Всемирный следопыт 1926 № 11

Ну, значит, дать сотенную надо. А хозяин на дыбы, — паспорт справный, за что платить сто целковых?
— Нет ваших ста рублей, смотрел. Верно обознались, в другом месте где обронили.
— Как в другом? Я! Обознался? — позеленел становой от злости. — Позови-ка работника, что искал.
Позвали меня.
— Ну-ка, сахар, подойди поближе! — Схватил меня, подлец, за усы. — Как тебя зовут?
— Ефим Лапша.
— Где твой билет?
Подал я… Посмотрел он, и, вижу, затрясло его всего, хохочет… Так хохочет, аж складки по морде пошли. А морда толстая, как у сома. Даже на стол лег, завизжал по-свинячьи. Хозяин за водой побежал.
— Сколько тебе лет, мерзавец?
— Вам виднее, вы человек грамотный. В паспорте прописано.
— Так ты Ефим Лапша?
— Я.
— Ах ты, старый хрен! И ты до сих пор жив?
— Как видите. — А сам думаю: „С чего он меня старым хреном величает?“. Мне в ту пору под сорок было, седого волоса не видать.
— И работаешь, говоришь, ничего?
— Ничего, работаю. Отчего мне не работать?
— Ты, чай, глух, слеп.
— Нет, здоров и за зверем в лесу хожу, — удивляюсь я.
Он опять в хохот, а меня дрожь взяла. И хозяин, вижу, не в себе.
— А знаешь ты, по паспорту выходит сколько тебе годов? — Сто пятьдесят…
Так я и сел, маменька. Хозяин попятился даже. А становой встал, похохатывает, взял его за бороду и душевно так подергивает.
— По рублику за год заплатишь. За науку.
— Помилуйте, вашство, за что же?
— За Лапшу. Дорогое оно кушанье. Не держи работника ста пятидесяти лет…»
Англичанин от смеха едва мог писать.
— Однако, что-то сильно стало покачивать, — заметил профессор.
Действительно, в конце рассказа судно несколько раз сильно качнуло.
— Ну? — нетерпеливо обратилось несколько голосов к рассказчику.
— Ну, и уплатил, хотя не сразу… А по этому паспорту потом, когда рассмотрели, оказывается, человек пять переселенцев до меня жило. Помрет, паспорт сдадут в волость, а писаря его опять в оборот. Так и вышло, что Ефиму Лапше стукнуло полтора века, а он все живет. Да, у нас в Сибири чего не бывало, — хвастливо засмеялся Лапша. — В Охотске исправником был немец Кох. Так он сам говорил: «На небе бог, а в Охотске Кох». И правда…
Но старик не кончил…
В это мгновение каюта вдруг накренилась так сильно, что он схватился за стол, и все вскрикнули от ужаса, думая, что судно опрокидывается.
— Сарма! — раздался с палубы чей-то испуганный крик. — Сарма!..
__________
«Сарма» свирепствует на Байкале обычно осенью и редко в эту пору, весной. Слово «сарма» на Байкале произносят с ужасом. Много трупов и безвестных могил рассеяла она по пустынным бесприютным берегам святого моря.
Это было то, чего боялся капитан.
Название ветру дано по имени пади Сармы [8] на северо-западном берегу Байкала, откуда он дует. Ветер падает с гор с такой силой, что сбрасывает с берега в воду людей, овец, камни, песок [9]. Чтобы не уносило собранное сено, жители складывают зароды в особую, специально для этого построенную избу без крыши, закрепляя сверху сено старым неводом. Лодки, лежащие на берегу, привязываются к деревьям.
Находясь в сравнительно защищенной бухте, нельзя и вообразить, что делается в это время на море.
Байкальская вода, благодаря некоторым особенностям воздушного давления над Байкалом и страшной глубине, поднимается легко и, разбушевавшись, долго не может успокоиться. Волны, громадной высоты и до 50 сажен длины, летят одна за другой. Свидетельством о их работе остаются выброшенные на берег валуны, величиной с человеческую голову.
«Сарма» налетела внезапно и с необыкновенной свирепостью. Сильные бури на Байкале не так часты, но зато беспощадны. «Мысовую» клало на бок и заливало волнами.
Пассажиры замерли в каюте, бледные, ухватившись, кто за что мог.
Старик лежал с закрытыми глазами. Англичанин испуганно глядел в окно. Он начинал теперь понимать психологию старика. Бурят был недвижим. На смуглом скуластом лице его не дрогнул ни один мускул. Только толстые пальцы что-то судорожно перебирали, и губы шептали: «Ом-ма-ни-бад-ме-хом… Ом-ма-нибад-ме-хом!!.» — Он молился.
 
…Наверху шла азартная игра со смертью.
Она то кидалась на «Мысовую» огромным мутным валом, с страшным белым гребнем наверху, находившимся выше судна, почти на одном уровне с мачтой, и обрушивалась вниз, чтобы раздавить дощаник; то глядела снизу, из внезапно разверзшейся рядом с «Мысовой» пропасти, куда «Мысовая» стремительно падала. То смерть хватала судно за борт и опрокидывала его на бок, стараясь погрузить в бешено кипевшие волны; то свирепыми усилиями она пыталась разорвать самый остов дощаника, и ветхая несчастная «Мысовая», сколоченная деревянными гвоздями, жалобно скрипела и стонала. Но рев бури заглушал ее скрип и треск. А в образовавшиеся пазы в судно начинала просачиваться вода, уменьшая силу его сопротивления.
Когда стемнело, страшный враг неожиданно кинулся из-за подводного камня и с ужасающей силой схватил «Мысовую» зубами за дно. Еще бы мгновение, и судно разлетелось в щепки. Но «Мысовую» строили умелые руки, и доброе старое судно устояло, только скользнуло по камню и понеслось дальше. Ветер гнал его в сторону, противоположную его прежнему курсу. Буря все усиливалась…
____________
Это продолжалось всю ночь.
А когда мутный рассвет поднялся над беснующимся морем, сарма все еще свирепствовала и гонялась за несчастным дощаником.
Но «Мысовая» начинала слабеть. Капитан обошел ее и понял, что это игра продолжаться долго не может. Волнами и ударом о камень судно раскачало и расшатало так, что из всех пазов лилась вода. Матросы не успевали откачивать, и судно тяжелело все более и более.
Надо было принимать решительные меры. В бешено ревущее море полетели тяжелые ящики и бочки. «Мысовая» облегченно поднялась, — не так тяжело уже перебегала она теперь по водяным горам.
Впрочем, капитан знал, что это не изменяло ее печальной участи… Через несколько часов сарма сменилась другим ветром, который изменил направление судна и бешено погнал его к скалистым отвесным берегам острова Ольхона. А через некоторое время, ближе к северу, их опять понесло на восток, к скалам полуострова Святой Нос. И там и здесь их ждали грозные дикие скалы, изгрызенные ветром, иссеченные волнами. Судно, которое несется на них бурей, совершает свой последний рейс.
Публика выкарабкалась на палубу. Все больше и больше из дали выступали берега. И скоро все увидели, что ждало их. И содрогнулись.
То, что их ужасало ночью, было только шуткой в сравнении с тем, что увидели они перед собой теперь.
  
III. «Созерцатель скал».
 
Вдали вода грозно кипела и клокотала около отвесных острых черных утесов, вздымавшихся кверху на несколько сот футов.
Судно, облегчившись от груза, со страшной быстротой мчалось туда, точно там ждало его спасение.
Англичанин не выдержал этого зрелища, закрыл лицо руками и уполз по палубе в каюту. Бурят с каким-то стоном бормотал свое: «Ом-ма-ни-бад-ме-хом. Ом-ма-ни-бад-мехом». Потому вдруг дико вскрикнул и оборвал.
Остальные стояли, точно окаменелые.
— Никакой надежды? — спросил профессор капитана.
Моряк пожал плечами.
— Почему он не попробует бросить якорь? — тихо сказал профессор старику.
— Под нами полверсты, а то и верста глубины, — сурово ответил старик.
— А ближе к берегу?
— При такой волне сорвет… Нас теперь никакой якорь не спасет… Да…
Он громко разразился такой страшной бранью, что у всех похолодело на сердце. Смерть уже входила в этого человека. И весь свой ужас, всю свою злобу он вложил в предсмертное проклятие. Оно послужило сигналом.