Жажда

– Ладно, – шепнула мама. – Сейчас Ира пробежит, и ты наденешь ее кроссовки. Только не наступай в лужи, а то они новые ведь совсем.
– Он тогда после всех прибежит, если будет вокруг луж бегать, – зашептал мальчик помладше. – Он проиграет тогда.
– А я буду через них перепрыгивать.
– А если они большие?
– А я разбегусь.
– Ладно, перестаньте, – шепотом одернула их мама. – И так голова кругом идет.
Я слушал их, стараясь, чтобы они не обращали на меня внимания, и думал о том, какие бывают дети. Что они говорят, как они толкаются, как прыгают, поджав одну ногу, рвут ботинки, плюют с балкона, рисуют на обоях, вылавливают из супа лук.
Особенно когда они твои.
Приехать со всей оравой на Черное море. Летом, когда стоит невероятная жара. Снять однокомнатную квартиру. Второй этаж – поэтому страшно оставлять на ночь открытым балкон. По телевизору каждый час сообщают, что из тюрьмы убежали грузины. Два или три. После половины бутылки трудно запомнить – сколько их. Или не хочется запоминать. Тем более – жара. Липкая спина, и мысли разбегаются в стороны. Зато никаких комаров. Звенят за балконной дверью, но в комнате почти не слышно. Потому что дети шумят. Толкают друг друга и хихикают на полу. Им нравится, что они теперь с нами в одной комнате. Невозможно их уложить. Сидим на диване и говорим: «Время уже почти два часа ночи». Но им все равно. Они нас не слышат. Волосы мокрые от жары. Хватают друг друга за плечи. Мы говорим: «Время уже два часа». На третий день догадываемся постелить на кухне ватное одеяло. Чтобы коленкам не было больно. И чтобы линолеум не прилипал к спине. Радио на табурете прямо над головой каждую ночь играет одного Джо Дассена. Надо аккуратно вставать. Задыхаясь, можно легко столкнуть его с табурета. Тогда придется искать ее губы в тишине. Как будто оглох. И в ушах ровный шум, словно прижал раковину.
– Пойдем ужинать, – сказал отец. – Марина с работы пришла.
– Ну что, не приезжали ваши друзья? – сказала на кухне Марина.
– Нет. У них сложная ситуация. Может, они завтра опять не приедут.
– Слушай, а я почему-то с тобой снова на «вы». Тебе самому как удобней?
– Мне все равно.
– Тогда будем говорить «ты». Если я забуду – ты мне напомни. Хорошо? Как там наш Славка пробежал на «Веселых стартах»?
Она подцепила вилкой кусок мяса и толкнула коленом отца. Мясо упало обратно в тарелку, и она рассмеялась. Отец, не отрываясь, смотрел на нее.
– Нормально. Их класс победил. Славка получил грамоту.
– Понятно, – улыбнулась она. – Сейчас вернется с улицы и будет хвастаться без конца. Ему обязательно надо побеждать.
Минуту, наверное, ели молча. Отец не ел.
– Чего ты на меня так смотришь? – сказала она наконец отцу.
Голос у нее изменился.
– Подстриглась, – сказал он.
– Ну и что? Мне теперь подстригаться нельзя?
– Новая прическа.
– Слушай, давай не при твоем сыне. К нам в редакцию приехали журналисты из Штатов, а тебе хочется, чтобы я выглядела, как огородное пугало.
– Хорошая прическа была.
– Она меня старит. Неужели ты не понимаешь? Я выглядела лет на сорок. А мне тридцать два. Мне всего тридцать два года!
– А журналистам?
– Что? – Она запнулась и непонимающе смотрела на него.
– Сколько журналистам из Америки лет? Они молодые?
Марина молча смотрела на него. Потом оттолкнула тарелку и резко поднялась.
– Как ты меня достал со своим маразмом! Поесть нормально нельзя.
Она хлопнула дверью, а мы остались сидеть за столом. Мясо в тарелке отца осталось нетронутым.
– Ты извини, Костя, – уже поздно вечером сказала Марина, войдя ко мне в комнату. – Испортили тебе ужин. У нас так бывает. Твой отец болезненно относится к нашей разнице в возрасте. И убедить его я ничем не могу.
– Все нормально, – сказал я. – У всех свои проблемы.
– Но я совершенно не знаю, как ему помочь. Мне приходится обдумывать каждый шаг – как бы чего-нибудь не сказать или там не сделать. Он заводится моментально. Ты знаешь, я от этого устаю. Можно, я покурю у тебя в комнате?
– Кури. Это твоя квартира.
– Слушай, а что это у тебя? – Она склонилась над столом у окна.
– Рисунок.
– Как здорово! Мне дети сегодня все уши прожужжали, как ты утром тут рисовал. Всю бумагу мою истратили.
– Извини, я тебе завтра куплю.
– Да перестань ты! Я не про это. Как здорово у тебя получилось!
– Это Черное море, – сказал я. – Там человек один хороший живет.
– А ты там был?
– Нет. Но я представляю.
– Ты никогда не видел Черного моря?
– Нет.
– А как же ты рисовал?
– Я представляю.
– Понятно. – Она недоверчиво кивнула головой. – А чьи это дети?
– Дети? – сказал я и немного закашлял.
– Дым мешает? – Она замахала рукой и потянулась к форточке.
– Да нет, нормально. Все хорошо.
– И у них почему-то лица у всех одинаковые. Смотри, у них одно лицо. Это так задумано? Или они близнецы?
– Близнецы, – сказал я, еще немного покашляв.
– Так много?
– Мне нравится, когда много детей.
Летом на пляже их всегда много. Бегают, кричат. Животы такие круглые. Некоторые в панамках, а некоторые без трусов. Потому что родителям нравится смотреть на них, когда они голые. Бегут, бегут, а потом – бумс – мягко попой в песок. Но только до определенного возраста.
С меня уже трусы не снимали, когда мы с мамой прятались от солнца под гриб, а отец играл в волейбол. Видимо, им обоим было уже не до меня. В трусах или без трусов – не важно.
Потому что там были эти девушки. И отец с ними играл.
Мяч взлетает над головами. Бац! Такой звонкий удар. Я слежу взглядом, как он летит. Слышу, как они смеются. Снова – бац! Опять поднимаю голову. Мяч превращается в солнце, и у меня бегут слезы из глаз. Ничего не видно. Бац! Рядом кто-то кричит: «Вылазь из воды! А ну-ка иди сюда! Что это у тебя там такое?» Бац! «Немедленно брось эту гадость! Вот я тебя сейчас!» Бац! «Лови его, лови!» Бац! «Давай, давай еще раз!» Бац! А потом быстро два раза – бац, бац. Но звук немного другой и совсем рядом. «Получил?» А в ответ – детский плач. «Не реви, а то сейчас еще получишь». Бац! «Смотрите, смотрите, в воду летит». Бац, бац. «Ну что, еще мало?» Бац! «Отлично! Достал! Теперь давай мне!» Бац, бац, бац. «Перестань реветь. Я всю руку отбила!» Бац! «Опять в воду летит! Она специально туда бьет!» Бац! «Взял!» Голос отца.
Совсем не такой, каким разговаривает дома.
Я открываю глаза, отворачиваюсь и смотрю на воду. Чтобы не смотреть туда, куда смотрит мать. Потому что она всегда на них смотрит. А рядом этот пацан не успокаивается никак. «Давай я намажу тебе кремом лицо». Сама даже голову в мою сторону не повернула. «Я не хочу. Он воняет».
У самой воды собака бегает за малышней. То в одну сторону, то в другую. Как заведенная. Припадает на передние лапы и лает. А они бросают в нее песком.
Сзади – бац! И потом прекратилось.
«Костя! – снова голос отца. – Брось мяч!»
Я сижу и смотрю на собаку. Только спина немного напряглась.
«Глухой, что ли? Эй, Константин!»
Сзади мягкие шаги по песку. Мать голову поднимает все выше. Остановилась. Смотрит куда-то мне за спину прямо вверх. Там не отец. На него она по-другому смотрит.
На песке рядом со мной тень.
«Я сейчас принесу, – женский голос. – Все в порядке. Мальчик просто задумался глубоко». Я смотрю на тень.
Длинные волосы. Совсем не такие, как у мамы. Тень съежилась и тут же стала большая опять. «Ловите!»
Бац!
«А почему вы с нами не играете никогда? И в прошлый раз вот так же сидели. И в позапрошлый».
Мать смотрит на нее и молчит. Зрачки от солнца превратились в черные точки.
«Ну где ты там? – голос отца. – Давай быстрей!»
Бац!
Тень покачнулась и исчезла. Мать голову начала опускать. Зрачки вздрогнули и стали расти. А вокруг них такие яркие крапинки.
Наверное, надо было встать и бросить им этот мяч. Тогда бы она не подошла к нам, и отец бы потом не сказал в машине, что мать – ревнивая дура. Или лучше проколоть его ножом. Острый такой. Отец даже палец себе порезал, когда арбузом всех угощал. А эта с длинными волосами смотрела на него и смеялась. Как будто ее щекотали. И сок у нее по пальцам бежал.