Изменить судьбу 2 (СИ)

 - Всё, дальше я не поеду, не на этой машине, - водила сдал на обочину и остановился.
 - Тогда пойдём пешком, Слава, здесь метров двести.
Я забрал вещи с кузова, и мы пошли. Да, в этой общаге я не жил, но они все одинаковые «Unimo», поэтому, если жил в одной, значит жил во всех. Пустотелые стенки толщиной пять сантиметров, за которыми слышно, как сосед, даже не храпит, просто сопит во сне. Ну, будем надеяться, что в этот раз я здесь сильно не задержусь. На входе вахтёрша, татарка. С красивым, но каким-то злым лицом.
 - Хальфия, знакомься, это Слава. Будет жить здесь. С комнатой пока не определились. Он вещи здесь оставит, и мы поедем оформляться.
 - Да, конечно, в красном уголке пускай оставит, Раиса Алексеевна, никто не возьмёт. Слава, поставь в красном уголке.
Да, в каждой общаге, сразу напротив выхода красный уголок, с диваном, креслами, телевизором и пальмами в кадках. Просто неогороженный бокс в двадцать квадратных метров, как и стандартный жилой бокс. Лет через пять их уже почти не останется, будут разгораживать и заселять людьми. Такие уголки продержатся лишь в редких семейных общагах, и-то ненадолго. Я оставил вещи, и мы пошли обратно к КрАЗу.
 - Раиса Алексеевна, а уже прикинули, куда меня?
 - Ну, это ты с Сергей Владимировичем будешь решать. Но вообще, вариантов не много. Вернее, всего два. Сейчас бурятся и активно эксплуатируются два месторождения. Вот, либо на одно, либо на другое. Но их бурить, считай, только начали. В планах ещё очень большая площадь. Да и других месторождений, разведанных, но ещё не вскрытых полно. Так, что не переживай, на твой век работы хватит.
 - А по зарплате что, если не секрет?
 - Это ты, опять-же с Сергей Владимировичем обсудишь. Но не обидит. Наши парни получают от восемьсот до тысячи, в зависимости от разряда. Вот и ты рассчитывай так же.
Ну, примерно так я и думал. Эх, маловато. Ну, ничего, что-нибудь ещё придумаю.
 Глава 2 
2.
Структурное подразделение ЦБПО ЭПУ на данный момент представляло собой пару быстровозводимых арочных ангаров, котельную и вагон-городок из пары десятков жилых вагончиков, в котором обитало и руководство, и администрация предприятия. Уже началось строительство основного административного корпуса, но именно началось. Пока только разметили пятно под строительство и начали забивать свайное поле. Северное строительство и сейчас не сильно отличается по технологии, если не многоэтажное. Забивается свайное поле, затем сверху заливаются такие «якорные» группы свай, по четыре-пять штук. Затем это всё объединяется ленточным фундаментом. И уже на этом фундаменте возводится само здание. Никакого подвала в большинстве случаев. И никакого времени на усадку. Северное лето – всего три месяца. За это время надо успеть максимум.
 - Слава, а где твой комсомольский билет и характеристика? – спросила Раиса Алексеевна, разбираясь в моих документах. Административных рабочих, особенно, грамотных и опытных не хватало, впрочем, как и любых других, поэтому она, даже формально не являясь кадровичкой, всё равно тянула ещё какую-то дополнительную нагрузку от отдела кадров.
 - А я – не комсомолец, Раиса Алексеевна. Так получилось.
Да, школу я закончил, не будучи комсомольцем. Формально в ряды ВЛКСМ вступали добровольно с четырнадцати – пятнадцати лет. Но, если ты не член – забудь о высшем образовании, и о любой руководящей должности, потому как руководителем любого уровня мог быть только коммунист. А в КПСС без комсомольского стажа не принимали по определению. Это в кино про войну показывали, как какого-нибудь беспартийного деревенского мужика принимают в партию, устроив импровизированное партсобрание на романтической лесной полянке перед костром. Хотя, война – это всё же не мирное время.
В школе я в комсомол не вступил. Просто не успел. По той причине, что восьмой класс я закончил едва мне исполнилось четырнадцать лет. А получилось так потому, что в школу я пошёл с шести. А это получилось, в свою очередь, потому что в возрасте шести лет я уже умел бегло читать, освоил простые арифметические действия в уме с числами до ста, понимал, основу умножения и деления. Единственное, что я не умел из программы начальных классов – это писать.
 
Родился я в конце января 1965 года в семье обычных работяг. Мы тогда жили в деревенском доме, в частном секторе нашего областного центра. Дом достался по наследству моему отцу, и был разделён на две половины. На другой половине жила родная сестра отца, моя тётка Надя. Да, её звали так-же, как и мою маму. Но я их никогда не путал, потому что маму я Надей никогда не звал. Мама – это мама. Точка.
У тётки Нади тоже был ребёнок. Сын Коля. Он был старше меня на полтора года. А вот мужа у тёти Нади не было. Почему – не знаю. Об этом в семье никогда не говорили. В 1981-м году Коля уйдёт в армию, а в 1982-м погибнет в Афганистане. Я помню цинковый гроб, стоящий у тёти Нади в квартире. Гроб с маленьким застеклённым окошком напротив лица моего двоюродного брата. Такого знакомого, с навсегда закрытыми глазами. И маленькой дырочкой под правой бровью. Это потом я узнаю, что Коля, заинтересовавшись трофейной американской винтовкой М-16, и вопреки приказа командира части, решил её разобрать. Как и что там точно получилось – непонятно, но фактически, он застрелил сам себя, заглядывая в ствол незнакомого оружия. Я читал письмо от командира той части, в котором он подробно рассказывал, как Коля погиб. Командир писал, что настрого запретил прикасаться к трофейному оружию до приезда спецов из разведки. Но поскольку часть стояла в голом поле и возможности убрать трофеи под замок просто не было, доступ к ним имел чуть более чем весь личный состав части.
Как-бы то ни было, жили мы в этом деревенском доме, на своей половине. Мама с папой и я с сестрой. Я плохо помню тот период своей жизни. Помню свою кровать с панцирной сеткой. Кровать, спинки которой были перекрашены раза три, как минимум. Это было видно в местах, где краска облупилась, представляя взору более ранние культурные слои. На спинках кровати были приварены два металлических кольца, в которые вставлялась специальная железяка, на которую натягивалась верёвочная сетка, призванная предотвратить падение ребёнка с кровати. Площадь кровати, огороженная сеткой, и была моим жизненным пространством. Помню сиамскую кошку. Может она не была сиамской, но её все так называли, наверное из-за расцветки.
Помню, что я дома, почему-то один. Подкрадываюсь к кошке, хватаю за хвост и дёргаю изо всех сил. Потом разворачиваюсь, и бегу со всех ног к своей панцирной кровати с натянутой сеткой, и залезаю в своё жизненное пространство через эту железяку. «Всё, я в домике, хрен ты сюда заберёшься». Наивный чукотский юноша. Что для кошки решётчатая спинка панцирной кровати. Вижу, как кошка гордым неторопливым шагом входит в комнату. Я ехидно смотрю на неё из-за решётки. Она смотрит на меня. Потом подходит к кровати. Прыжок сквозь прутья, и вот она уже внутри моего жизненного пространства, казавшегося мне таким безопасным. «Э! Э! Так не честно, я в домике!» Забиваюсь в угол кровати. Кошандра не торопится, куда я денусь, с подводной лодки. Неторопливо подходит ко мне. В глазах насмешка и ещё нечто такое, как у гурмана за столом, когда он решает, с какого блюда начать. Приблизившись на ударную дистанцию, наносит несколько царапин и обозначает укус. Умная. Сильно не царапает, нельзя, это-же ребёнок, хоть и кожаный. Но наказание за проступок должно быть неотвратимо. После наказания смотрит на меня несколько секунд строгим взглядом, потом, так же медленно разворачивается и, задрав хвост, уходит по своим делам.
«Что?! Меня?! Царя природы?! Вершину эволюции?! Наказала какая-то мохнатая четвероногая тварь?! МЕСТЬ!!!»
Снова перелезаю через сетку и иду искать обнаглевшее животное. Нахожу под сервантом. Кошка шипит на меня, открыв пасть. «Ха! Глупая! На хвосте у тебя пасти нет!». Всё повторяется.
Ещё помню, что очень любил есть угольки из печки, которой дом и отапливался. Конечно, не красные, раскалённые, а чёрненькие, маленькие, такие красивые и такие вкусные. Впрочем, ел я вообще всё. Помню рассказы бабушки: