Нечеховская интеллигенция. Короткие истории о всяком разном

В этом отношении примечательна относительно малоизвестная страница войны: захват немцами Англо-Нормандского архипелага в проливе Ла-Манш.
В городе Сент-Хельере, столице острова Джерси
Джерси, Гернси и еще несколько островов, расположенные вблизи французского берега, стали единственной частью Британии, которая была оккупирована гитлеровцами. Около ста тысяч англичан целых пять лет (с июля 1940 до мая 1945) прожили под германским управлением.
Это сосуществование протекало – во всяком случае с нашей точки зрения – в условиях поистине экзотических.
Немцы вели себя на островах выше всяких похвал. Всё очень культурно, вежливо, необременительно для населения. Худшее из зверств, причинившее джерсийцам и гернсийцам тяжкие страдания, – замена дорожного движения с левостороннего на правостороннее.
Местная администрация продолжала работать на своих местах, на улицах поддерживали порядок британские бобби в своих знаменитых шлемах.
Учтивые немецкие солдаты держались сущими джентльменами.
Конечно, когда война закончилась, появился и перечень немецких преступлений. Но по сравнению с тем, как юберменши вели себя в других странах, всё выглядит очень скромно.
Жертв оккупации набралось 5 (пять): двое агитаторов-антифашистов были арестованы и умерли в тюрьме; трех евреек депортировали в Освенцим.
Причины фашистской галантности секретом не являлись. Во-первых, фюрер сильно уважал британцев, считал эту нацию почти равной немцам. Во-вторых, рейху было очень важно сделать из Англо-Нормандских островов образцово-показательную «витрину» – чтобы остальные англичане поняли: ничего такого уж ужасного в «Новом Порядке» нет.
Особенно поразили меня некоторые подробности оккупации Сарка.
Это крохотный остров, население которого в ту пору составляло менее пятисот человек.
Сарк: пять с половиной квадратных километров пастбищ и скал
Слева он, снятый сверху.
Несмотря на размер, Сарк считался отдельным государством, глава которого («Сеньор» или «Дама», в зависимости от пола) был непосредственным вассалом британского монарха. Так повелось еще со времен Елизаветы I.
Владетель острова по традиции пользовался некоторыми феодальными правами: например, ему единственному разрешалось разводить голубей и держать дома невыхолощенных псов. Другими привилегиями к середине XX века саркские сеньоры с дамами, кажется, уже не обладали.
3 июля 1940 года два немецких майора с солдатами высадились на островке, чтобы объявить его зоной германской оккупации. Офицеров пригласили пожаловать к Даме Сибил-Мэри Коллингс-Бомон-Хэтауэй, 21-й владетельнице Сарка (правила с 1927 по 1974 г.).
Вот как выглядела эта удивительная беседа
Строгая пожилая леди начала с того, что попросила представителей Вермахта немедленно удалиться, поскольку государство Сарк не объявляло войны Германскому Рейху.
Сконфуженные офицеры уплыли обратно и послали запрос в министерство иностранных дел Риббентропу: как быть? Когда же остров все-таки был оккупирован, дама Хэтауэй заявила, что по законам острова здесь можно пользоваться только конной тягой, употребление автомобилей и мотоциклов строжайше запрещено – и немцы не посмели спорить.
 
Так же смирно они вели себя на Сарке до самого конца войны.
10 мая 1945 года дама Хэтауэй приняла у гарнизона капитуляцию и потом командовала им в течение недели, до прибытия английских военных.
Не знаю, какое чувство у меня было сильнее, когда я читал про эти цирлихи-манирлихи, – умиление или раздражение. Боюсь, злобы было больше.
Дама острова Сарк на склоне лет с королевским (каким же еще?) пуделем. Поди, невыхолощенным
Но в конце концов я сказал себе: британские островитяне не виноваты в том, что им выпало провести ужасные военные годы в относительном благополучии. Хоть кому-то тогда повезло – и слава богу.
 
Портреты на память
 
Фотография как фотография, правда? Сидит молодой мужчина в несколько расслабленной позе. Задумчиво смотрит в объектив. Наверное, интересничает. Изображает байронизм (в ту эпоху было модно) или блазированность, утомление светскими удовольствиями.
На самом же деле…
…Это, друзья мои, как сказал бы унтер Пришибеев, мертвый труп умершего покойника.
В середине XIX века, после появления сначала дагерротипии, а потом фотографии, европейцы кинулись запечатлять себя. Наконец-то заказать портрет могли не только богатеи, но и люди среднего достатка.
«Портретомания» наложилась на еще одну моду. То была эпоха поэтизации всего, связанного со смертью. Кладбища считались бонтонным местом для променадов и пикников. Гробы стали изящней, похороны живописней, саваны нарядней, склепы замысловатей. Про эту викторианскую некрофилию я когда-то писал в книжке «Кладбищенские истории».
Какому-то фотохудожнику с деловой хваткой и пошлыми мозгами пришла в голову супер-бизнес-идея: заработать на горе тех, кто потерял дорогого человека. У скорбящего рассудок помутняется, расходов он не считает. Больше всего денег люди, как известно, тратят на свадебные торжества и на траурные церемонии.
Появилась новая услуга, которую предоставляли похоронные конторы в альянсе с фотоателье: снимок дорогого покойника, загримированного под живого. «Вы не успели обзавестись на вечную память портретом обожаемого существа? Ничего страшного. Наша фирма исправит вашу оплошность».
Многие, очень многие безутешные родители, вдовцы или вдовицы заказывали себе такие фотографии.
Мертвеца наряжали, гримировали, усаживали в естественную позу при помощи всяких технических приспособлений. Глаза открывали, для блеска увлажняли. Иногда приходилось рисовать зрачки, растягивать губы в улыбке. (В свое время я подробно описал эту процедуру в романе «Пелагия и красный петух», воспользовавшись «Практическим руководством для судебных деятелей» 1915 года издания.)
Выглядело это так:
Сейчас викторианские посмертные фотокомпозиции превратились в предмет коллекционирования у любителей всякого макабра.
Чаще всего, конечно, фотографировали умерших сыновей и дочерей – эти утраты самые болезненные из всех.
По лицам видно, что родители не в себе. Поэтому Бог им судья
Из поздних. Такое ощущение, что два мертвеца держат на руках спящих детей. Хичкок какой-то…
Мода держалась долго и сошла на нет лишь к 20-м годам XX века. Не потому, что скорбь стала более цивилизованной, а потому, что фотография перестала быть редкостью и от всякого умершего оставались какие-то прижизненные снимки. (Кстати говоря, превращение тела умершего Ленина в постоянно действующую инсталляцию – дальний отзвук всё той же викторианской некрофилии. Лучше бы уж мертвого Ильича посадили в кресло или поставили на броневик, щелкнули на память да и закопали бы с богом. А то лежит посреди города жуткая жуть, только людей пугает).