Под прикрытием

В день тридцатилетия Амелия подарила ему ею самой нарисованную открытку и небольшой кексик с воткнутой в него свечой, а Бред – подписанный самим Клинтом Демпси [3] футбольный мяч, которым он очень дорожил. Маршалл знал об этом и не хотел брать мяч, но Бред проявил настойчивость. В конце концов Маршалл все же принял подарок, пообещав, что будет хранить его на почетном месте в своей квартире. Пусть хотя бы мяч ее украсит, подумал он. Маршалл давно собирался обставить свое жилище как следует, но времени катастрофически не хватало (даже ночевать там ему доводилось нечасто), к тому же он по-прежнему не чувствовал себя в Джорджтауне дома. Как и пятнадцать месяцев назад, единственным домом для него оставалась построенная им из пальмовых стволов хижина в глубине колумбийских джунглей, где он был так счастлив.
Правда, в последнее время Маршалл стал вспоминать о Паломе не так нестерпимо-остро, как раньше, и все же его рана сильно болела. Он все так же ненавидел Рауля, все так же мечтал отыскать его и поквитаться с ним за смерть любимой женщины и ребенка. От знакомых из Управления Маршалл знал, что империя Волка прекратила существование, но сам барон недавно вернулся в Колумбию, чтобы начать все с начала. У него был новый лагерь – так же, как и прежний, спрятанный в глухих джунглях, но там уже работал новый внедренный агент. К сожалению, парень занимал одну из низовых позиций, поэтому информация, которую он передавал в центр, была не особенно значимой, а подняться на более высокий уровень ему скорее всего не светило. Урок пошел Раулю впрок: после того как его ближайший помощник оказался внедренным оперативником, он удвоил осторожность и теперь не доверял вообще никому. Да, Маршаллу удалось обмануть бдительность Волка, но тот все равно остался победителем: убив Палому, он нанес врагу удар в самое сердце.
В июле Маршаллу позвонил Билл Картер, которому не терпелось сообщить последние новости. Внедренный агент сумел передать координаты нового лагеря Рауля, и спецназ совершил на логово Волка налет. На этот раз американцы действовали аккуратнее: они использовали только своих людей, избегая любых контактов с местной полицией, поэтому рейд завершился полной победой. Лагерь был уничтожен, Рауль и двое его братьев – убиты. Об этом Билл и спешил сообщить коллеге – ему казалось, новость должна принести Маршаллу облегчение, но этого не случилось. Маршалл выслушал Билла довольно-таки равнодушно: гибель Рауля не могла ни заполнить пустоту у него внутри, ни вернуть Палому. Она умерла, и он никогда больше не увидит и не обнимет ни женщину, которую так любил, ни своего ребенка, который так и не появился на свет. То, что Рауль мертв, было лишь справедливо, но ничего не меняло. Не могло изменить.
Весь следующий день Маршалл провел как в тумане: он вспоминал Палому, Рауля и свою жизнь в джунглях, которая когда-то была для них общей. Он вспоминал, как бережно обнимал любимую, как прижимал ладони к ее огромному животу, как наслаждался бренди и сигарой в обществе Волка. Несмотря ни на что, эти воспоминания были ему дороги как о дружбе как таковой, но сейчас Маршалл чувствовал, как они уходят, отдаляются, тают в омуте прошедших дней, и от этого боль потери становилась острее. Умом он понимал, что жалеть о прошлом глупо, но его израненная душа все еще тщилась вернуть то, что вернуть было нельзя.
Кто-то осторожно потянул его за рукав, и Маршалл, понуро стоявший на посту у дверей лонг-айлендского особняка, который президент снял для себя и своей семьи примерно на месяц, поднял голову. Амелия, одетая в желтый купальничек и легкие босоножки, стояла рядом, подняв к нему личико. Волосы у нее были мокрыми – она обожала купаться и сидела в бассейне часами, но сейчас мордашка у нее была встревоженная.
– Что-нибудь случилось? – спросил Маршалл, усилием воли возвращаясь к действительности.
– Почему ты грустный? – без церемоний спросила девочка, и Маршалл невольно задумался снова. Не мог же он объяснить шестилетней крошке, что грустит о своей беременной жене, которую хладнокровно расстрелял собственный брат, и что теперь этого брата настигло возмездие. Но отвечать что-то было надо – Амелия наверняка заметила его отсутствующий взгляд, когда он мысленно вернулся в колумбийские джунгли, где не было никакого Маршалла, а был Пабло Эчеверрия, который теперь тоже был мертв, как и все остальные.
 
– Я не грустный, я просто задумался, – с улыбкой ответил Маршалл.
– Задумался? А о чем? – требовательно поинтересовалась девочка.
– О том, что хватит тебе плескаться в бассейне. Пора поплавать в настоящем океане, раз вы все равно сюда приехали. – Маршалл давно обещал Амелии сводить ее на побережье, и сегодня как раз был подходящий день. Бред с отцом уплыли ловить рыбу на яхте близкого знакомого Армстронгов, а Маршалл еще с несколькими телохранителями остался с Мелиссой и девочкой.
– И все-таки ты был грустный, – не сдавалась Амелия, пристально вглядываясь в его лицо, но Маршалл успел полностью овладеть собой.
– Тебе показалось, – улыбнулся он. – Ну что, идем на пляж?
– Идем, конечно!.. – обрадовалась Амелия. – Подожди здесь, я только спрошу разрешения у мамы – и пойдем. Я хочу найти на берегу много-много красивых ракушек и построить из песка огромный замок. Ты мне поможешь?
– Разумеется, – кивнул Маршалл, и Амелия умчалась, но очень быстро вернулась, сжимая в руке купальную шапочку. Следом за ней чинно вышагивала няня Марта, нагруженная полотенцами, подстилками, кремами от загара, лопаточками, ведерками и формочками, чтобы делать из песка куличики.
– Мама разрешила! Она и сама пойдет, только позже! – крикнула еще издали Амелия, и Маршалл кивнул.
– Тогда идем… – Пока девочки не было, он успел связаться с коллегами и доложить об изменившейся ситуации. Территория особняка была закрыта для посторонних и неплохо охранялась снаружи, но даже на частном пляже детей президента сопровождали не меньше трех телохранителей, к тому же кто-то должен был заменить Маршалла на посту у дверей.
К тому моменту, когда на пляже появилась первая леди, Маршалл с Амелией успели построить довольно внушительных размеров за́мок, набрали целое ведерко ракушек и пару раз окунулись в теплую воду Атлантического океана. Увидев сияющую мордашку дочери, Мелисса одобрительно улыбнулась. В последнее время ей, похоже, немного нездоровилось: Маршалл заметил, что она стала больше отдыхать и сократила утренние занятия в тренажерном зале. В Белом доме многие были озабочены состоянием здоровья жены президента, но никаких официальных заявлений по этому поводу пресс-служба пока не делала.
Сегодня Мелисса была в раздельном купальнике, поверх которого она набросила легкое белое покрывало. Покрывало было полупрозрачным, и Маршалл с изумлением заметил, как знакомо округлился животик первой леди. Точно такой же – только намного больше – был когда-то у Паломы. Теперь ему стало ясно, и почему Мелисса так быстро утомлялась, и почему предпочитала больше отдыхать. Первая леди ждала третьего ребенка. Официально об этом, разумеется, никто не объявлял, но Маршалл привык доверять своим глазам. На его взгляд, Мелисса была на четвертом или даже на пятом месяце, и он удивился, что ей так долго удавалось скрывать свое состояние.
Маршалл, разумеется, ничего не сказал, но Мелисса сразу поняла, что он обо всем догадался, и улыбнулась:
– Мы решили молчать об этом как можно дольше, чтобы информация не просочилась в прессу. Журналисты раздуют сенсацию, а нам бы этого не хотелось. Даже дети еще ничего не знают, но мы обязательно скажем им в ближайшее время. – И она взглянула на Амелию, которая под присмотром Марты бродила вдоль линии прибоя с ведерком в руках.
– Примите мои искренние поздравления, миссис Армстронг, – негромко отозвался Маршалл, восхищаясь ее смелостью. Мелиссе было сорок два, она была супругой главы государства и жила весьма напряженной жизнью. В таких условиях было нелегко вы́носить и родить здорового ребенка, но она все-таки решилась, и Маршалл был очень рад и за нее, и за президента. Он, правда, не знал, как отнесутся к новостям Бред и Амелия. По складу характера Бред был довольно спокойным и покладистым, но его сестра при всех своих положительных качествах слишком долго оставалась в семье младшим ребенком со всеми вытекающими отсюда привилегиями, и могла воспринять новорожденного брата или сестру в штыки.