Легенда

— Разумеется. Можно позаимствовать твой нож? Тебе что отрезать?
— У меня еще осталась овсяная лепешка, и я, пожалуй, удовольствуюсь ею. Может, оденешься все-таки?
Они разбили лагерь в неглубокой лощине под прикрытием скалы. Впадина в камне, недостаточно глубокая, чтобы зваться пещерой, все-таки отражала тепло и неплохо укрывала от ветра. Рек жевал лепешку и смотрел, как Вирэ уплетает кролика. Зрелище — не из самых возвышенных. Остатки она зашвырнула за деревья:
— Барсукам на закуску. Неплохой способ готовить кролика.
— Рад, что тебе понравилось.
— Ты не очень-то привычен к жизни в лесу, верно?
— Я стараюсь.
— Ты даже выпотрошить его не сумел. Весь позеленел, когда показались внутренности.
Рек швырнул огрызок лепешки за останками кролика.
— Пусть барсуки и на сладкое что-нибудь получат.
Вирэ весело хихикнула.
— Ты просто чудо, Рек. Ты не похож ни на кого из знакомых мне мужчин.
— Подозреваю, что дальше ничего хорошего не услышу.
Не лечь ли нам спать?
— Нет. Послушай меня. Я серьезно. Всю жизнь я мечтала о человеке, которого когда-нибудь встречу. Я представляла его высоким, сильным, добрым и понимающим.
И любящим. Я не верила, что он и вправду существует. Почти все мои знакомые были солдаты — грубые, прямые как копье и столь же способные на нежные чувства, как бык в охоте. Встречались мне и поэты, сладкоречивые и нежные. С солдатами я тосковала о поэтах, с поэтами — о солдатах. И совсем уже разуверилась, что на свете есть человек, которого хочу я. Ты меня понимаешь?
— Значит, ты всю жизнь искала человека, который не умеет готовить кроликов? Как тут не понять.
— Ты правда понимаешь? — тихо спросила она.
— Да. Но ты говори дальше.
— Ты и есть тот, о ком я мечтала, — зарделась она. — Ты мой Трусливый Герой — мой любимый.
— Я так и знал, что добром это не кончится.
Она подбросила дров в огонь, и он протянул к ней руку.
— Сядь поближе. Так теплее.
— Я поделюсь с тобой одеялом. — Она села поближе и положила голову ему на плечо. — Ничего, если я буду звать тебя моим Трусливым Героем?
— Зови меня как хочешь — только будь всегда рядом, чтобы я мог откликнуться.
— Всегда-всегда?
Ветер сбил пламя набок, и Рек вздрогнул.
— "Всегда" — не такой уж долгий срок для нас, верно?
Только пока стоит Дрос-Дельнох. Впрочем, может, я надоем тебе еще раньше, и ты меня прогонишь.
— Никогда!
— "Никогда", «всегда». Прежде я как-то не задумывался над этими словами. Почему мы не встретились десять лет назад? Тогда они еще могли бы иметь какой-то смысл.
— Сомневаюсь. Мне тогда было всего девять лет.
— Я не буквально. Поэтически.
— Мой отец написал Друссу и ждет ответа — только поэтому он до сих пор жив.
— Друссу? Но Друсс, если еще и числится в живых, теперь дряхлый старец — это просто смешно. Сражение при Скельне состоялось пятнадцать лет назад, и он уже тогда был в годах — его пришлось бы нести в Дрос на носилках.
— Возможно. Но отец возлагает на него большие надежды.
Отец всегда преклонялся перед Друссом. Считал его непобедимым. Бессмертным. Сказал мне как-то, что это величайший воин наших дней. Сказал, что Скельнский перевал — победа одного Друсса, а он сам и все остальные находились там только для счета. Отец часто рассказывал мне эту историю, когда я была маленькая. Мы сидели у костра, вот как сейчас, и поджаривали хлеб на огне. И он рассказывал мне о Скельне. Чудесное было время. — И Вирэ умолкла, глядя на угли.
— Расскажи мне. — Рек привлек ее к себе и отвел волосы, упавшие ей на лицо.
— Да ты знаешь. О Скельне все знают.
— Верно. Но я никогда не слышал эту историю из уст очевидца. Только смотрел представления да слушал певцов.
— Скажи мне, что слышал, а я доскажу остальное.
— Ладно. Скельнский перевал обороняли несколько сотен воинов, в то время все дренайское войско пребывало где-то в другом месте. Дренаи опасались Горбена, вентрийского короля. Они знали, что Горбен выступил в поход, но не знали, куда он ударит. Он двинулся через Скельн. Врагов было в пятьдесят раз больше, чем защитников, но те держались, пока не подошло подкрепление. Вот и все.
— Нет, не совсем все. У Горбена была еще и гвардия — они звались Бессмертными. Их никто никогда не побеждал, но Друсс побил их.
— Да полно тебе. Не может один человек побить целое войско. Разве что в сагах.
— Нет, ты послушай. Отец говорил, в последний день, когда Бессмертные наконец вступили в бой, дренаи стали гнуться. Мой отец всю жизнь был воином. Он знает толк в битвах и способен увидеть, когда отвага сменяется паникой. Казалось, дренаи вот-вот побегут. Но тут Друсс проревел боевой клич и ринулся вперед, круша своим топором направо и налево. Вентрийцы дрогнули перед ним, а те, что поближе, обратились в бегство. Паника распространилась словно лесной пожар, и ряды вентрийцев смешались. Друсс повернул прилив в обратную сторону. Отец говорил, что Друсс в тот день казался не человеком, а гигантом. Богом войны.
— Но это было тогда. Не вижу, какой может быть прок теперь от беззубого старца. Против старости не устоит никто.
— Согласна. Но разве ты не понимаешь, как подняло бы боевой дух присутствие Друсса? Люди валом повалили бы под его знамя. Сражаться рядом с Друссом-Легендой — все равно что обрести бессмертие.
— А ты сама когда-нибудь видела старика?
— Нет. Отец не говорил мне, в чем дело, но между ними что-то произошло. Друсс никогда не показывался в Дрос-Дельнохе. Мне кажется, это как-то связано с моей матерью.
— Он ей не нравился?
— Нет, тут другое. Там был еще как-то замешан друг Друсса — кажется, его звали Зибен.
— И что же он?
— Его убили при Скельне. Он был лучшим другом Друсса.
Это все, что я знаю.
Рек знал, что она лжет, но не стал настаивать. Все это теперь старая история.
Как и сам Друсс-Легенда.
Старик смял письмо и бросил его.
Не возраст угнетал Друсса. Он наслаждался мудростью своих шестидесяти лет, накопленным за долгую жизнь знанием и уважением людей. Иное дело — телесный ущерб, который нанесло ему время. Плечи были все еще могучи, и грудь выдавалась колесом, но мускулы на спине натянулись, как веревки.
И в поясе он сильно располнел за последнюю зиму. А его черная с проседью борода чуть ли не за ночь превратилась в седую с чернью. Но острые глаза, глядящие теперь на его отражение в серебряном зеркале, не утратили зоркости. Некогда их взгляд обращал вспять армии, заставлял героических противников отступать с позором и зажигал сердца людей, нуждавшихся в славном примере.
Он был Друссом-Легендой, Друссом Непобедимым, Мастером Топора. Детям рассказывали сказки о нем — настоящие сказки. Друсс-герой, бессмертный, подобный богам.
Он мог бы жить во дворце, мог бы иметь сотню наложниц.
Сам Абалаин пятнадцать лет назад, после победы при Скельне, осыпал его драгоценностями.
Но на следующее утро Друсс вернулся в Скодийские горы, в пустынный край, выше которого только облака. Поседевший воин возвратился в свой одинокий приют среди сосен, в общество снежных барсов. Там, в горах, покоилась его жена, с которой он прожил тридцать лет. Друсс тоже хотел умереть там, хотя и знал: хоронить его будет некому.
Эти пятнадцать лет он не сидел сиднем. Он бывал в разных странах и сражался за разных невеликих владык. Но прошлой зимой он пришел в свое горное жилище, чтобы поразмышлять и умереть. Он давно уже знал, что умрет на шестидесятом году своей жизни, — еще до того, как вещун предсказал ему это много лет назад. Он мог представить себе себя шестидесятилетним — но не старше. Сколько его воображение ни пыталось проникнуть за эту грань, там всегда царил полный мрак.
Узловатыми руками Друсс поднес деревянный кубок ко рту, скрытому в седой бороде. Вино было крепкое — он сам делал его пять лет назад. С годами оно стало лучше — не то что Друсс. Но вина уже нет, а Друсс пока еще здесь.