Американец

— Ну, конечно. Это девочка что надо. К сожалению, оклеивали его обоями, и над камином отвалившийся кусок этих обоев напоминает засохший пирог «Наполеон».
Я снова нажимаю на кнопку звонка, но все впустую. Гнетущая тишина. Я рассеянно осматриваю этот жалкий интерьер. Стопка простыней лежит рядом с допотопной швейной машиной. Лежащая в раковине салфетка воняет хлоркой, напоминая трупик какого-то животного…
— Есть здесь кто-нибудь?
Я стою перед лестницей, покрытой пестрым ковром, и жду ответа. Безрезультатно. Неужели хризантемы принесли несчастье своему хозяину? И он мирно переваривает обед на том свете? Только шум с улицы вносит какое-то подобие жизни в мрачное помещение… Ну что же, придется воспользоваться телефоном без разрешения хозяев. С трудом я различаю номер телефона на пожелтевшем циферблате.
— Говорят из гостиницы «Хризантема», Пасси 11–17… Я хочу сказать, что какой-то тип подозрительно ведет себя. Он, похоже, наблюдает за домом номер 5 по улице Лекэн. Наверное, сообщник квартирного вора. Маленького роста, одет в спецовку. Проверьте его, пожалуйста.
Только я повесил трубку, как тихо звякает звонок. Я так и думал, что сейчас будут проверять, откуда звонили. Я сразу же снимаю трубку:
— Да, это «Хризантема». Этот тип все еще здесь. Быстрее приезжайте.
Так, никем не замеченный, я выхожу из гостиницы на улицу. Такси в поисках клиента медленно катится по улице Жана Болотня.
— Эй!
Я достаю свой жетон и сую под нос шоферу, который неожиданно отвечает мне широкой улыбкой. Хоть один, кто любит полицейских.
— Бригада уголовного розыска! Поверните за теми домами и остановитесь на углу улицы Анонсиасьон.
Таксист молча кивает и опускает флажок, показывая, что такси занято. Я тороплюсь на спектакль и получаю удовольствие… Автобус полиции с включенной сиреной врывается на улицу Лекэн и резко тормозит перед домом 5. Из него выскакивают сержант и три полицейских с автоматами. Человек в спецовке поднимает руки вверх. Его обыскивают. Я радуюсь, когда вижу, как у него из кармана извлекают револьвер. Но что там происходит? Этот горилла что-то доказывает им, затем опускает руки, лезет в карман и достает жетон. Сыщик! Полицейские извиняются и лезут назад, в свой синий автобус…
— Облом, — смеется таксист. — Ваши коллеги опять накололись!
И я вместе с ними…
Я виновато молчу. Мой нюх меня подвел. Однако звонок в полицию не пропал даром, поскольку мой коллега, ругаясь, вынужден был оставить свой пост. Ладно… Но что мне от этого? «Ничего, ничего», — как пела малышка Пиаф в кафе «Лапост». В своих будущих мемуарах это место придется опустить.
Беда никогда не приходит одна. Когда я, задыхаясь, поднялся, наконец, на свой шестой этаж без лифта и толкнул дверь, уже приготовив аргументы для Марлиз, я заметил листок бумаги… Он мне сразу бросился в глаза, этот листочек, придавленный жуткой пепельницей, тяжелым подарком ее мамы:
«Роже, ты все время мне врешь. Я не знаю, что ты задумал. Позвонила твоему Толстяку, он совсем не в курсе, что ты решил перенести отпуск. Я ухожу. Желаю хорошо отдохнуть».
Я замер на месте. Моя маленькая квартирка вдруг показалась мне пустой и огромной. В этот длинный летний вечер я потерял Марлиз и не нашел Американца!
  
V
 
Сволочь. Старший инспектор Джек Брайнд из центрального управления полиции просто сволочь, настоящая сволочь. Да к тому же еще и бездарь. Мало того, что он раскрутил Джун, выведал, выпытал у нее все, записал на магнитофон, чтобы шантажировать ее, у него еще хватило наглости поручить ей выполнять его собственную работу. Ни больше, ни меньше. Он хочет, чтобы она преподнесла ему на блюдечке имена убийц Батталиа.
— Рыжая-то, наверное, должна их знать, этих Джо и Джимми?
Конечно, Рыжая знает этих убийц из мафии. Она тоже родом с Сицилии и живет с Джо, братом Джимми… Джун и сама их хорошо знает, этих братьев Гаэта. Только она об этом никогда никому не скажет. Ей еще рано помирать И если этот замухрышка Джек Брайнд взял след, пусть сам и ведет свое расследование. Пусть сам поспрашивает рыжую Кармелиту. Ему достаточно просто вызвать ее под каким-нибудь пустяковым предлогом. Если она заговорит, что же, тем лучше для него!
 
А она, Джун Бикмен, уже и так много лишнего сказала. Ее даже холодный пот прошиб. И в первый раз Даймонду она сказала много лишнего, наверное, под влиянием эмоций. Теперь эти ребята из полиции могут быть уверены, что она закроет свой рот и больше никогда не откроет, даже если этого сержанта будут на ее глазах резать мотопилой. Во время допроса он ей все время мигал. Но когда коротышка стал угрожать, что все станет известно мафии, сержант и пальцем не пошевелил.
— Даю вам неделю, — визжал этот старикашка, — чтобы узнать, где прячутся Джо и Джимми!
Это легаши все одинаковые. Один разговор, одни повадки, одна и та же чушь. Все заодно, любители поживиться за счет налогоплательщика, хотят загнать в угол несчастную женщину, которой приходится трахаться каждую ночь, чтобы не помереть с голоду. Сволочи они. Обычные сутенеры по сути, бездари, не могут обойтись без услуг бедной женщины. Сами бы поискали сведения, или им просто лень это делать. Лень или страшно. Она, Джун, никогда не поверит, что Брайнд не знает, где братья Гаэта. Да их в Бруклине каждый знает. Они все время сидят в «Кардьелло Таверн». Они ходят по Манхэттену на виду у полицейских, а те делают вид, что не замечают их. Кто же из них там главный, Джо или Джимми, кто лучше обделывает делишки, которые им поручает сам дон Гвидони, Крестный Отец нью-йоркской мафии…
Надо быть совсем уже бездарным полицейским, чтобы не среагировать на произнесенные Джун имена. А может, и это очень возможно, Брайнд хочет прикинуться дураком, допрашивая их. Что-нибудь типа:
— Извините за беспокойство, господа, я вас пригласил сюда только потому, что некая Джун дала на вас показания. Ну, вы ее знаете, она работает в Гринвич-Виллэдж… Поймите, я только исполняю свой долг…
Подонок! Конечно, у полиции против них только показания Джун. Как только их отпустят, и очень скоро, она будет сидеть привязанная к стулу, где-нибудь на чердаке в Бруклине. Рыжая как-то ей рассказала, как у этих итальянцев проходит их суд.
Гигантское распятие висит на стене столовой над головой дона Гвидони, сидящего во главе длинного дубового стола. Ставни на окнах заперты. Трепещущие языки пламени свечи отражаются на побеленных стенах дрожащими силуэтами четырех убийц, приглашенных на это заседание.
В благоговейной тишине храма раздается голос дона Гвидони, открывающего собрание. На столе перед ним лежат хлеб, соль, чеснок, стоит бутылка вина. Он разламывает хлеб на пять частей, кладет их на поднос, покрытый черной салфеткой с вышитым серебряным крестом, и поднимает поднос пять раз, тихо произнося в полумраке традиционные заповеди: «Бойся Бога, прежде всего; затем почитай свою мать, отца… помогай ближнему и люби Сицилию».
Каждый из присутствующих, по очереди, берет свой кусок хлеба, опускает его в тарелку с солью и съедает половину, оставшуюся половину кладет на стол перед собой, затем отпивает полстакана вина. Взгляд дона останавливается на мафиозо, которому судьба оставила самый маленький кусок. Дон произносит без выражения:
— Во имя Отца, Сына и Святого Духа, сделай эту работу, сын мой. Мы будем ждать твоего возвращения, чтобы завершить трапезу.
Воодушевленный избранник выходит из комнаты. Он должен доказать, что достоин сидеть по правую руку от дона Гвидони — достопочтенного представителя дона Карло Пуццоли, верховного главы мафии, руководящего Почтенным Обществом с родной Сицилии! Хлеб означает союз, соль придает отвагу, вино возбуждает кровь, чеснок символизирует молчание. Никто не смеет отказаться. Поручение дона священно. Если он не справится с этим делом, печать труса навсегда ляжет на него. Он сделает это… И толстая Джун будет вычеркнута из списка живущих на этом свете…
Она однажды спросила у Кармелиты, заставляют ли они страдать тех, кто попал им в лапы.