Чингисхан. Пенталогия (ЛП)

— Неужто моя жизнь настолько ценна, что вас послали за мной? — спросил Есугэй.
— Ты загрыз не того воина, Волк, — осклабился Улаган. — Ты убил ханского сына, которому хватило дури угнать твой скот. Его отец не прощает обиды.
Есугэй кивнул, словно внимательно слушал Улагана. Увидев, что и остальные трое намерены сунуть клинки в вонючее дерьмо, он неожиданно прыгнул и вонзил меч Насану в шею. Татарин упал с предсмертным воплем. Улаган яростно взревел, бросился на Есугэя, нацелившись клинком прямо в сердце. Татарин был проворен, но клинок лишь скользнул по кольчуге, разрезав халат.
Яростно бился Есугэй. Стремительность и напор — лишь в этом было его преимущество. Он покажет, что значит сражаться с ханом Волков. Есугэй сделал обманный выпад, резко отступил, тремя скачками выбрался из круга. Татары не успели опять вокруг него сомкнуться. Один из нападающих высоко занес клинок, и Есугэй пронзил его грудь. Он вырвал отцовский клинок, когда татарин начал падать. Но тут Есугэй ощутил острую боль в спине, однако сделал шаг вперед и быстрым косым ударом снес половину лица другому воину. Улаган наступал, лицо его перекосилось от гнева при виде гибели товарищей по оружию.
— Если вышел на хана, так надо было побольше народу с собой прихватить, — поддразнивал его Есугэй. — Всего пятеро! Не уважаешь!
Внезапно он упал на колено, уходя из-под удара Улагана, и резким выпадом рассек икру молодого воина. Рана не была смертельной, но кровь хлынула на сапог, и татарин зашатался.
Вскочив на ноги, Есугэй заплясал, прыгая то вправо, то влево, сбивая противника с толку. Он каждый день упражнялся с Илаком и своими воинами и знал, что в бою, когда противники сражаются мечами, все решает способность двигаться ловко и стремительно. Махать мечом может любой, но именно работа ногами отличает мастера от простого бойца. Есугэй ухмыльнулся, увидев, что татарин, хромая, идет к нему, и насмешливо поманил его рукой. Воин кивнул оставшемуся в живых товарищу, и тот встал с ним рядом. Улаган хорошо рассчитал момент, и Есугэй не успел увернуться. Он пронзил мечом грудь безымянного воина, но оружие застряло в ребрах, и Улаган ударил со всей силой, пронзил кольчугу Есугэя и вогнал острие меча в подвздошье. Хан Волков выпустил меч. Он вспомнил вдруг о своих сыновьях. Боль за них, оставляемых сиротами, была сильнее любой телесной боли. Правой рукой Есугэй схватил Улагана, а левой вытащил нож.
Увидев это движение, Улаган попытался вырваться, но хватка у Есугэя была железная. Он посмотрел на молодого татарина и плюнул ему в лицо:
— Твой народ сотрут с лица земли за все это, татарин. Твои юрты сгорят, скот разбежится.
Коротким ударом он перерезал глотку молодому воину. Татарский меч вывалился из раны, и Есугэй зарычал от боли, упав на колени. Он чувствовал, как бежит кровь по телу. Кинжалом он отрезал длинную полосу от своего халата, дергаясь и ругаясь от боли. Глаза его были закрыты, потому как смотреть уже было не на кого. Конь отчаянно дергал поводья и ржал. Запах крови напугал его, и Есугэй заставил себя говорить с ним спокойно. Если лошадь вырвется и убежит, он может и вовсе не вернуться к своему народу.
— Все хорошо, друг. Они не убили меня. Помнишь, как Илак свалился на ствол сломанного дерева и тот пронзил ему спину? Он выжил, потому что рану хорошенько промыли кипящим араком.
Вспомнив, как обычно молчаливый Илак орал тогда как малое дитя, Есугэй поморщился. Однако конь тем временем вроде успокоился от звука голоса и перестал дергаться, к великому облегчению Есугэя.
— Вот и хорошо, дружок. Отвезешь меня домой.
Кружилась голова, но он крепко затянул ткань на талии и завязал узлы. Поднял руки, принюхался, скривившись от запаха дерьма, оставленного клинком Улагана. Злое дело, подумал он. За одно это их следовало убить.
Есугэю хотелось постоять на коленях, перевести дух. Отцовский меч лежал под рукой, и прикосновение к холодному металлу успокаивало. Он чувствовал, что может стоять здесь долго-долго и смотреть на восход солнца. Но внутренний голос говорил: здесь нельзя оставаться, если хочешь, чтобы Тэмучжин остался жить. Есугэй понимал, что должен добраться до Волков и отправить воинов за мальчиком. Ему непременно надо вернуться. Тело казалось тяжелым и беспомощным, но он собрался с силами.
 
С криком боли он поднялся на ноги, шатаясь, побрел к коню. Прислонился лбом к его теплому боку, сунул меч в притороченные к седлу ножны, тяжело и резко дыша. Руки плохо слушались, когда он распутывал поводья. Однако Есугэй умудрился взобраться в седло. Он знал, что по крутому склону спуститься не сможет, но другой склон холма был более пологим, и Есугэй ударил коня пятками, устремив взгляд на горизонт: ведь где-то там были его дом и семья.
ГЛАВА 8
Наступил вечер. Бектер отпустил кобылу пастись, а сам уселся на высоком холме, ожидая возвращения отца. Спина болела: целый день он провел в седле, охраняя стада. Скучать не пришлось. Он спас козленка, увязшего в заболоченной почве у реки. Обвязав вокруг пояса веревку, он залез в черную грязь. Козленок отчаянно брыкался, но Бектер схватил его за ухо и вытащил перепуганное животное на сухой берег. Спасенный злобно смотрел на него, словно этот человек и был виноват в том, что случилось. Бектер лениво соскреб пятнышко засохшей грязи с лица и медленно обвел взглядом степь.
Вдали от болтовни и шума юноша наслаждался покоем. Когда отца не было рядом, Бектер чувствовал, что люди относились к нему совсем по-другому, особенно Илак. Если Есугэй был дома, этот человек вел себя смиренно и повиновался отцу, но если тот оставлял их, воин вел себя надменно, и от этого сыну Есугэя становилось неуютно. Изменить ситуацию он не мог, разве что рассказать отцу. Однако Бектер держал свои мысли при себе и с Илаком был всегда настороже. Бектер решил, что безопаснее всего помалкивать и держаться наравне с воинами, упражняться и развивать силу. Так он, по крайней мере, мог показать свои умения. Хотя и в эти минуты он всегда ощущал пристальный взгляд Тэмучжина на затылке — тот неотступно следил за тем, как старший брат натягивает лук. У Бектера гора с плеч свалилась, когда Тэмучжина отправили к олхунутам. Он надеялся, что там-то брату вобьют в голову здравый смысл и уважение к старшим, и от этой мысли на душе становилось легче.
Бектер с удовольствием вспоминал свой первый день у олхунутов. Коке начал поддразнивать его, хотя был младше и равняться с Бектером по силе и злости не мог. Бектер сшиб его с ног и избил до потери сознания. Олхунуты были ошеломлены такой жестокостью. Будто у них в племени мальчишки никогда не дрались. Бектер плюнул, вспомнив, как они испуганно смотрели на него, словно овцы. А Коке больше не осмеливался дразнить его. Это был хороший урок, преподанный сразу.
Конечно, Энк избил Бектера палкой для взбивания шерсти, но тот снес удары без единого звука, а когда дядя устал и запыхался, отнял у него палку и сломал ее голыми руками, показав свою силу. После этого его оставили в покое. Энк понял, что не следует чересчур нагружать его тяжелой работой. Олхунуты слабы, Есугэй говорил правду, но их женщины были сладки, как белое масло, и возбуждали его.
Бектер подумал, что его нареченная невеста наверняка уже встретила первую кровь, однако олхунуты так и не прислали ее. Как-то он уехал с нею в степь и там завалил ее на берегу речки. Поначалу, когда поняла, что он собирается с ней сделать, она сопротивлялась, да и он был неуклюж. И в конце концов он взял ее силой, хотя имел на это полное право. И если она ничего такого не хотела, то зачем терлась об него всякий раз, когда проходила мимо. Бектер усмехнулся, вспоминая тот день. Она потом немного поплакала, но ему казалось, что в глазах ее появился блеск. Он почувствовал, как от этих воспоминаний твердеет его плоть. Вздохнул, представив ее обнаженной, и с жадным нетерпением спросил себя, а пришлют ли ее когда-нибудь вообще. Ее отцу он не понравился, но олхунуты не посмеют отказать Есугэю. Едва ли ее отдадут другому после того, как он излил в нее свое семя. Может, она забеременела, размышлял Бектер. Вряд ли это возможно, когда кровь еще не пришла, но он знал, что бывают на свете чудеса, которых не поймешь, сколько мозгами ни раскидывай.