Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2
То, что у народа были свои антипатии, совсем не означало, что у него были и какие-нибудь ярко выраженные симпатии. Он боялся знати точно так же, как ненавидел духовенство. Его не касалось изгнание де Шуазеля, однако он видел недовольство высших светских кругов, церкви, Парламента, и этот шум, сливавшийся с его собственным ропотом, превращался в оглушительный грохот, опьянявший народные массы.
В конце концов это чувство переросло в сожаление о министре, а имя де Шуазеля приобрело огромную популярность.
Весь Париж, в полном смысле этого слова, провожал до городских ворот изгнанника, отправлявшегося в Шантелу.
Народ стоял стеной вдоль дороги, по которой катились кареты; члены Парламента и придворные, которых не успел принять герцог, ожидали в экипажах, стоявших вдоль людского коридора, чтобы проститься с ним, когда он будет проезжать мимо Больше всего народу скопилось у ворот Анфер, откуда брала свое начало дорога на Турень. Сюда стекались огромные массы пеших, всадников, экипажей, и движение на несколько часов было приостановлено.
Когда герцогу удалось, наконец, выехать за ворота, за ним последовало более сотни карет, олицетворявшие ореол его славы.
Продолжали раздаваться приветственные крики и выражения сочувствия. Герцог был умен, отлично разбирался в создавшемся положении, и ему было понятно, что этими почестями он был обязан не уважению к себе, а скорее страху перед неизвестными, которые должны были подняться из руин и занять его место.
На дороге показалась мчавшаяся на рысях почтовая карета. Если бы не нечеловеческое усилие кучера, белые от пыли взмыленные кони непременно налетели бы на упряжку де Шуазеля.
Де Шуазель выглянул из кареты. В ту же минуту в окне мчавшегося навстречу экипажа также показался человек.
Д'Эгийон почтительно поклонился свергнутому министру, чье наследство он спешил захватить. Де Шуазель откинулся на подушки: в одно мгновение радость изгнания была отравлена.
Однако вслед за тем последовало и вознаграждение: украшенная королевским гербом карета, запряженная восьмеркой лошадей, появилась на Севрской дороге в том месте, где она проходит через Сен-Клу. То ли из-за того, что главная дорога была забита народом, то ли по другой причине, эта карета тоже оказалась на пути следования экипажа де Шуазеля.
Сзади сидела принцесса вместе со своей фрейлиной, г-жой де Ноай. На переднем сидении ехала мадмуазель Андре де Таверне.
Покраснев от удовольствия, радостный де Шуазель высунулся из кареты и почтительно поклонился.
– Прощайте, ваше высочество! – проговорил он прерывающимся голосом.
– До свидания, господин де Шуазель! – отвечала принцесса, улыбаясь надменно и пренебрежительно в строгом соответствии с этикетом.
– Да здравствует господин де Шуазель! – прокричал радостный голос.
Мадмуазель Андре живо обернулась при звуке этого голоса.
– Дорогу! Дорогу! – взревели шталмейстеры ее высочества, вынуждая бледного и жадного до зрелища Жильбера отойти к обочине дороги.
Да, это и в самом деле был наш герой; это он в приливе философского энтузиазма прокричал: «Да здравствует господин де Шуазель!»
Глава 15.
ГЕРЦОГ Д'ЭГИЙОН
Если в Париже и на дороге в Шантелу можно было увидеть лишь постные мины да воспаленные глаза, Люсьенн встречал посетителей сиявшими лицами и очаровательными улыбками.
На сей раз в Люсьенн царила не простая смертная, хотя и самая красивая и обожаемая из всех смертных, как говорили придворные и поэты: теперь Францией управляло настоящее божество.
Вечером дорога в замок Люсьенн была запружена теми самыми экипажами, которые утром устремлялись вслед за каретой отправлявшегося в изгнание министра. Кроме того, прибыли все до единого сторонники министра финансов, замешанные в подкупе и поклонявшиеся фаворитке, что составляло весьма внушительный кортеж.
Однако у графини Дю Барри была своя полиция. Жан знал от одного барона имена тех, кто сказал последнее «прости» угасавшим Шуазелям. Он сообщал эти имена графине, и их владельцы безжалостно изгонялись. Зато воздавалось должное тем, кто не побоялся поступить вопреки общественному мнению: графиня дарила их покровительственной улыбкой, они могли вволю полюбоваться своим божеством.
После толкотни начались приемы. Ришелье – герой Дня, герой тайны и в особенности скромный – наблюдал за круговоротом посетителей и просителей, заняв последнее место в будуаре графини, Как только ни выражалась всеобщая радость: во взаимных поздравлениях, в рукопожатиях, в придушенных смешках, в приплясывании – можно было подумать, что все это стало привычным языком обитателей Люсьенн.
– Нельзя не признать, – проговорила графиня, – что граф де Бальзаме, или Феникс, как вы, маршал, его называете, – истинный герой наших дней. Какая жалость, что обычай велит сжигать колдунов!
– Да, графиня, да, это великий человек, – согласился Ришелье.
– И очень красивый. Я бы хотела доставить ему удовольствие.
– Вы заставляете меня ревновать, – со смехом ответил Ришелье, втайне мечтая как можно скорее перевести разговор на серьезную тему. – Из графа Феникса вышел бы удивительный министр внутренних дел.
– Я об этом уже думала, – сказала графиня, – но это невозможно.
– Отчего же, графиня?
– Потому что он будет несовместим со своими сослуживцами.
– То есть почему же?
– Он все будет знать, видеть все их игры… Ришелье покраснел так, что это стало заметно, несмотря на румяна.
– Графиня! Если бы я был его сослуживцем, – заговорил он, – мне бы хотелось, чтобы он видел мою игру и постоянно раскрывал бы вам мои карты: вы имели бы случай убедиться в том, что я – ваш верный раб и преданный слуга короля.
– Вы – умнейший человек, дорогой герцог, – заметила графиня. – Однако давайте немного поговорим о будущем министерстве… Я полагаю, вы уже предупредили своего племянника?..
– Д'Эгийона? Он прибыл, графиня, при таком стечении обстоятельств, которые римский авгур счел бы благоприятнейшими: при въезде в город он нос к носу столкнулся с уезжавшим господином де Шуазелем.
– Это и в самом деле счастливое предзнаменование, – согласилась графиня. – Он, значит, скоро будет здесь?
– Графиня! Я рассудил, что если все увидят д'Эгийона в Люсьенн, в такую минуту, как сейчас, это может вызвать всякого рода толки. Я просил его оставаться в предместье до тех пор, пока я не вызову его к вам.
– Ну так вызывайте, маршал, и немедля, потому что мы одни или почти одни.
– Я это сделаю с тем большим удовольствием, графиня, что мы обо всем условились, не правда ли?
– Совершенно верно, герцог. Вы предпочитаете.., повоевать в министерстве финансов? Или, может быть, хотите взять морское?
– Я предпочитаю просто воевать, графиня. Вот где я мог бы оказаться полезнее всего.
– Вы правы. Вот о чем я и буду говорить с королем. Нет ли у вас каких-нибудь антипатий?
– К кому?
. – К тем из ваших сослуживцев, кого может предложить вам его величество.
– Я – человек того круга, с которым легче всего найти общий язык, графиня. Однако позвольте мне все-таки пригласить племянника, раз вам угодно сделать милость принять его.
Ришелье подошел к окну; двор был еще виден в наступавших сумерках. Он подал знак одному из выездных лакеев, который, казалось, только этого и ждал, чтобы броситься выполнять приказание.
Во дворце начали зажигать свечи.
Спустя несколько минут после отъезда лакея на главный двор въехала карета. Графиня с живостью взглянула в сторону окна.
Ришелье перехватил ее взгляд и решил, что это доброе предзнаменование для д'Эгийона, а значит, и для него самого.
«Она оценила дядю, – сказал он себе, – и теперь хочет удостовериться, что собой представляет племянник. Мы здесь будем как дома!»
Пока он тешил себя иллюзиями, за дверью послышался легкий шум, и доверенный лакей доложил о приходе герцога д'Эгийона.
Это был очень красивый господин с прекрасными манерами. Он был одет по последней моде и выглядел весьма элегантно. Пора его первой молодости миновала. Впрочем, он относился к той породе мужчин, у которых взгляд и сила воли остаются молодыми до глубокой старости.