Понырять с маской, собрать морских ушек, наварить целую кастрюлю и, устроившись в шезлонге, поужинать. В тишине. В спокойствии. Глядя на умиротворенное море, а вовсе не на это…
Продезинфицированная и вне опасности (пока что) Мэри приступает к трапезе, беззаботно болтая на английском, но я не вслушиваюсь, жду, когда алкоголь ослабит туго скрученные извилины. Голова болит настолько, что мозговой процессор вот-вот выдаст экран смерти. Я устал анализировать, подбирать слова, контролировать действия в отношении иностранки, хватит на сегодня. И когда мне почти удается словить дзен, а вместе с ним утихомирить беспокойные мысли о «Пак-Индастриал», родителях, ненавистном закате, ноющем колене, доставщике, чуть не сбившем девчонку… я вдруг замечаю суетливые махания руками «заблудшей».
– О боже! – вскрикивает Хоук. – Когда я заявила, что люблю острое, похоже, не сообразила, что мое острое – совсем не то же самое, что твое.
Смотрю на янки, не в силах скрыть кривой ухмылки. По просьбе протягиваю стакан с соджу – хотя алкоголь вряд ли поможет, – а затем откидываюсь на спинку скамьи, начиная уплетать ттокпокки, – уж мне-то «горящее жерло вулкана» не грозит.
Некоторое время мы проводим в молчании. Мэри по-прежнему пытается потушить пожар во рту, на сей раз при помощи корн-дога. Я доедаю соус, стараясь ни о чем не думать.
Солнце медленно, но неминуемо, катится в сторону горы Ачасан [25]. На Сеул опускаются сумерки. В какой-то момент становится так хорошо, что я забываю не только о событиях, приведших меня сюда, но и про девушку, сидящую рядом. Не потому, что она неважна, просто безумно люблю позднее время суток. Оно позволяет выдохнуть, сбавить обороты, замедлиться. Под покровом ночи многие проблемы, терзающие днем, становятся несущественными, а иногда и вовсе исчезают.
У нас говорят: «Звезды светят тем, кто на них смотрит», – но днем, даже если глядеть во все глаза, их ни за что не увидеть. Поэтому ночь имеет особое значение – привносит в жизнь ясность и осознание.
Еда в контейнере заканчивается, а вместе с ней и тишина: Мэри нарушает ее, отчего я трагически жмурюсь, ведь в следующий миг на меня сваливается такое количество вопросов, что даже группе стенографистов на обработку запроса потребовалось бы не менее получаса.
Когда Хоук наконец замолкает, выдерживаю многозначительную паузу и по-деловому интересуюсь, нет ли у нее в сумочке блокнота и ручки. Американка на мгновение задумывается и порывается проверить, но вылетевший из груди басовитый смешок наталкивает ее на мысль, что вопрос с подковыркой.
– Ну а что? – показательно закатывая глаза, поясняю, зачем попросил письменные принадлежности. – Ты сейчас столько наболтала… Впору записывать.
Мэри сердито щурится, дескать, шутка не удалась, так что отвечать все равно придется. Досадливо выдыхаю, сдавливая переносицу пальцами. Что же первое по списку? Почему я такой придурок?
Или нет… почему я вел себя как придурок утром… и еще десяток вопросов о работе.
Фух… Ладно, скажу как есть.
– Я хотел произвести впечатление, – объединив ответы воедино, иронично усмехаюсь. – Ты же янки. Насколько я помню, вы, американки, любите самоуверенных тупарей, вот и попробовал сыграть на вашем национальном достоянии.
И без того немаленькие глаза собутыльницы распахиваются еще шире. В тронутых алкоголем зрачках проносится явное недовольство, но вместо ожидаемой триады гневных реплик Хоук язвительно улыбается.
– Вот оно что? – Краткая, но драматичная пауза. – Возможно, «янки» и понравился бы оригинальный подход. Но я к ним не отношусь, поэтому твои расчеты были неверны в самом начале кода.
И что сие означает?
Смотрю на Мэри в упор. Жду окончания речи, полагая, что услышанное должно сразить меня наповал, судя по ехидному взгляду собеседницы. Девушка медлит – смакует момент. Меня начинает распирать от любопытства, но я стоически выдерживаю игру в гляделки, ни разу не моргнув.
– Я русская, – наконец выдает «американка».
О-о, это многое объясняет… Стоп! Чего? Русская? В смысле?
Явственно слышу в голове бесячий звук всплывающего окна Error. Пытаюсь осмыслить, но чертов «та-дам» отстреливает каждый раз, когда я мысленно повторяю: «Русская».
– Погоди… Как это? Почему ты русская? В смысле действительно русская? То есть родом из России? Балалайки, медведи, водка?..
Хоук важно кивает, кратко подтверждая ответ на родном языке, и словно взрывной волной меня откидывает на спинку скамейки.
Проходит, по крайней мере, пять минут, прежде чем начисто сбитая система заканчивает дефрагментацию диска, точнее, мозга, и я невероятным усилием воли складываю воедино факты, согласно которым решил, что «заблудшая» – американка, начиная перечислять доводы вслух:
– Твое имя очень американское, то есть совсем американское, и ты прилетела из Штатов. Я видел бирку на чемодане. Говоришь на английском без акцента. В списке кандидатов стояла пометка о дипломе Калифорнийского технологического института. А теперь, получается, русская?
– Да, понимаю, – невозмутимо отвечает девушка. – Мэри Хоук звучит сугубо по-американски. Мне было проще изменить имя, пока я училась в Америке, чем пытаться каждого встречного научить произносить Маша или Мария правильно. А фамилия моя – Соколова. В переводе на английский и есть Хоук.
– Ма-ша… – по слогам протягиваю я, примеряясь. И совсем не сложно. – Тогда понятно, почему Маша из России… – Саркастически улыбаюсь и добавляю: – Так бодро расправилась с соджу, которое я, вообще-то, покупал себе!
Мэри, которая Мария, которая Соколова, которая не американка, а русская, звучно цокает языком, в очередной раз намекая, что шуточки у меня дурацкие. Снова улыбаюсь, не знаю почему. Вероятно, из-за того, что девушке удалось меня удивить, а подобное случается нечасто, я бы даже сказал – никогда. Привычка все контролировать начисто избавила мое «завтра» от спонтанностей и неожиданностей. До вчерашнего дня…
До того мгновения, когда я увидел на пешеходном переходе потерянную иностранку.
Хм… Мэри, нет, Мария сделала невозможное – обратила мои константы в переменные.
– Ладно, поздно уже, наверное, пора домой… – спохватывается и внезапно вскакивает на ноги Хоук, черт, Соколова.
Из-за путаницы с именами не успеваю ни возразить, ни вообще хоть как-то внятно среагировать, просто смотрю, как собеседница начинает собирать остатки ужина, складывая мусор по пакетам.
Молча следую примеру: передаю девушке приборы и использованные салфетки, после чего обращаю внимание на неуклюжие ковыляния к урне. Должно быть, сегодняшнее падение усугубило вчерашнюю травму – моя вина…