Мечи Дня и Ночи

— Все равно я рад, что он оказался здесь, когда Тени напали, — с улыбкой произнес Скилганнон. — О чем вы с ним говорили?
— О Джиане. Я сказала, что мы с ней только внешне похожи. — Аскари посмотрела в сапфировые глаза Скилганнона. — Ведь правда?
— Не могу ответить на это так, как тебе хочется. Когда я впервые встретился с ней, она была точно такая же. Храбрая, даже бесстрашная, верная друзьям и красивая. При этом самостоятельная, с умом острым и независимым. Мы с ней говорили о том, как изменим мир. Она обещала, что, став королевой Наашана, превратит эту землю в сад, где все граждане будут жить мирно и благополучно. Это было ее мечтой.
— Отчего же она так изменилась?
— Оттого, что сделалась королевой.
— Не понимаю.
— Я тоже не сразу понял. В большинстве своем люди подчиняются законам своей страны по очень простой причине. Если человек нарушит закон, он за это поплатится, и мысль о расплате удерживает его от дурных деяний. Это древнейший принцип. Убьешь кого-нибудь, и тебя самого убьют. Вздумаешь грабить, и тебе отрубят руку или выжгут клеймо на лбу, а то и повесят. Но что будет, если ты сам и есть закон, если твои действия не обсуждаются, а решения принимаются безоговорочно? Если тебя окружают люди, согласные с каждым твоим словом? Ты уподобляешься богу, Аскари. Отсюда до тирании один лишь маленький шаг.
— Я бы такой не стала. Я знаю разницу между добром и злом.
— Я тебе верю. Если бы Джиана выросла здесь, в горах, она говорила бы точно так же. Ты в отличие от нее не жила при двуличном дворе, и твоих родителей не убивали изменники. Тебе не пришлось вести жестокие войны, чтобы вернуть себе свое королевство. Я не защищаю женщину, которой она стала, но слишком просто было бы представить ее дьяволом в образе человеческом или чудовищем.
— Потому что ты любишь ее? — в новом приступе гнева спросила она.
— Возможно. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы отнять у нее власть, даже если это приведет к ее смерти. Большего я не могу обещать.
— Большего никто и не вправе требовать, — смягчилась она.
Ужас этого дня не отпускал Ставута. Он липнул к нему, как его собственная пропитанная кровью рубашка. Ставут ушел от стаи, желая побыть один. Солнце закатывалось на кроваво-красном небе. Достойный закат для такого дня. Цвет ярости.
Слезы набегали на глаза, катились по заросшим щекам. Он смахнул их, и рука стала красной. Этот день на всю жизнь останется в его памяти как День Зверя. Он никогда его не забудет, ни единой его жуткой подробности.
Стая бежала несколько часов кряду ровным, пожирающим мили аллюром. Перед грядой лесистых холмов Шакул остановился.
— Что там такое? — спросил Ставут.
— Был бой, — сказал Шакул. Все остальные звери принюхивались, задрав головы. — Много крови, — добавил Шакул.
— Веди, — приказал Ставут.
Шакул побежал вверх по склону, где густо росли деревья. Стая следовала за ним. Скоро перед ними открылась поляна, усеянная телами. Ставут, сойдя со своей петли, первым делом увидел Киньона с размозженной головой. Молодого лесоруба Арина пригвоздила к дереву сломанная пика. Его жена Керена лежала с задранной юбкой. Солдаты надругались над ней, а потом перерезали горло. Других женщин перед смертью постигла такая же участь. В живых не оставили никого.
— Четыре джика, — сказал Шакул. — Стояли вон там.
— Что?
— Мы уходим?
— Уходим? Да, мы уходим. Мы найдем солдат, которые это сделали. — В Ставуте зарождалась ярость — никогда еще он не испытывал чувства, равного ей по силе. — Найдем и убьем. Всех до единого.
— Как Красношкурый скажет.
— Они далеко ушли?
— Недалеко. Скоро догоним.
— Тогда вперед.
Шакул нагнулся, дав Ставуту взойти на его шлею, взвыл и пустился бегом. Пятнадцать джиамадов из стаи по его команде отклонились направо, пятнадцать — налево. Остальные молча продолжали бежать за Шакулом.
Ставут пригибался под низкими ветками и приседал, когда Шакул продирался сквозь кустарник. Вскоре джиамад замедлил бег и показал на колонну солдат, идущую через холм примерно в четверти мили от них.
— Сколько их там? — спросил Ставут. Шакул трижды сжал и разжал когтистые пальцы.
— Немного больше, немного меньше.
И они побежали дальше. Поднявшись на холм, через который отряд только что перевалил, они снова увидели солдат впереди — те шагали, не ведая об опасности. Потом один человек оглянулся и крикнул что-то. Солдаты взялись за оружие и попытались занять оборону, но джиамады уже налетели на них. Ставут, свалившись с Шакула, тяжело грохнулся наземь. Солдат с мечом подскочил к нему, но Шакул когтями разодрал человеку лицо и горло. Ставут выхватил у врага меч и кинулся в драку. Конный офицер, командовавший отрядом, в начале резни хотел ускакать, но Грава догнал коня, прыгнул на него и перегрыз ему шею. Всадник выпал из седла. Ставут преследовал бегущих и колол их мечом в спину. Уйти не удалось никому. Звериные челюсти разгрызали головы, дубины с гвоздями крушили черепа и хребты. Ставут огляделся. Несколько раненых пыталось еще уползти. Звери прикончили их, вонзая клыки в беззащитные шеи.
Командир лежал неподвижно. Грава рядом с ним пожирал зарезанного коня. Офицер, молодой и красивый, с ухоженной бородкой, взглянул на подошедшего Ставута.
— У меня есть ценные сведения. Агриас будет доволен, если вы отведете меня к нему.
— Я не служу Агриасу.
— Не понимаю. Кому же вы тогда служите?
— Киньону и молодой Керене. И другим, чьи имена я сейчас не припомню. Вряд ли вы спрашивали, как их зовут, когда убивали их и насиловали их женщин. — Ставут занес окровавленный меч.
— Подожди! — Офицер вскинул руку, и меч Ставута разрубил ее. — Смилуйся!
— Милости просишь? А других ты миловал, сукин сын? — Меч лязгнул о панцирь, отскочил и поранил офицеру бедро. Раненый стал отползать назад. Ставут шел за ним, и меч, порой задевая доспехи, рубил плоть и дробил кости. Мощный удар по челюсти выбил несколько зубов и рассек подбородок. Раненый лег на бок, подтянул к животу колени и зарыдал. Ставут продолжал рубить. Шакул схватил его за руку, оттащил прочь, а после присел над плачущим человеком и перегрыз ему горло. Ставут сидел на земле, придавленный внезапной усталостью.
Он отомстил за крестьян, но это не помогло. Они так и остались мертвыми, и их надежды ушли в землю вместе с пролитой кровью. Не стало Киньона, любившего печь пироги, и собирать народ в своем тесном домишке, и слушать, как нахваливают его стряпню. Не стало Керены, мечтавшей о пятерых ребятишках и домике в горах над Петаром. Они умерли жестокой, бессмысленной смертью — как и эти солдаты, со вздохом подумал Ставут.
Рядом с Шакулом стояли четверо джиамадов, состоявших при перебитом отряде.
— Почему они еще живы? — спросил, подойдя к ним, Ставут.
— Хочешь они мертвые? Я убью.
— Почему не убил их сразу?
— Больше стая, лучше охота.
— Они убивали моих людей.
— Нет, Красношкурый. Они стоять под деревья. — Ставут представил себе сцену побоища и вспомнил, что отметин от зубов и когтей на убитых не было. — Убить их? — спросил Шакул, и четверо попятились, подняв свои дубины.
— Не надо, — устало ответил Ставут. — Почему они захотели войти в нашу стаю?
— Воля, — сказал Шакул. — Охота. Много бегать. Хорошо есть. Много спать. Нет голокожих.
— Я тоже голокожий.
Шакул засмеялся, то есть начал издавать отрывистые рокочущие звуки.
— Ты Красношкурый.
Ставут, приняв это как комплимент, заметил кровь на боку джиамада.
— Я вижу, ты ранен.
— Не рана. Сапог. — Шакул показал на ноги Ставута, и тот понял, что содрал ему кожу во время своей «езды». А ведь зверь не сказал ему ни единого слова жалобы.
— Прости, дружище. — Ставут глубоко вздохнул и пошел к чужим джиамадам. — Хотите быть вольными и бегать в стае Красношкурого?
Они уставились на него холодными янтарными глазами, и один сказал: