Комбинации против Хода Истории (Сборник повестей)

Преданно сидя возле своего спасителя, Сизорин просяще потянул:
– Выходи, а? Дядя Володя... – Ему было неловко назвать сорокалетнего человека просто Володей.
Тот порывисто встал, выпрыгнул из теплушки.
– Ну ш-што они там мудрят?! Мне же работать надо, работать, работать!
Добровольцы переглянулись. Ромеев заговорил со злым возбуждением: да, он может с ними в пехоте быть, пожалуйста. Но большевицкие шпики – они ж кругом! Скольких он мог бы зацапать: с его опытом, с его «тонкостью». Для того и пробирался к белым, чтобы в контрразведке служить!
Лушин, не любящий тех, кто пренебрегает возможностью выпить, услышав к тому же, по его мнению, глупость, изобразил человека, который не позволяет себе насмешки, но удивлён безмерно:
– Чего они тут делают, шпики? Бомбу в вагон кинут? Не слышно было такого.
– А если они агитировают, – наставительно и, как всегда, приветливо произнёс Шикунов, – то дружина их берёт и в момент – за пакгаузы. Готово! На рассвете расстреляли двоих. Я ходил поглядеть: лежат.
Ромеев вскинулся в страстном негодовании:
– Кокнули невиновных, вполне могу сказать! Видал я дружинников этих. Ни в коей степени они подлинных лазутчиков не раскусят. А что те здесь делают – скажу...
В Самаре скопились основные силы Комуча. Отсюда эшелоны отходят по двум направлениям: на юго-восток, к Оренбургу, и на восток, к Уфе. Задача большевицкой разведки: узнать, куда больше войск отправляют? Если, скажем, на Уфу, то красные свои главные силы бросят на Оренбург, где белые слабее. Разобьют, а затем навалятся и на уфимскую группировку.
Ещё очень важно, до какой станции следуют эшелоны. Если до Кротовки – до неё три часа езды, – то узел обороны будет там. Чтобы её взять, красным придётся подготовиться, подтянуть новые войска. Если же эшелоны идут до Бугуруслана, то на расстоянии в двести верст до него серьёзной обороны белые не готовят. И, значит, большевики станут наступать ускоренно, не снимая частей с других участков.
– Вы через неделю-две, к примеру, вступите в бой. Будете драться – храбрей некуда. Но судьба боя уже сегодня решается, здесь! – Ромеев показал на составы, занявшие все пути, на толпящихся военных и разношёрстный люд.
Быбин закреплял пуговицу на запасной нижней рубахе. Откусывая нитку, степенно заметил:
– Неуж в нашей контрразведке про то не знают?
– Оно, конечно, как не знать, раз они – офицеры... – нервно поморщился Ромеев. – Но надо ещё лазутчика выследить! Кто на это годен – более меня?
 
5
Посетитель заинтриговал Панкеева. Вспомнилось, что недавно к ним в контрразведку обращался за вспомоществованием внушительного облика старик по фамилии Винноцветов – в прошлом один из высших чинов политического сыска. Бежав из Москвы от большевиков, он прозябал в Самаре в плохонькой гостинице рядом с вокзалом. Поручик послал за ним...
Винноцветов, огромный обрюзгший, лет шестидесяти пяти господин с седыми «английскими» полубаками, грузно, сдерживая кряхтенье, опустился в кресло.
– Фон Риббек, говорите? – в приятной задумчивости улыбнулся, вспоминая, потирая оживлённо белые руки с отечными пальцами. – Это, знаете, хо-хо-хо, фигура! – и вкусно причмокнул, как гурман, толкующий об изысканном блюде. – Разгром эсеровской партии в девятьсот шестом-седьмом – какую он здесь сыграл роль! Его заслугу трудно преувеличить. Талант бесподобнейший!
– И... – Панкеев подавлял нетерпение, но любопытство прорвалось: – он что же... в самом деле – «фон»?
Винноцветов одышливо захохотал, на морщинистом лице проступили налитые кровью прожилки.
– Барон, а? Не правда ли, курьёзно, кхе-кхе?.. – поперхав, перевёл дух. – Было доподлинно известно лишь, что его мать взаправду носила фамилию Риббек. В Москве, на Стромынке, держала дом терпимости – из дорогих. И имела авантюрную, романическую интригу со взломщиком – несомненно, русских кровей. Сия пара произвела на свет нашего с вами знакомого.
Числился он Ромеевым – уж и не знаю, откуда взялась эта фамилия. Одна из кличек была – «Володя». Поскольку он обожал разглагольствовать о своём «благородно-германском» происхождении, ему у нас дали, по созвучию с Риббеком, и кличку «Рыбак». Но, по его мнению, слово «Рыбак» чересчур походит на «Риббек» и своим прозаическим смыслом, г-хм, оскорбляет «родовое имя». Характер-с! Настоял, чтобы «Рыбака» заменили на «Рыбаря».
– Экий формалист! – рассмеялся Панкеев, захваченный историей.
Рассказ продолжился:
– В одну зимнюю ночь – не без помощи, надо думать, конкурентов – дом госпожи, г-хм, с вашего позволения, «фон Риббек» запылал. Дама самоотверженно боролась с пожаром, простудилась, слегла и вскоре приказала долго жить.
Володе (если его в то время звали Володей) было лет двенадцать, он пребывал в приличном пансионе. Его родитель, как оказалось, не чуждый мыслям о сыне, забрал его оттуда, стал держать при себе, а на время наиболее многотрудных передряг пристраивал у каких-то знакомых. И довелось отроку, после латыни, после уроков всемирной истории, получать уроки уголовного дна...
Однажды его отца смертельно изранили свои же сообщники. Володя, уже юноша, выслушал, по его словам, от умирающего родителя заповедь. Это нечто романтически-революционное – не знаю уж, в чьём духе: Гюго или Леонида Андреева. «Сынок, – молвил коснеющими устами отец, – твоя мать погибла от рук тех, кто занимался одним с ней делом, и то же самое относится ко мне. Потому бесстрашно и беспощадно, до последнего издыхания, мсти всем преступникам! Просись на службу в сыск!»
Так наш друг стал агентом московского сыска. Позже упросил «поставить» его «на политических» – тут его дарования и развернулись...
– Упоминал о восьми награждениях, – вставил Панкеев.
– Не врёт! – подтвердил Винноцветов. – А сверзился он из-за гордости. Я получил новое назначение, а на моё место заступило лицо со связями, но знаний и способностей недостаточных. И, как водится, первую же свою ошибку прикрыло тем, что спихнуло вину на нижестоящих, в том числе, на Рыбаря. На него наложили взыскание, но виновный начальник позаботился, чтобы обиженный агент получил двойное месячное жалованье. Проглоти пилюлю с сахаром и будь доволен! Такое было всегда и всегда будет.
Но наш друг горд, как истинный, кха-кха, барон Вольдемар фон Риббек. Подал на высочайшее имя челобитную с описанием просчётов начальства, не забыл указать на собственные заслуги, да ещё и предложил рекомендации... Разумеется, вылетел с треском.
Винноцветов закончил рассказ размышлением:
– Поменялось многое... и, тем не менее: простят ли его эсеры? Партийные амбиции, к несчастью, продолжают торжествовать. Весьма будет жаль, коли повесят. Донельзя глупейший конец для столь замечательного лица.
 
6
Добровольцы сидели на траве, рядком вдоль вагона, ели из котелков кашу. Обед. До каши выпили самогонки. Лушин захмелел, лицо стало одновременно и бестолковым, и озабоченным. То и дело вперял взгляд в Ромеева. Наконец сказал:
– Я давеча с ротным со... собеседовал. Его вызывали в штаб полка. Насчёт... этого... тебя.
Ромеев перестал есть, в ожидании молчал, не глядя на говорившего. Тот рассудительно поделился:
– Я думал: упредить, нет? – показал ложкой на Сизорина: – Вот он – безотцовщина. Ты его от смерти увёл! Я со... сострадаю. А то б не упреждал.
– И что ротному в штабе сказали? – спросил Шикунов.
– Нехорошее, – Лушин увидел в ложке с кашей кусочек варёного сала и с удовольствием отправил в рот. – Заарестовать могут его, – кивнул на Ромеева.
Еда заканчивалась в молчании. Сизорин сидел сбоку от своего спасителя, посматривал на него страдальчески, точно на умирающего в мучениях раненого, прижимал локоть к его локтю.
Шикунов, упорно называвший Володю на «вы», обратился к нему:
– Вы бы разъяснили нам...
В ответ раздалось:
– Чё долго суп разливать? Дела старые. Но сейчас всё по-другому! Как мне ещё молиться, чтоб дали поработать, а уж после считались?