Правда жизни
– Вижу – поезд остановился почти, ну и говорю: это Рагби, я тут схожу. А сержант говорит: «Сиди на жопе ровно». Ну, нет уж, говорю, я дома почти. И встаю. А он как заорет: «Сидеть, педик, а то арестую!» Арестуешь, говорю, ну и что они мне сделают, обратно пошлют в Дюнкерк? Пацаны смеются все. Ну, я встаю, открываю дверь вагона, а поезд уже скорость начинает опять набирать. Я спрыгнул на платформу, а ноги сами бегут. Ну, думаю, сейчас шандарахнусь рожей об землю. А парни болеют за меня. Сержант только матюгальник раскрыл в окно. А ноги-то у меня бегут – ну, смотрю, поезд ушел, а я в Рагби остался – ну, вот и все.
– Да… – Марта вытирает слезы от смеха.
– Да… – говорит Бити.
– А здорово ты сержанта отбрил! – смеется Кэсси.
Уильям изобразил подвижное, словно резиновое, лицо сержанта, как тот поносит его на чем свет стоит, а поезд уходит, и все снова рассмеялись.
– Тяжело было? – спросила Кэсси. – В Дюнкерке?
– Тяжело? – Уильям опустил руку и погладил Кэсси по блестящим черным волосам. – Тяжело? Малышка ты моя, Кэсси.
Уильям отнял руку от ее головы и прикрыл глаза. Его плечи затряслись. Он часто задышал, как будто ему не хватало воздуха, и сквозь его пальцы потекли горячие беззвучные слезы, капая с руки на грязные форменные брюки. Женщины переглянулись. Кроме Марты, которая смотрела на огонь.
– Все нормально, – наконец проговорил Уильям. – Просто легче стало. Домой ведь пришел, слава богу.
Олив в конце концов заговорила:
– Ну ладно, Уильям. Давай-ка снимем с тебя эти лохмотья. Вода вскипела? Посмотрите там, хорошо?
Она пыталась расстегнуть его гимнастерку, но пуговицы не поддавались. Гимнастерка заскорузла от грязи, ткань вокруг петель прогнила и приросла к пуговицам. Кэсси притащила со двора цинковую ванну и поставила ее у огня. Бити принесла кастрюли с кипящей водой. Кэсси отправили за ножницами для кройки, чтобы разрезать гимнастерку. Олив не доверила эту операцию сестре и сама схватила ножницы. Работа была не из легких. Все старались как-то принять участие, глаза у всех заблестели, а Уильям, который успел прийти в себя, командовал:
– Осторожно! Смотрите наследников не лишите!
Наконец с него содрали все, оставив только нижнее белье. Его он, немного стесняясь, снял сам – Бити и Марта отвернулись, найдя себе занятие. Кэсси продолжала рассматривать своего зятя – блестящее семечко, голое, белое, очищенное от военной скорлупы.
– Кэсси, – рявкнула Марта. – А ну, бегом к Олив – принеси одежду Уильяму.
– Вот девчонка, – вздохнула Марта, когда та убежала.
Олив хотела снять с него металлический личный знак, «собачий жетон», но он не позволил.
– Понадобится еще, – объяснил он. – Еще не все кончено.
Уильям забрался в ванну. Олив вымыла ему волосы и выкупала его с головы до ног. Бити и Марта ретировались и занялись другими делами не только из стыдливости; они притихли и потому, что к ним вдруг вплотную подошла война, вторжение, смерть. Зять вернулся оттуда, откуда многие не пришли, – и это было главное.
Пока Уильям вытирался, Олив отнесла его форму на задний двор. Вытряхивая карманы, она обнаружила трофей – нацистскую нарукавную повязку и Железный крест. Еще нашлись записная книжка и крошечный бумажник. Все это она оставила, а изодранную форму сложила, облила керосином и подожгла.
Тем временем Кэсси вернулась с одеждой из дома сестры, которая жила на соседней улице. Уильям натянул на себя штатское. Женщины возились с ванной, на скорую руку накрывали на стол. Вдруг Марта сказала:
– А у меня была от тебя весточка на той неделе.
– Да? – промычал Уильям, постукивая кончиком сигареты по пачке, прежде чем закурить.
– Угу. Ты был здесь. Немцев в той комнате искал.
– Да?
– Ну ладно, – заключила Марта. – Ты дома. И это самое главное. Правда ведь?
Потом, когда Уильям с сестрами пили виски и крепкое пиво, оставив серьезные разговоры, Кэсси выскользнула на улицу. Там на догорающую армейскую форму смотрел ее отец.
– Папа, ты знаешь, что Уильям пришел? Из Дюнкерка вернулся! Серьезно!
Артур, по своему обыкновению, ничего не ответил. Он едва заметно улыбнулся, провел рукой сквозь дым костра и поднял голову к небу, к звездам.
3
Они так и не решили, как же все-таки сестрам вместе воспитывать Фрэнка. Марта как-то даже объявила при всех, что, «пока он из пеленок не вышел», она берет его на себя. У нее хватало для этого сил и сноровки, и если бы дочери просто, как всегда, приходили к ней, тогда бы и помогали.
– Подмога была бы – где пошьете, где почините да постираете и все такое, – вот чего ждала от них Марта.
В конце концов, и на Кэсси можно было рассчитывать, когда она была в своем уме, да и Бити пока жила с ними. Впрочем, Марта старалась не перегружать Бити, которая весь день была на работе да еще ходила в вечернюю школу. Хотя война закончилась, завод «Армстронг-Уитворт» оставался на военном положении. Бити трудилась клепальщицей: сверлила отверстия – тысячи отверстий, – ставила подбойки, формовала головки. Но она не только собирала бомбардировщики – по словам Марты, Бити была «сильно умная», поэтому она еще и училась в Союзе образования рабочих.
Профсоюзные деятели на авиазаводе уже давно заметили у нее эту нездоровую тягу к знаниям и уговорили подлечиться, записаться на курсы науки, истории и философии. Бити поступила на курсы, как доброволец идет в клинику по испытанию новых лекарств, но лечение, казалось, лишь усилило первоначальные признаки болезни. Она приходила домой с головой, переполненной мыслями, и каждая из них влекла за собой все новые жгучие вопросы.
– Охота же людям голову тебе забивать ерундой всякой, – сказала как-то Марта, помешивая угли кочергой. – И к чему это все?
– А мне так нравится, – откликнулась Кэсси. – Так интересно, когда Бити про все это рассказывает, хоть я и не понимаю ничегошеньки.
Кэсси переступала с ноги на ногу взад-вперед, Фрэнк вольготно умостился у нее на плече. Она только что кормила его грудью, и платье ее было расстегнуто, она пыталась обхватить малыша рукой, постукивая его пальцами по спине.
– Никто мне голову не забивает, – возмутилась Бити, поджигая щепку от огня, чтобы прикурить. – Просто война кончилась, и теперь все будет по-другому. Все от нас зависеть будет. А если мы будем сидеть сложа руки, то и винить некого.
Бити говорила в общем, но думала о конкретном. Конкретным было то, что в Союзе образования рабочих она пригубила серебряную чашу учения. Это был кубок, до краев наполненный пьянящим напитком – отопьешь чуть-чуть, а он тут же снова полон. Утолять жажду можно было вечно.
Марта снова тяжело опустилась в кресло под тикающими часами из красного дерева.
– Не понимаю я, какой от этого прок, да и где ты деньги возьмешь, чтоб дальше учиться?
– Мама, это профсоюзная школа. Для рабочих, таких, как мы. Если экзамены пройдешь, могут стипендию дать. В специальный колледж для рабочих. В Оксфорде.
– Да там одни приезжие и ворюги.
– В Ковентри тоже воров хватает, – весело вставила Кэсси. Малыш Фрэнк рыгнул в знак искреннего согласия.
– А мы-то тебя будем видеть? – спросила Марта, потому что все дело было как раз в этом. Марта была совсем не против самосовершенствования: двигаться вперед можно, но только не забирайте моих девочек, моих лисичек и моих зайчат, ведь они – все, что у меня есть.
– Ну, мам, я на выходные каждый раз домой буду приезжать. По субботам и воскресеньям. Это недалеко. Не так далеко, как Лондон.
– И не так далеко, как Тимбукту.
– А где это, Тимбукту? – полюбопытствовала Кэсси.
И неважно было, что Оксфорд всего в пятидесяти милях от Ковентри. Просто он не входил в планетарную систему Марты, а ей необходимо было, чтобы ее спутники-дочери вращались по близкой орбите. Все остальные – по своему желанию – жили в нескольких минутах ходьбы от материнского дома, кроме Юны, которая вышла замуж за фермера, да и до фермы можно было легко доехать на велосипеде. Бити была первой дочерью, пожелавшей так отдалиться.