Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2

– Я говорю, что сейчас не время капризничать. Послушайте, графиня: положение трудное. Если король дорожит Шуазелями, если на него оказывает влияние супруга дофина, если он так резко рвет отношения, значит…
– Что «значит»?
– Значит, надо стать еще любезнее, графиня. Я знаю, что это невозможно, однако невозможное становится в нашем положении необходимостью: так сделайте невозможное!
Графиня задумалась.
– Потому что иначе, – продолжал герцог, – король может усвоить немецкие нравы!
– Как бы он не стал добродетельным! – в ужасе вскричал Жан.
– Кто знает, графиня? – вымолвил Ришелье. – Новое всегда так притягательно!
– Ну, в это я не верю! – возразила графиня, отказываясь понимать герцога.
– Случались на свете вещи и более невероятные, графиня; недаром существует выражение: волк в овечьей шкуре… Одним словом, не надо капризничать.
– Не следовало бы, – поддакнул Жан.
– Но я задыхаюсь от гнева!
– Еще бы, черт побери! Задыхайтесь, графиня, но так, чтобы король, а вместе с ним и господин де Шуазель ничего не заметили. Задыхайтесь, когда вы с нами, но дышите, когда вас видят они!
– И мне следует ехать на охоту?
– Это было бы весьма кстати!
– А вы, герцог?
– Если бы мне пришлось бежать за охотой на четвереньках, я бы и то за ней последовал.
– Тогда в моей карете! – вскричала графиня, чтобы посмотреть, какое выражение лица будет у ее союзника.
– Графиня, – отвечал герцог с жеманством, скрывавшим его досаду, – эта честь для меня столь велика, что…
– Что вы отказываетесь, не так ли?
– Боже сохрани!
– Будьте осторожны: вы бросаете на себя тень.
– Мне бы этого не хотелось.
– Он сознался. Он имеет смелость в этом сознаться! – вскричала Дю Барри.
– Графиня! Графиня! Де Шуазель никогда мне этого не простит!
– А вы уже в хороших отношениях с де Шуазелем?
– Графиня! Графиня! Разрыв поссорил бы меня с супругой дофина.
– Вы предпочитаете, чтобы мы вели войну порознь и не деля трофеев? Еще есть время. Вы не запятнаны, и вы еще можете выйти из заговора.
– Вы меня не знаете, графиня, – отвечал герцог, целуя ей ручку. – Вы заметили, чтобы я колебался в день вашего представления ко двору, когда нужно было найти платье, парикмахера, карету? Вот так же и сегодня я не стану колебаться. Я смелее, чем вы думаете, графиня.
– Ну, значит, мы уговорились. Мы вместе отправимся на охоту, и под этим предлогом мне не придется ни с кем встречаться, никого выслушивать, ни с кем разговаривать.
– Даже с королем?
– Напротив, я хочу с ним пококетничать и довести его этим до отчаяния.
– Браво! Вот прекрасная война!
– А вы, Жан, что делаете? Да покажитесь же из-за подушек, вы погребаете себя живым, друг мой!
– Что я делаю? Вам хочется это знать?
– Ну да, может, нам это пригодится.
– Я размышляю…
– О чем?
– Я думаю, что в этот час все куплетисты города и окрестностей высмеивают нас на все лады; что «Нувель а ла Мен» нас разрезают, словно пирог; что «Газетье кирассе» знает наше самое больное место; что «Журналь дез Обсерватер» видит нас насквозь; что, наконец, завтра мы окажемся в таком плачевном состоянии, что даже Шуазель нас пожалеет.
– Что вы предлагаете?
– Я собираюсь в Париж, хочу купить немного корпии и побольше целебной мази, чтобы было что наложить на наши раны. Дайте мне денег, сестричка.
– Сколько? – спросила графиня.
– Самую малость: две-три сотни.
– Видите, герцог, – проговорила графиня, обратившись к Ришелье, – я уже оплачиваю военные расходы.
– Это только начало кампании, графиня: что посеете сегодня, то пожнете завтра.
Пожав плечами, графиня встала, подошла к шкафу, отворила его, достала оттуда пачку банковских билетов и, не считая, передала их Жану. Он, также не считая, с тяжелым вздохом засунул их в карман.
Потом он встал, потянулся так, что кости затрещали, словно он падал от усталости, и прошелся по комнате.
– Вы-то будете развлекаться на охоте, – с упреком в голосе произнес он, указывая на герцога и графиню, – а я должен скакать в Париж. Они будут любоваться нарядными кавалерами и дамами, а мне придется смотреть на отвратительных писак. Решительно, я приживальщик.
– Обратите внимание, герцог, – проговорила графиня, – что он не будет мною заниматься. Половину моих денег он отдаст какой-нибудь потаскушке, а другую проиграет в кабаке. Вот что он сделает! И он еще стонет, несчастный! Послушайте, Жан, ступайте вон, вы мне надоели.
Жан опустошил три бонбоньерки, ссыпав их содержимое в карманы, стащил с этажерки китайскую статуэтку с брильянтиками вместо глаз и величественной поступью вышел, подгоняемый раздраженными криками графини.
– Загляденье! – заметил Ришелье тоном, каким обыкновенно льстец говорит о страшилище, которому про себя желает, чтобы тот свернул себе шею. – Он дорого вам обходится… Не правда ли, графиня?
– Как вы верно заметили, герцог, он окружил меня своей заботой, и она ему приносит три-четыре сотни тысяч ливров в год.
Зазвонили часы.
– Половина первого, графиня, – сказал герцог. – К счастью, вы почти готовы. Покажитесь на минутку своим придворным – они уж, верно, подумали, что наступило затмение, и пойдемте в карету. Вы знаете, как будет проходить охота?
– Мы с его величеством обсудили это вчера: он отправится в лес Марли, а меня захватит по пути.
– Я уверен, что король ничего не изменит в распорядке.
– Теперь расскажите о своем плане, герцог. Настала ваша очередь.
– Вчера я написал своему племяннику, который, кстати сказать, должен быть уже в дороге, если верить моим предчувствиям.
– Вы говорите о д'Эгийоне?
– Да. Я был бы удивлен, если бы узнал, что завтра мое письмо не встретит его в пути. Думаю, что завтра или, самое позднее, послезавтра, он будет здесь.
– Вы на него рассчитываете?
– Да, графиня, у него светлая голова.
– Зато мы больны! Король, может быть, и уступил было у него панический страх перед необходимостью заниматься делами.
– До такой степени, что…
– До такой степени, что я трепещу при мысли, что он никогда не согласится принести в жертву де Шуазеля.
– Могу ли я быть с вами откровенным, графиня?
– Разумеется.
– Знаете, я тоже в это не верю. Король способен хоть сто раз повторить вчерашнюю шутку, ведь его величество так остроумен! Вам же, графиня, не стоит рисковать любовью и слишком упрямиться.
– Над этим стоит подумать.
– Вы сами видите, графиня, что де Шуазель будет сидеть на своем месте вечно. Чтобы его сдвинуть, должно произойти по меньшей мере чудо.
– Да, именно чудо, – повторила Жанна.
– К несчастью, люди разучились творить чудеса, – отвечал герцог.
– А я знаю такого человека, который еще способен на чудо, – возразила Дю Барри.
– Вы знаете человека, который умеет творить чудеса, графиня?
– Да, могу поклясться!
– Вы никогда мне об этом не говорили.
– Я вспомнила о нем сию минуту, герцог.
– Вы полагаете, что он может нас выручить?
– Я его считаю способным на все.
– Ого! А что он такого сделал? Расскажите, графиня, приведите пример.
– Герцог! – обратилась к нему графиня Дю Барри, приблизившись и невольно понизив голос. – Этот человек десять лет тому назад повстречался мне на площади Людовика Пятнадцатого и сказал, что мне суждено стать королевой Франции.
– Да, это действительно необычно. Этот человек мог бы мне предсказать, умру ли я премьер-министром.
– Вот видите!
– Я ничуть не сомневаюсь. Как его зовут?
– Его имя ничего вам не скажет.
– Где он сейчас?
– Этого я не знаю.
– Он не дал вам своего адреса?
– Нет, он сам должен был явиться за вознаграждением.
– Что вы ему обещали?
– Все, чего он потребует.
– И он не пришел?
– Нет.
– Графиня! Это – большее чудо, чем даже его предсказание. Решительно, нам нужен этот человек.