Саван для соловья (Тайна "Найтингейла")

Кристина Дейкерс вздрогнула и очнулась от задумчивости. Настенные часы показывали уже больше половины десятого. Снаружи усиливался шум ветра, похоже, предстояла бурная ночь. В редкие интервалы тишины, которыми одаривал фильм, Кристина слышала треск и тяжелые вздохи деревьев и представляла себе, как последние листья тихо падают на траву и на дорожку, превращая Найтингейл-Хаус в отрезанный от остального мира островок, где царят тишина и запустение. Она заставила себя взять ручку. Нужно поскорее закончить письмо! Скоро настанет время укладываться спать, и одна за другой студентки попрощаются и исчезнут, предоставив ей одной пробираться по скудно освещенной лестнице и по темному коридору. Конечно, Джо Фоллон останется сидеть здесь. Она никогда не уходит спать, пока телевизор не выключат на ночь. Потом она в одиночестве поднимется наверх, чтобы приготовить себе горячий виски с лимоном. Всем известны неизменные привычки Фоллон.
Но Кристина Дейкерс чувствовала, что у нее не хватит смелости остаться наедине с Фоллон. Даже для своего одинокого и пугающего пути из гостиной в спальню она предпочла бы любую другую компанию, только не Фоллон.
Она снова начала писать: «Пожалуйста, мама, перестань беспокоиться из-за убийства».
Двусмысленность предложения поразила ее, как только она увидела его написанным на бумаге. Нужно как-то избежать этого волнующего, страшного слова. Она переписала предложение: «И пожалуйста, мама, не волнуйся насчет того, что пишут в газетах. Тебе действительно не о чем беспокоиться. Я в полной безопасности и спокойна, и па самом деле никто не верит, что Пирс стала жертвой убийства».
Разумеется, это была неправда. Кое-кто все-таки считает, что Пирс хотели убить, иначе с чего бы здесь была полиция? И было бы смешно допустить, что яд совершенно случайно попал в ту бутылку или что Пирс, столь богопослушная, совестливая и чаще всего понурая Пирс, выбрала бы для ухода из жизни такой страшный и мучительный способ. Кристина Дейкерс продолжала: «У нас здесь еще находятся полицейские из местного отделения, но они нечасто к нам заходят. Они очень добры к нам, студенткам, и я не верю, что они кого-то из нас подозревают. Бедняжку Пирс не очень-то любили, но смешно даже подумать, что кто-то из наших хотел причинить ей зло».
Она задумалась: можно ли и в самом деле считать полицейских добрыми? Определенно они были очень корректными, очень вежливыми. Они втолковывали девушкам все эти убедительные банальности насчет важности сотрудничества с ними в расследовании этой ужасной трагедии, твердили, что нужно всегда рассказывать правду, не скрывая ничего даже того, что может показаться им тривиальным и пустячным. Ни один из них не повысил голос, никто не вел себя сердито и не запугивал их. И тем не менее все их боялись. Само присутствие в Найтиигейл-Хаус этих уверенных мужчин, подобно запертой двери в демонстрационный зал, было постоянным напоминанием о пережитой трагедии и страхе. Особенно страшным Кристине Дейкерс представлялся инспектор Бейли. Это был могучий здоровяк с круглым, как луна, лицом, его успокаивающий, отеческий голос составлял нервирующий контраст с холодными поросячьими глазками. Допросы казались нескончаемыми. Она все еще помнила бесконечные встречи с ним и те усилия воли, которые прикладывала, чтобы смотреть в эти пытливые глаза.
— Мне сказали, что после смерти Пирс вы были самой расстроенной. Возможно, вы с ней особенно дружили?
— Нет… на самом деле нет. Она ие была моей близкой подругой. Я едва знала ее.
— Ну, это прямо удивительно! И это после почти трех лет совместного обучения?! Я полагаю, вы должны были прекрасно узнать друг друга, ведь вы так близко и тесно живете и работаете.
Она попыталась объяснить:
— Да, в некотором отношении вы правы. Разумеется, мы прекрасно знаем привычки друг друга. Но я действительно не знала, какая она… я имею в виду как личность.
Глупый ответ. Как еще можно узнать человеку если не как личность? И это тоже была неправда. Она знала Пирс. Очень хорошо ее знала. — Но у вас были с ней хорошие отношения? вами не было ссор или чего-то в этом роде. Никаких недоразумений?
Странное слово. Недоразумение. Она снова увидела ту ужасную фигуру, падающую в агонии, пальцы, бессмысленно хватающие воздух, тонкую трубку, раздирающую ее рот в рану. Нет, это не было недоразумением.
— А остальные студентки? Они тоже дружили с Хитер Пирс? К ней никто не относился враждебно, насколько вам известно?
Враждебно! Глупое выражение. Интересно, какой же к нему антоним? Дружелюбие? Между нами было только дружелюбие. Пирс была дружелюбной. Она ответила:
— Насколько мне известно, у нее не было врагов. И если кто-то действительно не любил ее, он не стал бы ее убивать.
— Бы все твердите это. Но кто-то ее убил, верно? Если только яд предназначался именно Пирс. Она ведь случайно оказалась в роли пациентки. Вы знали, что Джозефина Фоллон заболела в тот вечер?
И снова все продолжалось. Вопросы о каждой минуте той последней жуткой демонстрации. Вопросы о бутылке с дезинфектантом в туалете. Полиция быстро обнаружила в кустах за домом пустую бутылку, с которой были тщательно стерты все отпечатки пальцев. В то темное январское утро кто-то вышвырнул ее из окна спальни или ванной. Вопросы о каждом ее движении с момента пробуждения. Постоянное напоминание этим угрожающим голосом, что они ничего не должны скрывать.
Она гадала, были ли так же напуганы остальные студентки. Двойняшкам Бэрт, кажется, все просто надоело, и они подчинялись внезапным вызовам инспектора, только пожимая плечами: «О господи, опять!» Мадлен Гудейл при вызове ничего не говорила и, вернувшись после допроса, также молчала.
Джозефина Фоллон была такой же сдержанной и молчаливой. Известно, что инспектор Бейли беседовал с ней в лазарете, как только она немного поправилась. Никто не знал, как она проходила, эта беседа. Говорили, что Фоллон подтвердила свое возвращение в Найтингейл-Хаус рано утром перед преступлением, но наотрез отказалась объяснить его. Это было очень на нее похоже. А теперь она вернулась в Найтингейл-Хаус и воссоединилась со своей группой. Она еще ни разу не упомянула про смерть Пирс. Кристина Дейкерс все думала, когда и как она это сделает, и болезненно ощущала скрытое значение каждого ее слова; она снова взялась за письмо: «После смерти Хитер Пирс мы не пользуемся демонстрационной комнатой, но в остальном класс продолжает учебу по программе. Только одна из наших студенток, Диана Харпер, оставила школу. Через два дня после смерти Пирс за ней приехал отец, и полиция, видно, не возражала против ее отъезда. Мы все считаем, что с ее стороны глупо покидать школу, когда до окончания осталось так немного, но ее отец никогда не хотел, чтобы она стала медсестрой, и все равно она обручена и должна выйти замуж, так что, наверное, она решила, что учеба для нее уже не важна. Больше никто и не думает уезжать, да и в самом деле здесь нет ни малейшей опасности. Поэтому прошу тебя, дорогая мамочка, не волнуйся за меня. А теперь я расскажу тебе о завтрашней программе».
Дальше уже можно было писать без черновика, закончить письмо будет очень легко. Она перечитала написанное и решила, что все нормально. Вытянув из пачки чистый лист бумаги, она начала переписывать его начисто. Если повезет, она успеет закончить до того, как завершится фильм и двойняшки соберут свое вязание и отправятся спать.
Она торопливо писала и через полчаса, дописав до конца, с облегчением увидела, что фильм только приближается к последней сцене страстных объятий героев. В тот же момент Мадлен Гудейл сняла очки для чтения, оторвала голову от книги и захлопнула ее. Дверь в гостиную открылась, и на пороге появилась Джулия Пардоу.
— Я вернулась, — объявила она и сладко зевнула. — Фильм оказался паршивым. — Кто-нибудь заварит чай?
Ей никто не ответил, но двойняшки воткнули свои спицы в клубки шерсти и направились к ней, по пути выключив телевизор. Пардоу никогда не занималась приготовлением чая, если могла для этого кого-нибудь найти, и обычно на это соглашались двойняшки. Последовав за ними, Кристина Деикерс на пороге оглянулась на молчаливую Фоллон, оставшуюся теперь наедине с Мадлен Гудейл. У Денкерс возникло неожиданное желание заговорить с Фоллон, сказать, что она очень рада ее возвращению в школу, спросить у нее про здоровье или просто пожелать ей спокойной ночи. Но слова словно застряли у нее в горле, минута прошла, и последнее, что она видела, закрывая за собой дверь, было бледное, осунувшееся лицо Фоллон и ее пустой взгляд, остановившийся на телевизоре, как будто она не сознавала, что экран погас.