Надежда

 
Светлана Талан
 
Надежда
 
© Талан С., 2016
© DepositPhotos.com / ghoststone, chaoss, обложка, 2016
© Книжный клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2016
© Книжный клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2016
* * *
Посвящаю всем мамам, которые с нами рядом, и тем, которых уже нет
 
 
Домик на колесах
 
Я перевернулась с боку на бок, вытянула отекшие ноги и отложила в сторону недочитанную книгу. С верхней полки купе вагона было интересно наблюдать за убегающими вдаль стройными соснами. Они тянулись вдоль железной дороги уже сотни километров, иногда уступая свое законное место на земле небольшим деревням с далеко разбросанными один от другого домиками, поселкам и даже городам со своими неуклюжими новостройками-близнецами. Тогда вдаль начинали убегать дома и оставались позади жители населенных пунктов. Ночью я спала под монотонный убаюкивающий стук колес, утром позавтракала с соседями по купе, которые вскоре вышли на маленькой, затерянной среди множества сосен станции, и я осталась одна.
Я подумала о том, что почему-то в дороге, особенно в поездах, царит какая-то атмосфера доверия. Сначала придирчиво, с сомнением пассажиры осматривают своих новых соседей, бросая вскользь оценивающие взгляды, а потом, через какие-то полчаса, уже знакомятся и рассказывают друг другу о себе. Почему-то совсем незнакомым людям легче рассказать о самом сокровенном, открыть тайну и даже попросить совета. Домик на колесах, как когда-то в детстве я называла вагон, располагает людей к откровенности, и они с малознакомыми соседями говорят о том, о чем не могут рассказать даже своим близким. Иногда они обмениваются адресами, телефонами и много лет поддерживают связь с теми, кого видели один раз в жизни и то несколько часов. Бывает и так, что при расставании забывают взять адрес доброго случайного соседа, а потом долгие годы память хранит его образ. Случается, что домик на колесах везет в себе любовь, и два одиноких сердца здесь встречают друг друга, чтобы уже никогда не расставаться. Разве я не права?
Неужели ваша память не хранит образ какой-то старушки, давным-давно случайно встреченной в вагоне? Она вам, возможно, ничего не посоветовала, вы даже не поделились с ней ничем сокровенным, и, скорее всего, ее уже нет в живых, а вот нет-нет, да и вспомните ее с корзиной больших ароматных зеленовато-желтых осенних яблок. Может быть, она была одинокой, и ее могила давно заросла сорняками, о ней некому вспомнить, а ваша память, независимо от желания, хранит образ этой простой женщины. Я лежала и думала: почему так происходит? Возможно, зная, что нам придется провести несколько часов в одном вместительном домике, пожить под его общей крышей, всем вместе согреваться в нем, мы на некоторое время становимся одной большой семьей. Входя в новую семью, мы хотим казаться лучше, чем мы есть, добрее, чем на самом деле, чище душою. И мы оставляем за порогом домика на колесах все свои плохие качества и с удовольствием делимся с соседом своим обедом, а потом и своими бедами, радостями, успехами. Став одной большой семьей, мы меняемся местами, без скандала, добровольно отдавая соседу свое удобное место, которое несколько часов назад с криками выбили для себя у кассира. На станциях мы провожаем своих соседей, помогая им дотащить до двери вагона тяжелые сумки, хотя на улице для случайного прохожего вряд ли будем это делать с таким удовольствием. Мы провожаем их, как давних добрых друзей, и когда заходят в наш общий домик на колесах новые пассажиры, встречаем их настороженными, изучающими взглядами, пряча подальше свои кошельки. Это в нашу семью вошел чужой человек, привнеся дискомфорт. Но не проходит и часа, как мы к нему привыкаем, за одним столом пьем с ним чай, с удовольствием едим его домашнюю колбасу, принимая уже за своего.
 
«Да, интересные эти домики на колесах», – улыбнулась я сама себе и своим размышлениям и подумала: кто же будет теперь моим соседом? Ведь ехать мне еще долго. «Если молодая пара, то будет весело, – думала я. – Если женщина, будет интересно, если мужчина…» Я не успела закончить мысль, как поезд остановился на какой-то станции и громыхнула дверь вагона. Из моего окна не было видно названия станции, но ведь все равно сейчас кто-то зайдет, внося с собой свежий воздух с улицы, и все расскажет.
Дверь моего купе отворилась, и в проеме появилась женщина лет сорока-сорока пяти.
– Слава Богу, успела! – сказала она, втаскивая впереди себя увесистую полипропиленовую сумку.
Она тяжело дышала и сразу же плюхнулась на сиденье, желая перевести дух.
– Здравствуйте, – сказала она, вытирая платочком пот с раскрасневшегося лица. – А то я зашла и повела себя по-свински – забыла поздороваться.
– Здравствуйте, – отозвалась я, с любопытством ее рассматривая с высоты верхней полки.
Эта рано поседевшая и явно выглядящая старше своих лет женщина казалась уставшей, измученной работой и самой жизнью. Увы, красавицей назвать ее было трудно. Даже слова «симпатичная» или «приятная женщина» никак к ней не клеились. Она была полноватая, шея, выдающая возраст женщины, у нее практически отсутствовала, и казалось, что голова с толстыми обвисшими щеками сидит прямо на плечах. Серые волосы были коротко подстрижены и обрамляли ее красноватое лицо с невыразительными глазами и тяжелыми веками. Ее лицо не красили и редкие, но широкие светлые брови, и уж совсем портил большой мясистый нос, свисавший картофелиной почти до линии узких прямых губ. Создавалось впечатление, что нос, не выдержав своего веса, просто поник.
– Ты, деточка, давно уже едешь? – обратилась она ко мне с традиционным вопросом, чтобы начать разговор.
– Меня зовут Поля, можно Паша, – представилась я. – А вас?
– Можно тетя Лида, – ответила она. – Долго тебе еще ехать?
– Долго, еще день и ночь. А вам?
– И мне долго, детка, – вздохнула она.
– Что же так невесело, тетя Лида? В гости едете?
– Дочка у меня, Аня, такого возраста, как ты, – как-то грустно произнесла женщина, и только теперь я заметила, что у нее заплаканные глаза и темные круги под ними, говорящие о бессонной ночи, возможно, не одной.
– Она заболела?
– Ох, не знаю даже, как и сказать. – Женщина тяжело вздохнула, внимательно рассматривая меня. – Хуже это болезни или лучше. Ты вот, Паша, красивая, зеленоглазая, губки яркие и без помады, и носик у тебя точеный, а волосы – просто загляденье!
– Рыжие, – вставила я.
– Рыжие, но какие пышные, кудрявые, длинные! Наверное, мужики толпой бегают за тобой?
– Да прям уж и толпой! – улыбнулась я, ловко уйдя от ответа.
– А моя Аня красотой обделена. Да и в кого ей быть красавицей? У нас все в роду некрасивые. И муж у меня был, царство ему небесное, – женщина перекрестилась, – самый некрасивый парень в деревне. В молодости никак себе пару найти не мог – все девки от него шарахались. Вот он и прибился ко мне, тоже никому не нужной. Правда, человек был замечательный, жили мы с ним душа в душу, Аню в любви родили.
Женщина сделала паузу, очевидно перенеслась мысленно в далекое прошлое, а я молчала, не находя нужных слов.
– Говорят, от любви красивые дети рождаются, да видно, это все выдумки. Вроде бы и любили мы с мужем друг друга, а вот Аня… Ане досталось все худшее, что было в моей и мужа внешности, – сказала женщина, и мне стало искренне жаль ее дочь. – Конечно, мы ей с детства внушали, что не в красоте счастье, главное, чтобы судьба выпала хорошая. Говорили, потому что хотелось в это верить, и все силы потратили на то, чтобы воспитать ее хорошей, доброй девочкой, да и хозяйкой на все руки. Учиться в город послали, она стала медсестрой. Как приедет в отпуск, спрашиваю: «Анечка, есть у тебя кто-то? Встречаешься с мальчиком?», а она мне в ответ: «Мама, посмотри на меня! Кому я нужна? Разве что какому-нибудь пьянице, который глаза зальет и не заметит, какой у меня нос». Она шутит, а у меня сердце кровью обливается. Для нас с отцом она ведь самая лучшая. Веришь мне, Паша?