Как прое*** всё

Мы со Стасиком помолчали. Мне нечем было его утешить.
 
Враги поэта
 
Много сказано уже было и написано о том, почему поэты живут именно так, как сказал Стасик: мало и хуёво. Казалось бы, трудно сказать что-то новое по данной теме. Но я смогу. Я прямо и сразу назову трех главных врагов любого поэта и попутно еще развею миф, что враги поэта – власти.
Начну с мифа. Поэтам самим удобнее, чтобы их врагами считались власти. Даже с Пушкиным ту же историю притянули, мол, царь хотел иметь Наталью Николаевну Гончарову и из-за этого унижал всячески наше всё и чуть ли не сам подстроил дуэль нашего всё с Дантесом. Но это не так. Да, Наталья Николаевна действительно это желание вызывала у всех современников – иметь ее, но ведь Пушкин и сам это знал, когда брал ее в жены. Тут что-то не так. Царь ни при чем. Власти поэту не враги. Они, можно сказать, поэту только лучше делают. Отправляют в ссылку в имение – а там у поэта тут же начинается Болдинская осень. За неимением имения могут выслать из страны – а там у поэта тут же Нобелевская премия. Власти поэту помогают стать большим поэтом. Даже в случае с Гумилевым и Мандельштамом, Хармсом и Клюевым – то есть такими поэтами, которых власти физически сгубили, ни за что ни про что, суки, замочили, – это все равно верно. Некоторым поэтам преследования со стороны царей и царьков помогают написать свои лучшие тексты. Некоторым помогают стать не просто поэтами, а героями. А герой должен умереть, это догма. Ну а некоторым, есть и такие, расправа помогает дойти до наших дней, то есть мы знаем их сегодня потому, что их расстреляли, сослали и так далее. Многие ли знают, что был такой поэт – Павел Васильев? А ведь, когда он был живой, многие думали, что он будет круче Есенина. До того как Сталин его замочил, поэт написал:
Тяжелый мед расплескан в лете,
И каждый дождь – как с неба весть.
Но хорошо, что горечь есть,
Что есть над чем рыдать на свете…
Что скажешь, читатель? Ведь за одно это уже можно поэта считать таковым. А упоминают Васильева потому, что Сталин сволочь. Но Сталин – это не главное. Сволочь не может быть главной. То есть может, но не вечно. А поэт остается главным навечно.
А Сергей Клычков? Когда случилась революция, он так поверил в это все, он написал даже, что «самым торжественным, самым прекрасным праздником теперь будет праздник Любви, к зверю, птице и человеку!». Вот человек. А что мы знаем о нем? Что его погубил Сталин? Но разве может коротышка погубить великана? Да, может. Но не навсегда. Все равно люди будут помнить великана, а коротышку забудут. Может, не сразу они это сделают. Но раньше или позже это случится. Поэты – это жертвы, которые всегда переживают своих палачей.
Ну и, конечно, всем поэтам, и тем, кто в ссылке увидел вдруг, что за окном не просто осень, а Болдинская осень, и тем, кто, присев на чемодан, думал, как потратить лучше Нобелевку, и тем, кто, как Клычков и Васильев, сохранились как бабочки в янтаре потому только, что Сталин закатал их в янтарь, – всем им, всем поэтам, власти оказывают самую главную услугу. Они помогают им пострадать. А страдания для поэта – как героин для наркомана. Это главное. Первым делом самолеты. Ну, а девушки? Ну, что девушки… Потом.
Когда я был маленький, я удивлялся – откуда может взяться оливковое масло? То есть как его делают? Ну, понятно, как томатный сок делают, – сожми помидор в руке, и вот тебе сок, на руке и на лице. Виноградинки потверже, но у моего деда, винодела, был такой пресс специальный, дед называл его давилкой, он давил в ней осенью ягоды, чтобы сделать вино. Но оливковые косточки, удивлялся я маленький, они же такие твердые. Сколько ни сжимай их в руке или даже в виноградной давилке – не выжмешь ни капли. Но потом дед объяснил. Он сказал – нужна давилка побольше, потяжелей. Тогда можно выдавить даже из самых твердых косточек – масло. Вот и с поэтами так. Нужна давилка побольше, потяжелей, чтобы из поэтов полилось драгоценное масло, стихи. Вот и вся функция Сталина – он просто давилка, он выдавливал стихи из поэтов. Мы обязаны Сталину Хармсом. Факт.
 
Умные поэты – хоть, как было сказано выше, поэты близки к музыкантам и потому бывают глупы, – так вот, самые умные поэты всегда понимали все это. Вот Пастернак, например. Не терял время на глупости, делом своим занимался, писал. А вот Мандельштам, когда написал «Мы живем, под собою не чуя страны», прочитал Пастернаку. И умный Борис Леонидович говорит:
– То, что вы мне прочли, Ося, это не литературный акт, это акт самоубийства, который я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал.
Пастернак только поэтому и не попал в давилку для косточек – умный был. Но Осип не послушал совета Бориса. Он отправился на битву со Сталиным. Это была битва чижа с птерозавром. Птерозавр, правда, так и не узнал, что битва была. Он в тот день плохо выспался, снились кошмары, как будто он скоро вымрет, проснулся разбитым, полетел без настроения как-то. А в это время навстречу птерозавру летел чиж, летел с отчаянным боевым криком «ура». А летающий ящер не выспался, ну и зевнул. Вот и кончилась битва. Чиж проебал все, но стал героем. И кто знает, что потом было? Может быть, именно в этот день и началось вымирание птерозавров? Может быть, динозавр отравился чижом? Потому что тот и в животе у него еще какое-то время орал свой крик боевой, нелепый, рифмованный? Да, так и было. Спросите любого биолога в мятом свитере. Птерозавры вымерли, потому их вытеснили птицы. Проглоченные ими птицы их вытеснили.
Есенин не был умный. Поэтому он даже дружил с чекистом Блюмкиным. Многие до сих пор удивляются – как же так, Есенин и Блюмкин, как они могли дружить? Но в этом нет ничего удивительного. Во-первых, оба любили выпить и женщин – классическое двоеборье. Но главное – оба они были преступники. Блюмкин убил посла Мирбаха и еще очень много других людей. Есенин никого, кроме себя, не убил (да и то оспаривается), но он тоже был преступником. Поэт – всегда преступник, потому что нарушает главный закон: что надо жить по-человечески. Поэт живет не по-человечески. Поэтому живет мало и хуёво, как емко заключил Стасик Усиевич. Конечно, два преступника дружили – Есенин и Блюмкин. Рыбак рыбака, и так далее. Блюмкин однажды даже познакомил Есенина с Троцким, и Есенин страшно этим знакомством гордился, сказал даже, что считает Троцкого «идеальным, законченным типом человека». Ну, да, Есенин не был умным, поэты близки к музыкантам. Что же касается Троцкого, то его действительно можно принять за тип человека – только не «законченный», а точнее будет сказать – конченый, и не идеальный, конечно, а просто типический. На смерть Есенина Троцкий, блеснув пенсне, черкнул статейку: «Умер поэт. Сорвалось в обрыв незащищенное человеческое дитя. Да здравствует поэзия!» Как вам это нравится, читатель: «Сорвалось в обрыв незащищенное дитя»? Это говорит человек, который придумал две вещи красного цвета – Красную армию и красный террор. По делу получил ледорубом в буденовку в Мехико. А Есенин попал в давилку, но масло вытекло, драгоценное масло осталось.
Поэты мало живут – нет, это ни хуя не трагедия. Трагедия – это то, что я не могу назвать сейчас всех поэтов, не могу привести полный список. У меня даже есть преимущество – о некоторых поэтах, уж совсем неизвестных, мне рассказал Гоголь и дал почитать их неизданные тексты. Но были ведь и такие, о которых даже террор узнать не помог, которых даже Гоголь не знает, о чем, кстати, он всегда сожалел. Я не смогу назвать их имена, и никто не может, и никто не узнает, что они были на свете и принесли свою жертву, максимальную жертву. Сволочи, какие же мы все сволочи, мы даже хуже, чем Троцкий. Герои все просрали. А мы все забыли. Кто же мы после этого. Пидарасы мы все.