Возрожденный Дракон

Подвешенный над полом Карридин едва сумел жалобно что-то простонать. Ему казалось, что его шея, изогнутая безликим чудовищем, вот-вот разорвется.
Мурддраал швырнул Карридина через зал, и военачальник треснулся о самую дальнюю стену и соскользнул на ковер почти без чувств. Он простерся ниц, пытаясь вдохнуть воздух.
— Ну, есть еще вопросы, человечек?
— Я... слушаю тебя и повинуюсь! — промямлил Карридин в ковер. Но не услышал ответа.
Скривив лицо от боли у себя в шее, он огляделся. Кроме Карридина, в зале никого не было. Древняя пословица вспомнилась ему: «Полулюди на тенях скачут, как на лошадях, а свернут они с пути — не ищите: не найти!..» И вправду, никакая стена не была для Мурддраала непроходимой преградой. В груди Карридина зарождался рев ярости. Осыпая проклятиями толчки боли, идущие от запястья, рыцарь поднялся на ноги.
Дверь распахнулась, и в зал вкатил свое брюхо Шарбон с корзиной в руках. Он замер, уставившись на Карридина.
— Заждались меня, хозяин мой, да? Уж вы простите мне отлучку, хозяин, я ходил покупать фрукты для вас...
Неповрежденной своею левой рукой Карридин выбил из рук Шарбона нелепую корзинку, пустив убогие зимние яблочки раскатываться по коврам на полу, и наотмашь, тыльной стороной ладони, отвесил слуге по физиономии звонкую оплеуху.
— Простите! Извините меня, хозяин! — шептал Шарбон.
— Подать немедля бумагу, перо, чернила! — рычал Карридин. — Пошевеливайся, остолоп! Мне нужно написать новые приказы!
Но какие приказы? Какие?
Не чуя под собой ног, колобок Шарбон катался по залу, поспешая исполнить указания хозяина. Карридин же не мог оторвать взгляд от рубцов и линий на полированной столешнице, не в силах унять сковывающий его страх.
 
Глава 1
ОЖИДАНИЕ
Колесо Времени свершает свои круги, наступает новая эпоха, а прежняя уходит, оставляя в памяти людей свои деяния, из коих расцветают легенды. Легенды упрощаются, их уже называют сказками, но и сказки давнего времени меняют свой лик, когда породившая их эпоха приходит в новых лицах.
Пришел срок — и на арену жизни выступила эпоха, которую одни называли Третьей, другие — давнишней, но возродившейся, — тогда-то в Горах Тумана и разбушевался вихрь. Нельзя именовать эту бурю началом чего-то инако живущего. Колесо Времени, замыкая круги, не ведает, где начало и где конец одного круга. Но в ту пору и впрямь родилось новое.
У подножия гор, на просторах долин, голубых в тумане утра, ветер пустился в разгул. На долах, где шумели вечнозеленые леса, он блуждал и слабел, но другие пустоши, еще голые, лишь собирались породить зелень трав и дикие гвоздики. Долгим воем ветер оплакивал погребенные песками руины, памятники неизвестно кому, забытые людьми так же, как их творцы. Буран стонал на перевалах, в расщелинах между скалами, убеленными снегом, не таявшим никогда. Плотные облака прилипали к вершинам гор, такие же белые, как снег, и сливались с возвышенностью.
В предгорьях зима миновала или уже уходила, но здесь, на высотах, она будто вцепилась в каждый камень, обшивая вершины белыми заплатами. Вечнозеленые деревья и кустарники уже не боялись обнажить иголки, листочки, а у обычных деревьев-простаков ветви оставались голыми, они чернели на фоне скал и спящей почвы. И не было слышно голосов — лишь дуновение ледяного ветра над снегами и камнем. Вся земля, казалось, чего-то ожидает. Чего? Что-то должно взять ее за живое, вернуть к жизни...
Перрин Айбара завел своего коня в чащу кустов болотного мирта и сосен и привязал узду к стволу. Он повел плечами и поплотнее закутался в плащ, подбитый изнутри мехом, — настолько уютно, как привык устраиваться воин, таскающий на поясе топор с лезвием-полумесяцем, не выпуская из рук длинный лук. В тот самый день, когда выковал мастер Лухан сей добрый топор с вечно холодной сталью, Перрин ему качал мехи. А нынче в пути ветер вздувал плащ Перрина, отбрасывая с его головы капюшон, приглаживая лохматые кудри, и пронизывал воина насквозь, но Айбара только пошевеливал пальцами, согревая ноги, да поеживался, не покидая седла, и раздумывал он вовсе не о погоде. Не выпуская из виду пятерых своих спутников, он старался понять, донимает ли их холод. Ибо послан отряд был не для ожидания, но для чего-то большего.
Конь Перрина, по кличке Ходок, пофыркивал и задирал голову. Ходока, жеребца мышастой масти, с едва заметным серебряным блеском на шерсти, Айбара прозвал так за быстроногость, но в те минуты на дороге конь словно бы чувствовал раздраженность всадника, его нетерпение. Устал я от бесконечного ожидания. Морейн держит нас всех, будто клещами. Да спалит тебя Свет, Айз Седай! Ну когда же кончится это ожидание?!
Перрин бездумно потянул в себя воздух. Дорожный дух был смешан с лошадиным ароматом, но еще доносился запах людей, острого человеческого пота. Кролик едва успел дать петлю меж двух берез, всего мгновение назад, и страх вновь его подгонял, так что лиса-охотница не сумела догнать добычу. Но вдруг юноша сообразил, что делает, и одернул себя. На таком ветру лучше б у меня нос заложило. Очень бы ему хотелось сейчас заполучить насморк. И я бы не позволил Морейн излечить меня от него.
Вдруг у него словно защекотало что-то в затылке. Но верить ощущениям не хотелось. И спутникам своим он ничего не сказал.
С Перрином по-прежнему двигались по дороге пятеро всадников, короткие луки их были наготове, и все пятеро строго взирали на небосклон да на склоны гор, поросшие редким лесом. Думалось, будто эти пятеро не чувствуют ветра, что раздувает их одежды, точно флаги. Над плечом каждого из них виднелась рукоять двуручного меча, продетого сквозь разрез в плаще. Глядя на их гладко выбритые головы с узлами волос на макушках, Перрину становилось еще холодней. Но для них, пятерых, нынешняя погода казалась обыкновенной, весенней. На самой прочной наковальне мира из них выколотили всю чувствительность. Шайнарцы из Пограничных Земель славились твердостью, они жили на самом пороге Великого Запустения, где набеги троллоков могли повторяться чуть не каждую ночь, где даже купец или земледелец по-солдатски владели мечом и луком. Но пятеро всадников были не пахарями, а солдатами чуть ли не с самого рождения.
Нередко удивлялся Айбара тому, с каким уважением все пятеро воителей выслушивали его распоряжения, вполне признавая его командиром. Будто они полагали, что ему дано особое право, некое знание, для них закрытое. Или, может быть, они — просто мои друзья? — спрашивал он себя не совсем искренне. Ни один из пятерых не был столь высок ростом, как Перрин, и ни один не был так же крепок сложением. Годы работы подмастерьем в кузнице развили в нем неуемную силу, развернули плечи, сделав Перрина чуть ли не вдвое крупней всякого воина. Но шутки пятерых шайнарцев, проходившихся по поводу его юного возраста, заставили Айбара ежедневно брить себе щеки, чтобы спутники умолкли. Шутки друзей все же нередко насмешливы. Ему бы очень не хотелось вновь стать мишенью для шуточек, чего не миновать, коли Перрин упомянет о своем ощущении.
Внезапно Перрин с растерянностью вспомнил, что на его наблюдательность спутники надеялись и в эту секунду. Он проверил, наготове ли стрела, наложенная на его длинный лук, и обратил взгляд вниз, на пространства долины: она начиналась в западной стороне и, медленно распахиваясь вширь, исчезала из поля зрения. Земля ее была покрыта широкими и узкими полосами снега, последними следами зимы. Деревья там, внизу, истерзанные ветрами, все еще тянулись к небу голыми, заледеневшими в мороз ветвями, но высились и вечнозеленые сосны, болотный мирт, ели и остролист. А вдоль предгорий поднимались тенистые леса; на склонах гор, как и в оврагах долин, они могли дать укрытие любому, кто умел им воспользоваться. Но без крайней необходимости здесь в леса не ходили. Рудники были разбросаны в дальних южных краях, либо на севере края, еще дальше; местный же люд истово веровал, что в Горах Тумана каждого подстерегает неудача, а потому не следует заходить в лес, коли возможно того избежать. Глаза Перрина сверкали отполированным золотом.