Развод. Расплата за обман (СИ)

Я не успела до конца подготовиться к появлению сына. Кроватка и комод еще не куплены, я планировала, что мой топорыга-сын даст мне еще положенное время, до того как соберется появиться на свет.
С тоской думаю, как много всего нужно еще приобрести и сделать, чтобы наша новая съемная квартира стала настоящим домом для малыша, уютным и теплым. Возвращаться туда, где мы жили вместе с Марком, я не планирую.
Честно говоря, по поводу бывшего мужа у меня нет никакой определенности. Обида за то, как он повел себя, узнав о пороке, никуда не делась. Соболевский скрывал от меня болезнь брата, а после ссоры проводил время в компании полуголых девиц, и я не знаю, как часто он делал это раньше. Он ведь так и не потрудился даже попытаться оправдаться. Будто и не было ничего…
С другой стороны, даже спустя полгода после моего исчезновения, он продолжал меня искать. И все время, что я в больнице, чувствую его помощь и желание быть рядом и все исправить.
Только одного этого все еще мало…
— Соболевская, время!
Медсестра, заглянувшая в реанимацию, нарушает наше уединение. Я еще раз провожу пальцем по тонкому предплечью, и прикусив губу, чтобы не расплакаться, поднимаюсь:
— Я приду к тебе завтра. И послезавтра, и буду с тобой рядом до тех пор, пока нужна. Люблю тебя…
Возвращаться назад горестно. Одноместная палата ощущается как одиночная камера, и я бреду до нее бесконечно долго. Навстречу попадается паровоз из тележек, в котором лежат, закутанные в кульки из одинаковых пеленок с мишками, младенцы — пришло время развозить их на кормление к матерям. Я случайно заглядываю в одну из палат и вижу женщину в халате, похожем на мой, с малышом возле груди. Она так нежно воркует, кормя его, и гладит по темной макушке. Это зрелище так завораживает меня, что я останавливаюсь, не в силах оторваться от их единения.
Как же мне хочется такого же простого счастья — просто прижимать к груди своего ребенка и чувствовать его сердцебиение…
Отвожу взгляд, когда женщина замечает мое неуместное любопытство, и бреду в палату.
Там, возле небольшого холодильника, стоит Марк. На столе огромный пакет с логотипом дорогого супермаркета, в руках бывшего — боксы с едой, которые он распахивает по полкам.
Я прислоняюсь к косяку, наблюдая за его широкой спиной в накинутом сверху халате. Я надеялась, что сегодня он не появится и мне удастся провести вечер без чужого присутствия.
Но Марк все усложняет своим появлением. Этой неуместной заботой, щенячьим, полным вины взглядом, стремлением загладить свою ошибку. У меня попросту нет сил, чтобы даже попытаться выстроить что-то заново. Не сейчас.
Он замечает меня, неловко пряча пустой пакет в кармане халата.
— Я еды тебе привез нормальной, чтобы ты питалась как следует.
— Не стоило, — прохожу мимо Соболевского, — здесь нормально кормят.
— Я видел эту еду, Мира. И купил нормальной, чтобы молоко не исчезло. С врачом посоветовался о том, что можно и что нельзя.
— Зачем? — я подхожу к нему ближе и в лицо заглядываю, — зачем ты все это делаешь? Заботишься? Помогаешь, торчишь тут, как будто мы все еще семья, скажи, зачем?
Голос срывается, я пытаюсь прочитать что-то по его лицу и не могу.
— Потому что люблю вас. Потому что мне страшно, что я так много упустил, и еще страшнее остаться за бортом. Мира, дай мне шанс…
— А ты дал ему шанс? — совсем тихо говорю и Марк, такой большой, сильный, уверенный в себе, вздрагивает как от пощечины. Я знаю, куда бить, чтобы было больнее, только выходит, что и меня цепляет рикошетом.
Марк отступает, делая от меня шаг назад, и в это время звенит телефон. Мой.
Мы оба удивленно смотрим на него, звук кажется таким неуместным, я уже и позабыла, что кто-то может мне звонить.
Марк протягивает к нему руку первым, читает имя звонящего и тут же будто на лицо набегает тень.
— Александр, — говорит не своим голосом. Я забираю его, стараясь не касаться пальцев, и прежде чем нажать на прием, прошу:
— Не мог бы ты оставить меня одну? Это личное.
  
Глава 27
  
Это личное.
Это. Личное.
Это, мать вашу, что вообще было?
Я стою в коридоре, как выставленный с урока двоечник, лицо горит — да не только лицо, все внутри полыхает.
Руки сжимаю в кулаки, аж колотит всего.
Звонок незнакомца для меня настоящая неожиданность. Я вообще не думал о том, как Мира справлялась все это время без меня. Представлял, что она преодолевала все проблемы самостоятельно, но что если… что если с ней рядом был кто-то другой?
Чужой мужчина.
Прикрываю веки, жадно вслушиваясь в окружающие звуки. Пытаюсь услышать, о чем говорит жена. Мне это важно, жизненно необходимо. И потому, наплевав на все правила приличия, я ухом припадаю к двери в ее палату, нетерпеливо впитывая звуки.
Сам себе боюсь признаться, что будет, если услышу, как она воркует с этим Александром. Как говорит слова, которые я мечтал услышать от нее, другому.
Хочется крикнуть — что ты творишь, детка? Я из кожи вон, я кишками наружу, я все ради тебя, ради сына!
Тебе делать даже ничего не нужно, просто перестать сопротивляться и дать мне еще один шанс.
Слышу только интонации и тембр голоса, и говорит она с ним совсем иначе, чем со мной.
По доброму как-то, и это бьет по нервам, сводит меня с ума.
Жмурюсь до белой ряби в глазах, сдерживаясь, чтобы не бахнуть кулаком по двери, не ворваться в палату.
Перед глазами картинка, как забираю чертов телефон и кричу этому гребаному Александру, что если еще раз позвонит моей жене — Моей! Жене! — я ему все ноги переломаю и руки тоже, чтобы номер набрать ее больше никогда не мог.
До этого момента я себя ревнивым никогда не считал. Мира поводов особых и не давала, я всегда был в центре ее внимания. Видел, что другие засматриваются, но это только в собственных глазах придавало значимости. Потому что владел женой целиком и полностью, безраздельно. Не делил ни с кем.
А теперь?
Вопросов так много, а ответа ни одного, и что делать дальше я не знаю. И сколько стою вот так, на глазах у проходящего мимо персонала, тоже не в курсе. Из ступора выводит вибрация мобильника в заднем кармане, я достаю его — Рав звонит.
— Здорово, Марк! — радостным голосом кричит он в трубку, — уже весь город в курсе, что ты отец, один только Рав, как последний долдон, узнает из левых рук! За это надо проставиться, дружище!
Я прекрасно помню, чем кончилась наша последняя попойка, где я стресс заедал крепким алкоголем. Нет уж.
— Отметим, когда моих из больницы выпишут, — отрезаю, — но поговорить надо. Заеду к тебе?
Рав удивляется, но не возражает. Я раздумываю, не зайти ли, чтобы попрощаться с Мирой, но не решаюсь. Лютая ревность внутри огнем полыхает, и я не хочу сейчас увидеть в ее глазах радость от звонка Александра, которая снова сменится равнодушием при виде меня.
У друга оказываюсь через полчаса. Встречаемся в его кабинете, — несмотря на позднее уже время, Рав все еще торчит на работе.
— Поздравляю с сыном, брат! — мы обмениваемся крепкими рукопожатиями, а потом Равиль привлекает меня к себе, обнимая и хлопаю по плечу, — как отец трех дочерей и главный ювелир нашей семьи, мое почтение!
Улыбаюсь, хотя не до веселья вовсе. Рассказываю, что стал отцом. Нет, имя еще не выбрали. Да, на меня похож. Да, порок был. Да, уже прооперировали. Нет, уже ничего страшного.
Вопросов у Рава много, и по мере ответов, он становится все серьезнее, напускное веселье сменяется сочувствующим взглядом.
— Марк, главное, все страшное уже позади. Тем более, врач обещала, что все нормально будет. Ей виднее. Мира-то как?
Я кручу в руках тяжелый бокал, на дне которого плещется янтарная жидкость. За весь разговор и глотка не сделал, но тяжесть приятно успокаивает. Выдохнув, встречаюсь взглядом с Равом:
— Слушай, я помню… помню, что пять лет назад ты перед своей проштрафился по-крупному, думал, уже развод. А потом оп — и у вас две девчонки родились. Как она тебя простила?