Александр Македонский. Трилогия (ЛП)

— Пришли. Как ты понимаешь, пришли оскорблённые; чтобы причесаться или ожерелье какое надеть — об этом у них и мысли не было. Думали показаться на момент и сразу уйти…
Александр представил себе мать, чтобы её вызвали таким вот образом. Он сомневался, что она показалась бы там, даже чтобы спасти весь народ от рабства. Но уж если бы пошла — обязательно причесалась бы и надела бы все драгоценности, какие есть у неё.
— Когда они узнали, что должны остаться, — продолжал Филипп, — прошли, как подобает порядочным женщинам, к дальним скамьям, у стены…
— Это где пажи сидят?
— Ну да. Один старик, которому его дед рассказывал, показал мне, как всё это было. Мальчики встали, чтобы уступить им место. Послы начали им разные комплименты выкрикивать, чтобы лица открыли… Если бы их собственные женщины позволили себе такое перед чужими — они бы им носы пообрезали. Да-да!.. Ещё и похуже сделали бы, можешь мне поверить!.. И вот в таком унижении видел свою мать и сестёр своих, и всех своих родственниц юный Александр. Он в такой был ярости, что даже упрекнул отца. Но если персы это и заметили — не придали значения. Кто обращает внимание на щенка, если пёс молчит?!.. А один сказал царю:”Мой македонский друг! Лучше бы ваши дамы не приходили совсем, чем сидеть вот так мучением для наших глаз. Наши дамы беседуют с гостями… Не забывай, ты отдал нашему царю землю и воду — так привыкай жить по нашим обычаям!”
— Сказал он это — и меч из ножен потянул, слегка так. Можешь себе представить, какая настала тишина. Царь подошёл к женщинам, развёл их и рассадил в ногах у персов, на их ложах застольных. В южных городах так флейтистки и танцовщицы сидят. Персы начали руки распускать… Принц это видел, так что друзья его еле сдерживали… Но он вдруг успокоился. Подозвал к себе ребят из своей охраны, выбрал семерых, безбородых ещё, и отослал. Потом подошёл к отцу — а тому, конечно, тошно было, если в нём хоть капля стыда ещё оставалась, — подошёл и говорит: «Государь, ты устал. Тебе не обязательно сидеть до конца, оставь гостей на меня. Они всё получат, что им причитается, слово даю».
— Ну, у Аминта появилась хоть какая-то возможность спасти лицо своё… Он, правда, предупредил сына, чтобы тот не учинил чего-нибудь опрометчиво, но сам извинился и ушёл. Послы конечно решили, что теперь уж вообще всё дозволено. А принц вроде и не сердился больше… Подошёл — сплошная улыбка — обошёл все ложа… «Дорогие гости, — говорит, — вы оказали честь нашим матерям и сестрам. Но они так рвались проявить свои чувства, так торопились, что теперь им просто неловко перед вами за свой вид. Давайте отошлём их пока. Пусть выкупаются, прикрасятся, оденутся как подобает… Когда они вернутся, вы сможете сказать, что здесь, в Македонии, вас приняли по заслугам».
Александр сидел напряжённо, с сияющими глазами. Он уже догадался, что затеял принц.
— У послов было вино, да и вся ночь впереди, так что они возражать не стали. А потом в зал вошли семь женщин, в покрывалах, но в роскошных платьях. Вошли и разошлись по кругу; по одной на ложе к каждому послу. Но даже тогда — хотя они своей наглостью уже лишили себя всех прав, какие имеют гости, — даже тогда он ещё подождал; смотрел, как они будут дальше себя вести. А когда всё стало ясно — подал сигнал. Парни в женских платьях выхватили кинжалы… И покатились те послы по блюдам, по раздавленным фруктам и пролитому вину. Считай, без единого крика. И пикнуть не успели.
— Вот здорово! — обрадовался мальчик. — Так им и надо!
— У них конечно была какая-то свита в зале — так двери заперли. Чтобы в Сардисе ничего не узнали, в живых нельзя было оставить никого. А потом можно было сказать, что они попали в руки бандитов, когда возвращались через Фракию. Когда всё было закончено, их зарыли в лесу. Как рассказывал мне тот старик, юный Александр сказал тогда: «Вы пришли за землёй и водой — хватит с вас одной земли».
Филипп закончил свой рассказ и теперь любовался реакцией сына. С тех пор как научился говорить, мальчик всю свою жизнь, постоянно слушал рассказы о мести. В Македонии не только в каждом древнем роду, но и в каждом крестьянском селении были свои истории такого рода. Он всегда воспринимал их, как театральные представления; и теперь на его пылающем лице отражались видения, проносившиеся перед глазами.
 
— Значит, когда царь Ксеркс пришёл, Александр стал воевать с ним?
Филипп покачал головой.
— Нет. К тому времени он уже стал царем, и знал что ничего не сможет сделать. Так что пришлось ему повести своих людей за Ксерксом, вместе с другими сатрапами. Но перед великой битвой под Платеями он сам поехал ночью в лагерь греков и рассказал им расположение персидских войск. Может быть, как раз это и решило исход.
Мальчик покраснел и нахмурился с отвращением. Потом сказал:
— Ну что ж. Он, конечно, умно сделал. Только я бы лучше сразился с персами.
— Вот как? — улыбнулся Филипп. — Я, пожалуй, тоже. Если живы будем — кто знает!..
Он поднялся со скамьи и оправил на себе отбеленную мантию с пурпурной каймой.
— Во времена моего деда спартанцы вступили в союз с Великим Царем, чтобы удержать свою власть на юге. А тот взял за это греческие города в Азии, которые до того были свободны. И с тех пор никто еще не смыл этого позора с лица Эллады. Никто не смог бы выстоять против Артаксеркса и спартанцев, когда они вместе. И я вот что тебе скажу. Эти города не освободить, пока все греки не объединятся вокруг общего вождя. Быть может, Дионисий Сиракузский был подходящий человек, но ему хватало хлопот с Карфагеном; а сын его — дурак, растерял всё что было… Но еще придет время!.. Ладно, поживем-увидим. — Он улыбнулся и мотнул головой. — Слушай, неужто ты не мог найти никого получше, чем этот чудовищный урод? Я поговорю с нашим охотником и подыщу тебе настоящую собаку, хорошей породы.
Мальчик вскочил и загородил собой пса, ощетинившего загривок.
— Я люблю его!
В голосе Александра звучала не слабость, а смертельный вызов.
— Ну ладно, ладно, — сказал Филипп, пряча разочарование. — Этот зверь твой, и никто на него не покушается. Я просто подарок тебе предлагал.
Мальчик ответил не сразу, но в конце концов произнес:
— Спасибо, отец. Только я думаю, он будет ревновать и убьёт другого. Он ведь очень сильный.
Пёс уткнулся носом ему подмышку, и так они стояли рядом, не-разлей-вода. Филипп пожал плечами и пошёл во дворец.
А Александр со своим псом затеяли возню на траве. Пёс наскакивал и толкал его осторожно, словно играл с подрастающим щенком. Потом они упали рядом и задремали, обнявшись. Пригревало солнце. Перед глазами Александра снова проносились картины из отцовского рассказа. Зал в Эгах; разбросанные кубки, блюда, подушки; и персы валяются в запекшейся крови, как троянцы на стене у мамы… В дальнем углу зала, где убили челядь, сопровождавшую послов, ещё сражается тот юноша, что приехал сегодня. Он ещё жив, один, и держится против десятка нападающих… «Стойте! — закричал принц. — Не смейте его убивать, это мой друг!..» Когда пёс разбудил его, начав чесаться, — они как раз уезжали верхом на конях, украшенных перьями. Уезжали в Персеполь.
Нежаркий летний день клонился к вечеру. На солёное озеро Пеллы упала тень островной крепости, где сокровищница и тюрьма; в окнах вверх и вниз по городу засветились лампы; дворцовый раб вышел со смоляным факелом зажечь большие чаши, что держат сидящие львы у подножья парадной лестницы; с равнины доносилось мычание коров, их домой загоняли; а вдали на горах, обращённых к Пелле затенёнными восточными склонами, заискрились в серой мгле первые костры.
Мальчик сидел на крыше дворца и глядел вниз: на город, на лагуну, на маленькие рыбачьи лодки, возвращавшиеся к своим стоянкам… Ему пора было укладываться спать; поэтому он и прятался от няньки, надеясь повидаться с матерью. Быть может, она позволит ему не ложиться? А рабочие, чинившие крышу, ушли, не убрав лестниц. Разве можно упустить такой случай!..