Руна

Только теперь она поняла, что все это время отчаянно кричала. Когда же сознание наконец покинуло ее и она рухнула на пол, паяльник выскользнул из руки и оказался возле занавески в спальне, расплавив капроновый тюль с той же быстротой, с какой несколькими секундами ранее спалил нежную оболочку ее глаз.
 
Глава 12
Ангелы смерти
Утром в пятницу Грэйс проснулась рано. Едва встав с постели, она тут же сняла со стены показавшийся ей излишне ярким и кричащим плакат, рекламировавший очередное творение Русса-Мейера “Быстрее, Кошечка, убивай! Быстрее!”, и заменила его вырванным из журнала счетверенным листком на тему “Мертвого и похороненного” Дэна О’Бэннора. Плакаты служили не только своеобразным украшением, но и скрывали настойчиво проступающие на обоях, прямо у нее над кроватью, следы сырости. Надо сказать, что жилье Грэйс пребывало в отвратительном состоянии, однако убедить хозяина в необходимости ремонта было практически невозможно — по крайней мере до той поры, пока она не возместит всю задолженность по квартплате. Грэйс слезла со стула и снова задвинула его в угол; потом подозрительно принюхалась и выпроводила пса в прихожую.
На ближайший уик-энд у нее не было никаких конкретных планов, а главное — денег, даже на билет в кино. “Может, позвонить Гарри и попросить у него взаймы фунт? — подумала она. — Впрочем, судя по всему, он не горел желанием встречаться со мной после похорон”. Что и говорить, этот мужчина показался ей очень даже симпатичным — таким гладким, ухоженным; уж для него-то один-два фунта — определенно сущая мелочь. Глядя на него, невозможно себе представить, что он ездит в городском транспорте или сам утюжит себе брюки.
Грэйс свернула трубочкой снятый со стены плакат и сунула его под кровать. Кстати, обручального кольца он не носит. Интересно, а девушка у него есть? Скорее всего, ему нравятся тощие блондинки, манерно растягивающие слова и с кучей искусственных зубов во рту. Ну, в самом деле, разве женщина может всерьез доверять мужчине, который зарабатывает себе на жизнь тем, что расхваливает несуществующие достоинства всяких вещей? Интересно, а он хоть когда-нибудь вообще говорит правду, хотя бы самому себе? “А что, черт побери, — подумала она, — может, попробовать спасти его душу? Как знать, вдруг именно я являюсь его последней надеждой, и сама наша встреча состоялась по воле Господней?” В ее глазах блеснул знакомый огонек. Усевшись на постель, Грэйс отыскала в справочнике телефон Гарри и позвонила.
После третьего гудка трубку сняли. Нет, ответил он с явным недовольством в голосе, увы, он никак не сможет сегодня вечером поужинать с ней. И вообще, известно ли ей, что сейчас всего лишь половина восьмого утра? Да, Гарри действительно пребывает в подавленном состоянии в связи с постигшим его ударом, однако это отнюдь не означает, что им следует в дальнейшем поддерживать какие-либо отношения.
— Можете называть меня Грэйс, — сказала она.
— Хорошо, Грэйс. Но пообедать с вами я все равно не смогу. И потом, помимо всего прочего, у меня есть подруга.
— Ага, это все же лучше, чем если бы вы были женаты.
— Для вас — возможно. До свидания, мисс...
— Грэйс. Кстати, вам известно, что от судьбы все равно не уйти?
— Что-что?
— Как знать, вдруг нам с вами на роду было написано встретиться?
— И для этого моему отцу надо было погибнуть? Да, ничего себе способ познакомиться с человеком! До свидания.
“Судя по всему, орешек оказался покрепче, чем я думала”, — пронеслось в голове Грэйс. Положив трубку, она еще некоторое время продолжала сидеть на кровати, сосредоточенно покусывая ноготь. А почему бы не попробовать достучаться до его сердца? Все какое-никакое развлечение.
Как обычно, в то утро Дороти Хаксли села в автобус и, заняв место у окна, погрузилась в раздумья. Подобно героине одной из песен группы “Битлз”, она постоянно задавалась вопросом, нужна ли она еще хоть кому-то в свои шестьдесят четыре года? Физически Дороти была довольно крепкой и вполне здоровой женщиной, зато душевным состоянием похвастаться не могла. Она обладала пытливым складом ума — пожалуй, даже в большей степени, чем требовалось бы ради ее же пользы, — однако чем больше она познавала мир, в котором жила, чем больше черпала информации о нем из газет и телевизионных передач, тем меньше ей хотелось оставаться его частичкой. Своим настоящим домом она считала именно библиотеку, а отнюдь не ту квартиру, которую она согласилась занять по настоянию дочери и которая представлялась ей слишком современной, светлой и просторной. Сквозь окна с алюминиевыми рамами в комнату проникали лучи солнечного света, они пронзали разогретое ими же стекло и, скользя над ковром, разбивались о стены, словно пытаясь создать у нее иллюзию, будто она живет где-то на испанском побережье, а отнюдь не в южной части Лондона. Обтекаемые лавиной тепла и света, книги быстро высыхали и растрескивались, и потому ей гораздо приятнее было находиться в укромных уголках своей библиотеки — по крайней мере, тут можно было позаниматься, да и книги здесь старели все же более достойным образом. Как, впрочем, и она сама.
Дочь как-то спросила Дороти, верит ли она в Бога. Ни Бог, ответила она тогда, ни какое другое конкретное божество не в праве монополизировать веру человека. Это является уделом лишь богов и божеств во всем их множестве и разнообразии. Слегка озадаченная таким ответом, дочь тогда успокаивающе похлопала мать по руке и вместе со своей новой семьей вернулась в Австралию, чтобы снова наслаждаться сухим солнечным воздухом. Дочь, похоже, не ведала каких-либо сомнений, тогда как сама Дороти, коротая дни в полном одиночестве, настойчиво продолжала поиски чего-то такого, что открыло бы ей смысл собственного существования.
По ночам, надежно оберегаемая светом ночника от наседавших со всех сторон теней, удобно устроившись в постели, она приобщалась к элевсинским и орфическим таинствам, постигала историю розенкрейцеров и храма Соломонова. Однако то, что ей удавалось там отыскать, не выходило за рамки возбуждающих воображение фрагментарных намеков, сокрытых в ритуалах забытых религий и погребенных под толщей цветистых повествований сверхъестественного толка. Временами ее поиски вознаграждались озарениями, проблесками ясности, постепенно выстраивавшимися в некую систему, напоминающую карту парадоксов и вероятностей Фрэнка Дрейка. Крестики, которые он наносил шариковой ручкой на листы миллиметровки, со всей очевидностью свидетельствовали о несостоятельности всех его изысканий. Впрочем, им обоим недоставало нужной системы координат, чтобы при ее помощи прийти к каким-то конкретным и достаточно убедительным выводам. Возможно, когда-нибудь и в самом деле настанет день, когда она сможет отыскать на страницах столь любимых ею книг нечто такое, что позволит ей понять природу и суть своего подлинного верования.
— Доброе утро, Фрэнк.
Проходя мимо заваленного бумагами письменного стола своего помощника, Дороти положила на него номер “Индепендент”.
— Что это ты сегодня так рано? — удивилась она. До открытия библиотеки оставалось целых двадцать минут.
— Да вот надо было обновить досье, — ответил Фрэнк, глядя на нее поверх очков. — Там что, дождь идет?
— Только что начался. На четвертой странице для тебя кое-что есть. Кофе хочешь?
— Да, пожалуйста. — Фрэнк развернул газету и отыскал заметку длиной не более дюйма. — Сообщают лишь, что им удалось опознать труп утопленника, — разочарованно проговорил он. — Из всего напечатанного на этой неделе самое интересное — о том типе, который на своем “ягуаре” рухнул в Темзу. А это слишком уж заурядно.
— Мне так не показалось, — откликнулась Дороти. — В газете пишут, что человек этот утонул в канале у Камденского шлюза. Но ведь там очень мелко, и едва ли кому-то пришло бы в голову топиться именно в этом месте.
— Утонуть можно и на глубине в один дюйм.
— Так-то оно так, но в данном случае попахивает убийством. — Дороти вернулась с кофе и увидела, что Фрэнк все-таки вырезал заметку, наклеил на карточку и положил в папку — точь-в-точь ребенок, наклеивающий понравившиеся ему картинки в альбом. — Ты уже приступил к своей статье?