Череп мира

Изабо с радостью натянула на себя одежду и отправилась на поиски удобного места для сна. Она собиралась потратить еще некоторое время на поиски еды и отдых, прежде чем отправляться к Устам Мира. Ей хотелось, чтобы у нее самой был полный желудок, когда ее поглотят боги.
 
ПОГЛОЩЕННАЯ БОГАМИ
В Устах Мира было темно, как в утробе у Гэррод. Изабо зажгла шар ведьминого огня и с любопытством оглядывалась вокруг, пробираясь по длинному туннелю с зеркальными черными стенами.
Ее не покидало беспокойство. В воздухе постоянно звучали какие-то стоны и вздохи, а зловонный ветер то и дело проходился по ее лицу противными влажными пальцами. Она запустила руку в рукав и погладила мягкие перышки Бубы. Сова сонно пискнула, протестуя.
— Может, вылезешь и составишь мне компанию? — попросила Изабо. Ее голос против воли вышел каким-то тонким и писклявым.
Сплю-ух.
— Здесь темно, как ночью, — прошептала Изабо. — Твои острые глаза и уши будут очень полезны. — Она жалобно ухнула, и крошечная сова покорно вздохнула. Буба выползла из ее рукава, захлопала крыльями, покрутила головой, потом попыталась забраться обратно в теплую темноту рукава Изабо. Та накрыла ее ладонью.
Пожалуйста-ух?
Сова нехотя позволила посадить себя на плечо к Изабо, где тут же вцепилась острыми коготками в мех и нахохлилась. Буба была лесной жительницей, и этот длинный темный туннель с блестящими стенами и противным запахом не нравился ей. Она принялась ворчать в ухо Изабо, которая продолжала идти по туннелю.
Чем глубже они проникали в чрево горы, тем сильнее становился запах и громче звуки. Иногда они походили на чей-то храп, иногда казались урчанием какого-то гигантского несытого желудка. Жара стала почти невыносимой, и в конце концов Изабо сняла тяжелую шубу и понесла ее на руке, но ладони и лоб все равно были покрыты липким потом, и она подобрала волосы, чтобы они не липли к шее.
Туннель довольно круто пошел вниз, и Изабо увидела впереди зловещее красное зарево. Запах был столь сильным, что у нее перехватывало горло и она еле могла дышать. Заставляя себя идти вперед, она потерла воспаленные глаза и увидела, что пол туннеля раскалывает сверкающая трещина. С упавшим сердцем она подобралась поближе к ее краю и заглянула внутрь. Расселина уходила вниз, насколько хватало глаз, испуская черный дым и сияя тем тусклым красным светом. Она отпрянула и с бешено колотящимся сердцем прижалась к стене, едва не теряя сознания от этого запаха и собственного страха. Противоположная сторона казалась в миле пути, хотя если бы по дну расселины бежал прозрачный ручеек, Изабо не задумываясь перепрыгнула бы через него.
Она могла бы превратиться в сову и перелететь через мерцающую красную расселину, но это означало, что придется бросить шубу, салазки и тощую сумку с горсточкой орехов, коры и лишайников. Сколь бы скудными ни были ее запасы, на то, чтобы собрать их, у Изабо ушло добрых полдня, и у нее не было никакого желания появляться на другой стороне горы голой, замерзшей и голодной.
Поэтому она собрала в кулак все силы и мужество, разбежалась по коридору и перескочила трещину, приземлившись далеко на другой стороне. Ноги под ней подломились, и она упала, покатившись клубком меха, дерева и плоти. В конце концов она остановилась, лежа на земле, потрясенная, ушибленная, но все же живая. Буба слетела к ней на бедро, насмешливо ухая.
— Очень мило с твоей стороны, — проворчала Изабо. — Тебе-то что, расправила крылья и лети себе, а мне приходится полагаться на собственные ноги.
Ты-ух могла бы-ух парить-падать тоже-ух , сухо ответила сова.
— Только если бы оставила все свои вещи, а я не хочу! — Изабо согнала сову с бедра, осторожно поднялась и поправила сумку и салазки, забросив их с шеи за спину, где им и полагалось висеть. Потом снова зашагала по туннелю, слегка прихрамывая и жалея, что ее меха такие тяжелые.
Когда они вошли в Уста Мира, было раннее утро, и по урчанию в животе Изабо поняла, что сейчас время уже подходило к обеду. Туннель расширился, образовав разветвление небольших пещер, со стен части из которых свисали странные образования, похожие на сталактиты. Она расстелила шубу и уселась на нее, порывшись в сумке в поисках чего-нибудь съестного. Ее содержимое было совершенно неутешительным для молодой женщины со здоровым аппетитом, но Изабо удовольствовалась тем, что у нее было, и съела все до крошки, поглаживая голову совы, устроившейся поспать. Потом снова отправилась в темноту, чувствуя, как каждая клеточка ее тела тоскует по голубому небу и свежему холодному ветру.
Пещеры стали более просторными и впечатляющими. Она подошла к одной, с маленьким озерцом в центре, в котором вода бурлила и шипела, а над ней поднимались извилистые струйки пара. Когда Изабо шла по его берегу, изрытому ямами и в серых пятнах золы, в воздух внезапно взвился фонтан горячей воды, обрызгав ее обжигающе горячими каплями. Она инстинктивно прикрылась рукой с намотанной на нее мохнатой шубой, которая приняла на себя основной удар, но все-таки щека и тыльная сторона ладони оказались довольно сильно обожженными, и она с трудом сдержала слезы ошеломления и боли. Она поспешила прочь от коварного озерца, чуть не споткнувшись о тело мальчика-Хан'кобана, которому не удалось отделаться так легко. Очевидно, он погиб совсем недавно, страшно обезображенный струей пара. Изабо с некоторым облегчением увидела, что это был не тот мальчик, который помог ей. Она начертила пересеченный круг, знак благословения Эйя, в воздухе над его покрытым пузырями лбом, потом отошла, чувствуя, как дрожат у нее ноги. Притулившись у стены как можно дальше от ужасного озера, она порылась в своей сумке и нашла небольшой горшочек с целительным бальзамом. Смазав ожоги настолько тщательно, насколько это было возможно с изувеченной рукой, она поспешно зашагала дальше, чувствуя нарастающую ненависть к этому мрачному путешествию.
Теперь поток бежал по одной стороне туннеля, горячий и зловонный. Он привел Изабо в огромную пещеру глубоко в чреве горы. Она простиралась насколько хватало глаз, а ручей превратился в цепочку заводей и небольших озер, вьющуюся среди куч серой золы и углей. Зрелище было невыносимо безрадостным, не обладавшим даже той зловещей красотой пещер, к которой привыкла Изабо. В воздухе висел густой дым, сквозь который виднелось множество туннелей, расходящихся в разные стороны. Некоторые светились зловещим красным заревом, выплевывая клубы едкого черного дыма, как будто внутри дремал дракон.
Она не знала, куда пойти. До сих пор путь был ясен, поскольку от туннеля не отходило никаких ответвлений. Теперь же Изабо приходилось пробираться через груды серо-черного пепла, обследуя по очереди каждую пещеру и каждый боковой туннель. Инстинктивно она держалась подальше от тех, из которых вылетали снопы искр, выбирая более безопасные на вид. Буба летела впереди, отыскивая тупики и этим экономя ей массу времени. Некоторые коридоры, прежде чем закончиться, уводили вдаль. В одном из них Изабо обнаружила скелет, на котором еще держались полуистлевшие лохмотья кожи и меха. Рогатый череп упал на грудь, как будто эта груда костей просто спала, держа посох в костях рук.
Она сделала знак благословения Эйя, сомкнув большой палец с остальными пальцами левой руки и положив поперек образовавшегося круга один палец правой. Потом поспешила по туннелю обратно, надеясь, что скоро найдет дорогу без новых ужасных открытий. Но дети Хан'кобанов уже довольно с давних пор совершали путешествие через гору, и останки тех, кому не повезло, попадались на каждом шагу. Некоторые были совсем недавними, и это оказалось самым тяжелым. Изабо почувствовала, как паника сжимает ей горло, замутняя разум и заставляя ее беспокойно торопиться. Ей пришлось через силу заставить себя отдохнуть и поесть, а потом выпить чаю, сделанного из горячей и горькой воды, и найти безопасное местечко, чтобы поспать.
Спала она очень беспокойно и проснулась в холодном поту. В темноте пещер не было никакой разницы между днем и ночью, и Изабо встала и продолжила свой путь, отчаянно желая поскорее вырваться отсюда. Она нашла туннель, в котором не было ни препятствий, ни тупиков, и ее шаги ускорились. Буба тоже тревожилась и летела впереди, время от времени подавленно ухая. Ее уханье отзывалось зловещим эхом, и Изабо пришлось прикусить язык, чтобы не прикрикнуть на нее и не велеть замолчать.