Таинства и обыкновения. Проза по случаю

Первый и, возможно, последний поцелуй Фланнери с мужчиной случился в 1954 году. Им оказался молодой симпатичный продавец учебников Эрик Лангкъяер, который так запомнил этот момент: «Когда наши губы соприкоснулись, у меня возникло ощущение, что её рту не хватает упругости, как будто там нет мышечного напряжения, в результате чего мои губы коснулись её зубов, а не губ, и это вызвало неприятное чувство, что‐то вроде memento mori  [2], поэтому поцелуи прекратились…У меня было ощущение, что я целую скелет, и в этом смысле опыт был шокирующим». Отсутствие личной жизни не означало, что она презирала отношения и была скупа на чувства. Как раз, наоборот, её тайные привязанности и спектр разнообразных эмоций находили выход в посланиях к друзьям и близким.
Фланнери вела активную переписку и часто отправляла своим корреспондентам павлиньи перья в подарок. Она не чуралась отвечать любому чудаку‐читателю, попросившему растолковать теологический смысл её рассказа или прислать фотографию с автографом. После смерти избранные письма были отобраны её соратниками и опубликованы в 1979 году под заголовком «Привычка быть собой». Эта публикация расширила представления о Фланнери как о духовном наставнике и послужила хорошим ориентиром исследователям для глубокого понимания её необычного творчества.
Сборник писем более чётко подсветил цель О’Коннор – утешать страждущих и огорчать тех, кто привык находиться в зоне комфорта. Делала она это без нотаций и нравоучений, не уходя в религиозные назидания и не превращая послания в проповеди. В этом смысле показательно, что её эпистолярный диалог с представителями «неверующего века» привел к тому, что после прочтения сборника писем некоторые читатели приняли католицизм. Для ревностно верующей католички – это лучшее признание её миссионерской деятельности, для настоящего писателя – идеальное доказательство силы слова.
Представленные в данном сборнике маргиналии, рецензии, тексты лекций – предоставляют российскому читателю уникальную возможность заглянуть в лабораторию великого американского художника. Допускаю, что прочитав рассуждения Фланнери О’Коннор о секретах мастерства, кто‐то из вас почувствует собственное призвание стать писателем. А это, на мой взгляд, не самая плохая перспектива.
Денис Захаров
литературовед, к.и.н.,
исследователь творчества
Трумена Капоте и Харпер Ли
  
Король пернатых
 
Опыт, перенесённый мною в пятилетнем возрасте, наложил отпечаток на всю дальнейшую жизнь. Нью‐йоркский филиал новостного агентства Pathé News  [3] направил в Саванну репортёра, поручив запечатлеть мою жёлтенькую курочкубентамку  [4]. Та выделялась своим умением ходить задомнаперёд. Слава о ней просочилась в прессу и привлекла внимание Pathé News. На венце куриной славы моей питомице оставалось только умереть, что она вскоре и сделала.
Начать очерк о павлинах с куриной темы меня вынуждает постоянный вопрос: зачем я развожу павлинов? Вразумительного и краткого ответа у меня нет.
Я стала составлять «коллекцию» кур с того самого дня, когда к нам пожаловал человек от Pathé. Поверхностный вначале интерес окреп и превратился в страстное увлечение. Коллекция требовала регулярного пополнения. Моими фаворитками были особи с разноцветными (один оранжевый, другой зелёный), глазами, вытянутой шеей и кривым гребешком. Я страстно мечтала об экземплярах с тремя крыльями или на трёх лапках, однако ничего в этом роде так и не подвернулось. Мне не давала покоя история петушка, который смог прожить целый месяц без головы, подтверждённая картинкой в книге Роберта Рипли «Хотите верьте, хотите нет»  [5]. Увы, исследовательская жилка во мне была не столь сильна, чтобы проверить этот феномен экспериментально. Будучи неплохой модисткой, я начала придумывать птичьи наряды. Серому петуху по кличке Полковник Яйцени достался белый пикейный сюртук с зелёным воротником и двумя пуговками сзади. Однако про этих кур агентству Pathe никто не сообщил, и новый фотограф так и не приехал.
 
Мой выбор, каковы бы ни были его реальные мотивы, в конце концов остановился на павлинах. И подвела меня к ним не наука, а интуиция. Мне ни разу не доводилось ни видеть, ни слышать их вблизи. Имелись перепела и фазаны, стада индюков, семнадцать гусей, дикие утки, японские и польские хохлушки, а также гибрид последних с красным род‐айлендом, но моя коллекция была не полной. Мне было известно, что павлин – священная птица Юноны, супруги Зевса, однако давно спустилась на землю, где, судя по рекламе в «Рыночном бюллетене» (штат Флорида), за двух павлиньих самок трёх лет от роду просили шестьдесят пять долларов. Потратив несколько лет на изучение подобных объявлений втихомолку, в один прекрасный день я показала одно из них матери, обведя карандашом. Помимо самки и самца в придачу, предлагали четверых павлинят семи недель от роду.
– Собираюсь заказать вот это, – заявила я.
– Разве эти, как их… не едят цветы? – спросила мать, прочитав о ком речь.
– Будут есть то же, что и все – комбикорм «Стартена», – успокоила я её.
Первой приехала самка. Погожим октябрьским днём, на поезде Railway Express из города Юстис, штат Флорида. Когда мы с матерью добрались до вокзала, контейнер уже стоял на перроне, и оттуда выглядывала головка с хохолком на неимоверно длинной синей шее. Белые линии под и над каждым глазом придавали птичьей физиономии тревожно‐сосредоточенный вид. Интересно, усомнилась было я, сможет ли это создание, привычное к апельсиновым рощам, освоиться на нашей молочной ферме, ведь здесь не Флорида, а Джорджия. Выпрыгнув из машины, я направилась к перрону. Птица убрала голову.
Дома мы поместили гостью в крытую клеть. Прежний хозяин писал, что в ней надо птицу держать неделю, а то и все десять дней, и лишь затем следует выпустить её на закате неподалёку от будущего гнезда. Ещё предупреждал, что перьев на хвосте у самца будет неполный комплект, потому что в конце лета павлины линяют, принимая прежний вид лишь после Рождества.
Выпустив птиц на волю, я уселась на клетку и стала их рассматривать. С тех пор я наблюдаю за ними с разных мест с тем же восторгом, что и в первый раз, хотя, как мне кажется, умею и следить хладнокровно и судить беспристрастно.
Каким бы скудным ни было хвостовое оперенье купленного мною павлина, вёл он себя так, словно позади у него не только роскошный шлейф, но и целая свита прислуги. Не зная, на что смотреть в тот первый раз, я то и дело переводила взгляд с самца на самку и на четверых малышей, которые, давая мне полную свободу действий, никак не реагировали на моё присутствие в курятнике.
Их отношение ко мне ничуть не изменилось за минувшие годы. Когда у меня есть, чем их угостить, они великодушно едят у меня с ладони, если по‐другому им не поесть. А если нет угощения, я для них пустое место. Эти павлины «мои» только де юре. Де факто это я служу денщиком у пернатой знати, выполняя прихоти каждого клюва. Без ума от первого знакомства, я, помнится, сказала: «Пусть их станет так много, чтобы меня за порогом поджидал хотя бы один». Теперь, стоит только мне выйти во двор, я вижу сразу четверых, а то и пятерых, только они меня в упор не видят, едва узнают. С той высадки павлиньего десанта минуло девять лет. Теперь на моём иждивении сорок клювов. «Нужда – мать изобретений», но рождаются от неё не только разные придумки.
По невзрачному виду павлинёнка трудно представить, каким красавцем он станет, когда подрастёт. Окраской птенцы напоминают крупную и приметную мошкару, снующую вокруг лампы летними вечерами. Выделяется только блеск серых глаз и коричневый хохолок, прорастающий с десятого дня жизни малыша. Вначале он смахивает на протяжённые «усики» на голове жука, затем на ирокез. Через полтора месяца на шее проступают зелёные крапинки, и через какое‐то время самца уже можно отличить от самочки по пятнистой спине. Затем спина самки приобретает равномерную серую окраску и вскоре принимает неизменный вид. Я никогда не считала павлиниху лишённой шарма, хотя у неё нет длинного хвоста и других выдающихся украшений. Пару раз она показалась мне даже привлекательнее самца, более утончённой и хрупкой, что ли, но это мимолётное впечатление быстро прошло. Хвостовое оперение петушка требует двухлетней доработки, и всю дальнейшую жизнь его хозяин ведёт себя так, словно лично разработал раскраску перьев. Первые два года самец похож на тряпичную куклу, сшитую кем‐то, начисто лишённым воображения. Годовалый павлин это желтоватая грудка, пятнистая спина, зелёная, в точности как у матушки, шея, и куцый серый хвост. В течении второго года грудка чернеет, царственная шея становится голубой, а спинка покрывается в дальнейшем непременной «зеленью» вперемешку с позолотой, но хвост по‐прежнему невелик. И только достигнув совершеннолетия на третий год, павлин получает в придачу настоящий павлиний хвост. Который он впредь будет – что ему ещё делать? – прихорашивать, сворачивать и распускать, вышагивая в танце вперёд и даже назад, вопить, когда на хвост наступят, и осмотрительно выгибать при пересечении лужи. Всю оставшуюся жизнь, то есть, в течении примерно тридцати пяти лет.