Неудачная дочь (СИ)

Затем он с ласковым бурчанием подошёл к ничего не подозревающему ушастому и, вдруг, рывком содрал с него штаны. Тот взвыл так, что у присутствующих заложило уши. Его друг, завидев такое дело, поторопился сам, похныкивая, осторожно оголять задницу.
- Чего орёшь, вояка? Ещё же почти не присохло. Кровь свежая. Лежи-лежи… Лежи спокойно, сказал! Я мазь накладываю. Сейчас тебе полегче будет. Радуйся, что пятьдесят ударов получил, а не сто, а то и, вообще, что не забили до смерти. Это надо додуматься самого ашварси чуть с ног не сбить! Странно, что толстяку так мало досталось. Наверное, господин решил, что это вы двое виноваты в ситуации, не иначе, - лекарь говорил и толстым слоем наносил лечебную смесь на сильно пострадавшее мягкое место парня.
Филиппа, которая осторожно сама себе смазывала ягодицы, не снимая штанов, просунув под них руку, на миг замерла с открытым ртом: она натолкнулась на ашварси?
- Господин с раннего утра прибыл проинспектировать новый набор призванных в нашей провинции, а Вы такое устроили. Теперь всем остальным мало не покажется.
Лекарь закончил обрабатывать повреждения ушастого, накрыл его зад чистой светлой тканью и перешёл к его другу, заодно бросил кусок такой же ткани Филиппе.
- О, молодец! Уже подготовился к лечению. Не дёргайся, герой! Туг в ярости. Когда ашварси уедет, он вполне может добавить вам ещё на орехи, и, уж точно, он Вас хорошо запомнил. Я Вам троим, парни, не завидую, - продолжал стращать несчастных лекарь.
Филиппа почувствовала знакомую боль в животе и брошенную ей тряпку не положила на ягодицы, а сунула между ног.
- После телесного наказания палками разрешается провести в санитарной палатке три дня. Ещё три денька Вас не должны отправлять на учения со всеми призванными. Еду будут приносить. Что ещё? Вот ведро с водой, используйте, как отхожее место. Второе, с чистой водой, вот тут, на лавке: попить или умыться. Завтра приду, снова Вас обработаю, а сегодня лежите, отдыхайте, - и с этим пожеланием лекарь покинул палатку.
Филиппа лежала и слушала, как за тонкой тканевой стеной просыпается лагерь.
 Глава 5. 
Бег… Бесконечный, мучительный, выматывающий… Ноги трясутся м заплетаются... Одежда прилипла к взмокшему телу. Изо дня в день… Боги! За что это ей?
Дорога пошла немного под уклон и бежать стало немного легче. Филиппа передвигала ноги на чистом упрямстве. Ну… и из страха. Если их десятка опять не добежит до захода солнца - а наставники отмечают по последнему достигшему лагерных ворот - и все будут наказаны лишением ужина и чисткой отхожего места, парни сказали, что ночью накроют её одеялом и вымесят её пузо кулаками, как тесто.
Ближе к лагерю вдоль дороги растут сосны. Заходящее солнце пронизывает их розовыми лучами. Красиво! Но Филиппа не видит этой красоты. Она смотрит в землю, по надбровным дугам скатываются крупные капли пота, бегут к вискам и срываются на вниз, когда Филиппа встряхивает головой.
За последний месяц изнурительных долгих пробежек и, частенько случающихся по её вине, лишений ужина всей их десятки, её круглый животик стал меньше вполовину. Однако, кличка «Пузан» прикипела к ней намертво и, злясь на неё, парни по привычке угрожали её бедному бывшему пухлому пузику.
Мимо Филиппы, обгоняя её, тяжело дыша, протопал Ушастик.
- Давай, Фил! Немного осталось. Поднажми! Солнце уже почти коснулось земли, - прохрипел он, подбадривая.
Когда они втроём лежали в санитарной палатке, Филиппа, как самая легко отделавшаяся, поневоле стала сиделкой для двух лежачих парней. Сама она, после двадцати ударов, несмотря на сильные боли, смогла подниматься и самостоятельно передвигаться сразу, а вот Ушастик и его друг, после пятидесяти палок, смогли дойти до ведра без посторонней помощи только к вечеру следующего дня. Филиппа, недовольно бурчала и возмущалась себе под нос, но помогала несчастным передвигаться, подставляя свою спину и осторожно придерживая их за бока.
Жалостливая девушка по первой их просьбе терпеливо подавала стонущим и ноющим парням воду, укрывала их, или, наоборот, убирала одеяло. В первый, самый тяжёлый и болезненный день для всей троицы, когда в их палатку приносили еду, она даже кормила обоих, почти не реагируя на их ругань или жалобы, когда от неловких движений парни испытывали особо сильные вспышки боли. А утром второго дня Филиппа, пытаясь не думать о том, что перед ней мужские зады, до прихода лекаря старательно отмочила и сняла присохшую ткань с ран обоих парней. Они дико боялись, что этот живодёр просто, не церемонясь, сорвёт с их многострадальных ягодиц прилипшие тряпки, а это дико больно.
 
Понемногу парни прониклись искренним участием Филиппы и оценили её бескорыстную помощь.
- А ты ничего так, - к вечеру последнего дня в санитарной палатке признал Ушастый. – Тебя как зовут, Пузан?
- Филипп…- девушка вовремя проглотила последнюю букву. – А тебя, ушастик?
- Тиль. А моего друга Барт. И оставь уже в покое мои уши, - недовольно скривился парень.
- Ладно, ладно! Не обижайся. Очень даже милые уши, зато, такие, точно, у тебя одного. Парни, а вы видели, что там, снаружи, делается? Я сквозь щель в пологе наблюдала, как вчера вечером все призванные, обессиленные, чуть ли не ползком забирались в свои палатки. Что с ними, бедненькими, целый день делали? А завтра утром нас с вами уже погонят из санитарной палатки и нам придётся со всеми остальными… - Филиппа встревоженно заговорила о том, что её очень сильно волновало.
- Точно! Забыл рассказать! Я в первую ночь просыпался от каждого движения, из-за боли, и подслушал разговор снаружи. Два голоса обсуждали планы на счёт нас всех. По-моему, я не уверен, это ашварси и туг разговаривали, - присоединился к разговору Барт.
- Да ты что?! И что? – хором спросили Филиппа и Тиль.
- Я так понял, что нас будут сильно гонять два месяца. Они именно такое слово говорили: «гонять». А потом, будет предварительное распределение - что-то типа проверки каждого. Я слышал, лучшие попадут в конницу, середнячки – в пехоту и оружейники, а самые отстающие, хромые там, косые и слабые – в палаточники.
Барт помолчал и весомо добавил:
- Они ещё сказали, что на распределение попадут те, которые выживут за эти два месяца.
Филиппа вспомнила, как тогда её пробрал мороз от мрачного тона Барта. А сегодня, она усилием воли передвигала неподъёмные ноги и думала, что упасть и умереть, лёжа, вон на той зелёненькой и мягонькой травке, точно, было бы легче.
Парни из её десятки, в полном составе, сидя прямо на земле, как на угольях, ждали Филиппу у самых ворот, напряжённо следя за солнечным диском, который медленно опускался всё ниже и ниже, исчезая за далёкими холмами, густо покрытыми вековым лесом.
Окружающий мир был полон звуков и запахов, природа вокруг жила своей жизнью, ей было безразлично, что по дороге медленно переставляет тяжёлые ноги жалкий человечек, в наивных мечтах своих полагая, что это он бежит.
Встряхнув очередной раз головой, смахивая с лица щекотные капли пота, потому, что руки у неё уже тоже не поднимались, девушка издалека заметила встречающую её десятку, и это, странным образом, придало ей сил на последний рывок.
Филиппа ввалилась в ворота тренировочного лагеря и упала без сил на утоптанную землю, буквально, с последним солнечным лучом.
- Засчитано! – отрывисто рявкнул, огласив своё решение суровый наставник, и вся сборная десятка облегчённо выдохнула.
Тиль и Барт, сами еле стоящие на ногах, всё же подхватили неподвижную тушку девушки под руки и потащили к общему казану, где вскоре ожидался сытный ужин, который Филиппа честно заслужила.
Так получилось, что за те три дня в санитарной палатке, когда Филиппа, сама страдая от боли, терпеливо заботилась о них, своих врагах и, по сути, виновниках происшествия с ашварси, оба парня теперь платили ей искренней дружбой и покровительством.
- Ну, давай же, шевели копытами, Пузан! – пыхтел под тяжестью ноши Тиль, тоже немало измотанный тренировками, и за прошедший месяц похудевший так, что его кости угловато выделялись под формой.