Комбинации против Хода Истории (Сборник повестей)

– Это пока не понёс, – многозначительно заметил помещик Осокин. – А в недалёком будущем? Желательно бы поглядеть.
– Говорю, что есть, – возразил Бесперстов, – о будущем не гадаю... Возле станции Липяги было, в селе того же названия. Пришёл красный отряд – убили хозяина постоялого двора. И давай баб, девок бесчестить. Еженощно и ежедневно, понимаете. До недорослей добрались. Ну, население – ходоков в Самару. Прибыл комиссар интеллигентного вида, с ним дюжины две солдат. Требует у отряда выдать наиболее отъявленных, а отряд – ни в какую! В нём семьдесят с лишком штыков. Тогда комиссар мобилизовал население, и общими силами рассеяли негодяев, несколько попавших в руки были показательно расстреляны. Затем, правда, пришла в Липяги красная рабочая дружина. Священника расстреляли. Грабят. Но не насилуют!
– Облегчение... – вздохнул Осокин.
– Я не разбираю вопрос о сомнительности облегчения, – не без чувства обиды заявил Бесперстов, – я говорю моё мнение! Оно состоит в том, что если мы истребим банду Пудовочкина, есть твёрдая надежда избежать многочисленных казней. Сам я, как зачинщик, готов ответить своей головой!
Хозяин колбасной Кумоваев обнял сидящего рядом сына, поручика:
– Я и мой Олег объявляем о себе то же самое! С первого часа, как у меня в магазине эта сволочь убила Гужонкова, меня всего бьёт. Ведь это ж я бедолагу под смерть подвёл! Назвал его палачу. Не понимал, что бедному угрожает... Мне кусок в горло не идёт!
– Очень хорошо, Григорий Архипович, – сказал Бесперстов с пылким одобрением (выходило: он одобряет то, что кусок не идёт в горло Кумоваеву), – хорошо и важно, – продолжил он, – что вы за самую решительную меру! Это многим будет в пример.
Слова начальника станции подхватили купец Усольщиков, бывший пристав Бутуйсов, приказчик галантерейного магазина Василий Уваровский – непременный участник всех домашних спектаклей в городе, любимец дам.
Затем заговорил капитан Толубинов, потерявший на германском фронте правую руку, она отнята по самое плечо; в теле сидят две пули. Капитан сообщил, что имел доверительную беседу с председателем совдепа Юсиным.
– Одно время на фронте мы с ним были накоротке. Он как большевик, господа, вы понимаете, о теперешних делах ничего определённого не сказал. Но дал понять... Если мы уничтожим отряд Пудовочкина, не тронув никого наших местных большевиков, и тотчас заявим в Москву о нашей горячей преданности советской власти и тому подобное, он, Юсин, со своей стороны, подтвердит нашу правоту. И наверняка можно будет сказать, что карательных мер против города не последует. Комиссары – люди практические. Поймут – отряда не воскресить. Так зачем им раздувать пламя, делать врагом целый город?
– Вполне справедливо! – поддержал старший бухгалтер хлеботорговой компании Билетов. – Юсин, господа, – большевик, но я ему, знаете, верю. Теперь, когда нам стала известна его позиция, думаю, все точки расставлены.
С ним в общем согласились.
– Следовательно, – предложил капитан Толубинов, – перейдём к военной стороне дела...
 
17
Зверянский со своим постояльцем вернулся домой. Доктор узнал от домашних о новых злодеяниях Пудовочкина: об убийстве на рыночной площади десятерых подростков. Застрелены их родные, посмевшие требовать разъяснений, куда и зачем уводят ребят.
Доктор бегом поднялся в комнату постояльца.
– Валерий Геннадьевич, дорогой... за эти часы бесед мы как будто пришли к взаимопониманию, у нас одинаковые взгляды на некоторые святые вещи... Вы, скажу вам прямо, мне симпатичны! Я умоляю вас: немедленно употребите ваше влияние, приложите ваши недюжинные силы и остановите кровавую оргию!
Костарев прохаживался по комнате, с интересом поглядывал на Зверянского сквозь пенсне. Тот протягивал к нему крупные жилистые руки.
– Поеду-ка я к моему Пудовочкину, – помолчав, сказал Костарев.
– Поезжайте, дружочек, скорее! Сделайте святое дело!
* * *
Доктор не лёг спать, ждал возвращения постояльца. Тот приехал далеко за полночь. Тотчас Зверянский поспешил к нему, комнату озарила свеча.
– Валерий Геннадьевич, умоляю, не терзайте! Варфоломеевская ночь остановлена?
Человек с бородкой утвердительно кивнул:
– Можете не волноваться, – прилёг на канапэ. – Ну, и полюбовался же я, Александр Романович, на это творение природы! Угодил к ужину. Товарищ Пудовочкин прибрал сковороду отбивных, столько же жареной рыбы, горку пирожков с ливером, обильно сдабривал всё это настойками и винами из погребов сахарозаводчика. Напоследок съел дюжину пирожных, фунт конфет, выпил графин сладкой наливки.
– Чудесно, – вырвалось у Зверянского, – что вы сумели воздействовать на это прожорливое кровожадное чудище!
– Вот вы как о нём! А он меня, между прочим, о вас расспрашивал. Уважает врачей! Любит, чтобы его осматривали.
– Да я ему стрихнину дам!
– Ф-фу, что я слышу и от кого? – нервное породистое лицо Костарева исказила гримаса. – Вы же – отъявленный добряк, и вдруг эдакие заявления. А товарищ между тем прислал вам подарок. – Он встал, достал из кармана пальто бутылку: – Ром, настоянный на рябине. Большая редкость нынче! И это не всё... – вышел на лестницу, кликнул ординарца.
Через несколько минут на столе появились жареные цыплята, белый калач, изюм, шоколад.
– От него – ни в коем случае! – замахал руками Зверянский. – И вы забыли, что сейчас же пост!
– О, как вы умиляете, доктор! Ваша душа заматерела в добродетели. Из таких прелестно-бесхитростных рыцарей получаются отменные портильщики великих дел. Вас просто необходимо расстрелять! Если я не сделаю этого, вы можете погубить исключительную возможность сыграть против Хода Истории. С меня надо будет тогда содрать кожу с живого, вытягивать из меня жилы...
«Я усугубил его болезненное состояние, – подумал, злясь на себя, доктор. – До чего же он мучается! А ведь он только что постарался для людей». Зверянский попросил прощения.
– Я вас не обижу, Валерий Геннадьевич, предложив чаю?
Позвал горничную. Приземистая большерукая Анфиса лет под тридцать внесла самовар, мрачно взглянула на постояльца, вышла, быстро и сильно ступая. Доктор наполнил чашки чаем. Костарев молча налил рюмку рома, выпил.
– Не могу смотреть, как вы убиваете себя.
– Перестаньте раздражать! – желчно, грубо оборвал Костарев. – Что такое – ваша заботливость обо мне? Чушь! Её никак не должно быть. Если б вы вправду могли сочувствовать мне, то заботились бы о том, ради чего я в любой момент готов отдать и свою, и миллионы чужих жизней. Ничего дороже этого явления нет и не может быть, ибо это явление есть Россия!
 
18
«Понесла молодца лихая! – с тоской подумал доктор. – Но ведь искренен! Дай-ка подсажу болезного на его любимого конька...»
– Вот вы рассуждаете, Сан-Франциско надо было в своё время колонизовать...
– Продолжать с него колонизацию, – поправил Костарев, – двигаться на восток, по просторам, куда в те времена ещё не добрались янки. Граница между русской и англоговорящей Северной Америкой пролегла бы с севера на юг через нынешний город Денвер!
«Милый вы мой Александр Македонский!» – мысленно воскликнул доктор, у него щемило сердце.
– Дружочек, Аттила вы мой, – пробормотал он. – Откуда же сил было взять? Мы Кавказ полвека покоряли...
– А вот Кавказ, Крым следовало оставить на сегодня! И без Польши, Литвы, Финляндии надо было обойтись. Не лезла же Англия присоединять Данию. Энергию нужно забрасывать подальше и туда, где свободнее. Нам бы не грызться с Турцией, а ещё при Петре Первом – все силы в Северную Америку! Отменить крепостное право – мужики б и потекли. Да ещё сказку о заморском чудо-счастье распустить. С кого этого б не достало, тех насильственно выселять, как делало английское правительство, когда освобождало земли для нужд овцеводства. Гнать и подгонять. И обещать, обещать! Мелкопоместные дворяне поразорялись бы без рабочих рук и сами в Америку побежали б. И хорошо – ибо все главные нигилисты вышли из них. А так: мирная жизнь не для вас? На Восток! Вот вам просторы – дерзайте.