Алина, или Частная хроника 1836 года (СИ)

 
Из письма Мэри к Алине:
 
«Вчера говорили мы о дядюшке твоем, а сегодня все разъяснилось с ночной беготней его. Верно, в руки ему попал пасквиль в стихах известного нашего Пушкина «На выздоровление Лукулла». Не знаю, имело ли смысл вспоминать уже полузабытое светом, но наш великий поэт рассказал очень красочно о сей оплошности твоего дядюшки.
 
Посылаю тебе это изделие ядовитой российской музы. Несчастный урод! Он нажил себе злого, опаснейшего врага.
 
Что до месье д'Антеса, сегодня он явился ко мне с видом побитой собаки. Но молчит о причинах долгой отлучки, изверг!
 
Бог мой! Отчего мы, женщины, так несчастны? Должны терпеть свободу этих несносных мужчин, которые лишь временами вспоминают, что они наши «рабы», что готовы (по их словам) жертвовать ради нас своей жизнью?
 
Лживые негодяи!
 
Итак, я от души дуюсь и готовлюсь к придворному маскараду, что будет дан послезавтра, в первый день Нового года.
 
Ждут грандиозных торжеств».
 
А. С. Пушкин
НА ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ЛУКУЛЛА
(Подражание латинскому)
 
 
Ты угасал, богач младой!
 
Ты слышал плач друзей печальных.
 
Уж смерть являлась за тобой
 
В дверях сеней твоих хрустальных.
 
Она, как втершийся с утра
 
Заимодавец терпеливый,
 
Торча в передней молчаливой,
 
    Не трогалась с ковра.
 
 
 
В померкшей комнате твоей
 
Врачи угрюмые шептались.
 
Твоих нахлебников, цирцей
 
Смущеньем лица омрачались;
 
Вздыхали верные рабы
 
И за тебя богов молили,
 
Не зная в страхе, что сулили
 
    Им тайные судьбы.
 
 
 
А между тем наследник твой
 
Как ворон, к мертвечине падкий,
 
Бледнел и трясся над тобой,
 
Знобим стяжанья лихорадкой.
 
Уже скупой его сургуч
 
Пятнал замки твоей конторы;
 
И мнил загресть он злата горы
 
    В пыли бумажных куч.
 
 
 
Он мнил: «Теперь уж у вельмож
 
Не стану нянчить ребятишек;
 
Я сам вельможа буду тож;
 
В подвалах, благо, есть излишек.
 
Теперь мне честность — трын-трава!
 
Жену обсчитывать не буду
 
И воровать уже забуду
 
    Казенные дрова!»
 
 
 
Но ты воскрес. Твои друзья
 
В ладони хлопая, ликуют;
 
Рабы, как добрая семья,
 
Друг друга в радости целуют;
 
Бодрится врач, подняв очки;
 
Гробовый мастер взоры клонит;
 
А вместе с ним приказчик гонит
 
    Наследника в толчки.
 
 
 
Так жизнь тебе возвращена
 
Со всею прелестью своею;
 
Смотри: бесценный дар она;
 
Умей же пользоваться ею;
 
Укрась ее; года летят,
 
Пора! Введи в свои чертоги
 
Жену красавицу — и боги
 
    Ваш брак благословят.
 
 
Здесь мы отступим на минуту от повествования и покружим мысленно над панорамой тогдашнего Петербурга. Мы увидим плоские блеклые пространства снегов, льда и неба; унылые ряды совсем невысоких, на современный взгляд, зданий; кое-где шпили; кое-где площади, пустынные и немые; кареты и сани на Невском; спешащих прохожих в цилиндрах и киверах; тоску какого-то зеленоватого, льдистого цвета на всем. Как нежные цветы на подоконниках — лишь детские, женские лица. Край суровый и обреченный.
 
Но где-то здесь жаркой жилкой бьется жизнь Пушкина.
Мои герои смотрят на него иногда пристально, ожившие мертвецы. Смотрят, не понимая.
 
Заметы на полях:
 
«Историк С. М. Соловьев пишет об Уварове: «Он был человек с бесспорно блестящими дарованиями…, но в этом человеке способности сердечные нисколько не соответствовали способностям умственным. Представляя из себя знатного барина, Уваров не имел в себе ничего истинно-аристократического; напротив, это был слуга, получивший порядочные манеры в доме порядочного барина, Александра I, но оставшийся в сердце слугою…» В молодости Пушкин и Уваров были членами литературного кружка «Арзамас», но в 30-е годы пути их разошлись окончательно. Уваров пытался навязать Пушкину роль придворного поэта и свое покровительство, Пушкин был этим очень задет. Глубокая неприязнь обоих друг к другу была всем известна. Пушкин не щадил самолюбия министра народного просвещения, и до сих пор остается неразгаданной та очевидно огромная, если не определяющая роль, которую озлобленный и дьявольски мстительный Уваров сыграл в истории роковой дуэли». (З. Д. Захаржевский, «Последний год Пушкина»)
 
  
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
 
Из письма Мэри к Алине:
 
«С Новым годом, моя дорогая! Пишу тебе впопыхах; сегодня большой маскарад при Дворе, завтра — у Нессельроде. Весь январь — балы почти ежедневно. Это наказание прямо!
 
Расскажу же все по порядку.
 
Итак, в десять утра явились мы нынче в Зимний к торжественной литургии. В церкви присутствовал сам государь и весь Двор.
 
В час пополудни в Золотой гостиной мы — то есть статс-дамы, фрейлины и дамы городские — предстали перед Ея Величеством с нашими поздравлениями по случаю нового, 1836 года. Государыне нездоровилось и всерьез опасались, что ее не будет вечером на маскараде.
 
Императрица сидела в глубоком кресле посреди гостиной — тонкая, бледная, прелестнейшая блондинка. Среди мягкого сияния позолоты, вся в бирюзовом, в горностаевой пелерине, она была воплощенная царственность, невзирая на недомогание.
 
Торжественность минуты преобразила и все знакомые лица. Слева от государыни стоял обер-церемониймейстер граф Воронцов-Дашков с вызолоченным жезлом и круглым, всегда улыбающимся лицом, отчего прозвали его «вечным именинником». Справа — огромный граф Литта, обер-камергер.
 
И вот Литта (а голос у старика до сих пор громовый) возглашает:
 
— Статс-дамы Двора приносят поздравления Вашему Императорскому Величеству!
 
Входит сонмище желтых старух в горностае и с тяжкими шлейфами и кланяется.
 
Далее:
 
— Кавалерственные дамы приносят поздравления!..
 
Входят дамы все больше среднего возраста с розово-серебристыми лентами и орденами св. Екатерины, — и снова поклоны.
 
Дальше фрейлины в придворных платьях а ля рюсс, с длинными рукавами и с кокошниками на головах, — молодые обычно лица. Среди них — и я.
 
Мы устраиваемся по обе стороны от кресла Ея Величества. Зрелище живописное, ангел мой!
 
Потом появляются городские дамы, одетые превосходно, среди них две Пушкины, которых досужие умы считают красивейшими, — графиня Эмилия и Натали. Все они выстраиваются у противоположной стены гостиной.
 
Дальше приносят свои поздравления мужчины: камергеры, генерал-адъютанты, флигель-адъютанты, камер-юнкеры, кавалергарды. Черные, красные, белые стройные толпы их, дружно склоняясь по мановению жезла Воронцова, проходят затем в соседний зал.
 
Среди белой толпы кавалергардов — и он, в алом и белом, с золотой прекрасною головой!
 
— Мил, как демон, — шепнула мне Мари Мердер и закрыла его от меня своим глупым кокошником.
 
Я стерпела, я виду не подала, как мне приятно и как досадно.
 
Ах, еще вчера он выпросил у меня на вечер вальс и мазурку!..
 
Докучный день тянется, — серый, холодный, ветренный.
 
Среди камер-юнкеров — и твой знакомец Пушкин, темный в своем черном мундире. Арап неукрощенный! Он надул губы и был приметно недоволен своей участью представляться среди совсем молодых.
 
Да, жаль мне его жену! Ее спасает лишь ее же природная глупость.
 
Но могла бы ты жить с этаким вот чудовищем?
 
Я прерываюсь. Через два часа мы едем на маскарад, и надо как следует подготовиться. Утром я была в белом атласном платье с пунцовым шарфом. Вечером буду в жемчужно-сером. Милая, но тебе следует выбрать розовый, непременно розовый цвет!
 
Ах, как жаль, что ты еще не будешь вечером во дворце!
 
…………………………………………………………………………………
 
Продолжаю письмо в два часа ночи. Мы только что вернулись из маскарада. Нас чуть там не раздавили. Народу была пропасть, — говорят, тысяч тридцать!
 
Для гостей открыли все парадные залы и Эрмитаж. В девять вечера Августейшая фамилия явилась в Концертном зале перед восторженною толпой. Государыня была в бледно-лиловом платье с чудным поясом, усыпанном брильянтами и аметистами.
 
Все тридцать тысяч гостей, среди которых были даже купцы и чиновники, с любовью теснились вокруг государя, вступившего в десятый год своего царствования.
 
Я уже сказала тебе, что ограничилась белым платьем и черною полумаской, хотя большинство дам было в маскарадных костюмах.
 
— Отчего вы не в маскарадном платье? — спросил меня Жорж.
 
— Я не актерка, — заметила я. К чему изображать из себя бог знает что? — Но скажите, барон, кем бы вы хотели, чтобы я оделась?
 
Он взглянул на меня вдруг очень внимательно (насколько то позволяла мазурка) и ответил:
 
— Черным лебедем.
 
— Черным лебедем? Отчего же именно черным?
 
Он пожал плечами и ничего не ответил. Барон был очевидно смущен! Как мне польстил этот его ответ! Итак, он видит во мне роковое что-то? Занятно!
 
Потом был ужин. К половине первого Их Величества покинули собрание.
 
Провожая нас с маман до кареты, д'Антес как-то странно вдруг оглянулся. Я проследила взгляд его. Он испортил мне вечер: Жорж смотрел на эту безмозглую «красавицу», на Пушкину.
 
Она ничто; она к тому же и замужем!».