Лжец

– Нет, конечно нет, – признал он. – Однако…
– Ха-ха. Вот и глупо, потому что она-то как раз оперативник и естъ\
– Что?
– Или нет? – задумчиво пробормотал Трефу-зис. – Так дьявольски трудно сказать что-либо в той дьявольски опасной игре, которую мы ведем.
Как бы там ни было, какая нам разница? Разве не все мазаны одним проклятым миром? Левые и правые? Правые и неправые? Ни черта эти старые различия больше не значат, черт бы их побрал насовсем.
– Ну хорошо, хорошо, – сказал уязвленный насмешкой Адриан. – Готов признать, все это звучит немного глупо. Но мы видели в прошлом году, как убили человека. От этого ты отмахнуться не можешь.
– Несомненно.
– Так мы поэтому возвращаемся в Зальцбург?
– Не думаю, что нам удастся поесть, пока мы не доберемся до Франции. На железнодорожном вокзале Арраса имеется на удивление приличный ресторан. Будь умницей, поищи его на карте, хорошо?
 
II
Пробовать foie gras [98] Адриану до сих пор еще не доводилось.
– Я думал, это просто паштет, – сказал он.
– О нет, паштет ей и в подметки не годится. Это настоящая печенка. Поджаренная на открытом огне. Думаю, ты будешь доволен.
Доволен Адриан был.
– Просто тает во рту! – восклицал он. – Невероятно!
– Ты найдешь, что «Кортон-Шарлемань» великолепно ее дополняет. И правильно поданный, наконец-то. Один мой прежний студент, скорее всего, станет следующим редактором «Спектейтора». Когда он придет там к власти, я предложу ему напечатать небольшую статью о беззаконном британском обычае переохлаждать белое бургундское. Раз уж твои юные друзья намереваются покрыть себя позором, печатаясь в столь низкопробных периодических изданиях, они могут по крайней мере смягчать свою вину, предоставляя платформу для распространения передовых идей. Я взял себе за правило преподавать моим ученикам науку правильной подачи вина.
Адриан слушал болтовню профессора вполуха. Мгновением раньше в ресторан вошли и остановились посреди зала, ожидая кого-то, кто укажет им столик, молодые мужчина и женщина. Глаза Адриана вдруг сузились. Он наклонился к Трефузису.
– Не оглядывайся, но пара, которая только что вошла и стоит у тебя за спиной… – Адриан понизил голос до шепота: – Они плыли с нами на одном пароме! Клянусь, это они. Их машина стояла в очереди за нашей. Зеленый БМВ.
Трефузис разломил пополам круглую булочку и задумчиво глянул в висящее за спиной Адриана большое зеркало.
– Правда? Господь да благословит мою душу, мир тесен, тут нечего и сомневаться.
– Ты не думаешь… не думаешь, что они могут… следить за нами?
Трефузис возвел брови:
– Конечно, это возможно. Такое всегда возможно.
Адриан потянулся через стол и схватил Трефузиса за руку.
– Я мог бы пойти пописать и вывести их машину из строя. Что скажешь?
– Думаешь, если ты оросишь их машину, она выйдет из строя?
– Да нет, я притворюсь, что иду писать, а сам выломаю какой-нибудь там рычаг ротора, или колпак распределителя, или еще что.
Трефузис взглянул на него всего лишь с тенью улыбки на лице.
– Ты знаешь, как делается foie gras?
– Дональд, я серьезно. Я уверен, они следят за нами.
Трефузис вздохнул и отложил кусочек brioche [99], который он намазывал маслом.
– Я тоже серьезно. Настало время, юный Хили, осведомить тебя о цели нашей поездки.
– Правда?
– Правда. Так вот, спрашиваю еще раз. Знаешь ли ты, как делается foie gras?
Адриан уставился на Трефузиса.
– Э-э… нет. Нет, не знаю.
– Очень хорошо, тогда я тебе расскажу. Это требует своего рода воспитания гуся, выбранного из числа щенков, или теляток, или как там называются юные гуси.
– Птенцы? Гусята?
– Очень может быть. Ты берешь юного страсбургского гуся, или птенца, или гусенка и кормишь его кашицей из особо питательного зерна.
– То есть чтобы он разжирел.
– Именно так, однако кашица эта, видишь ли, предварительно помещается в мешочек.
– Мешочек?
– Верно. Мешочек, или мех. У этого мешочка, или меха, имеется на узком конце горлышко, или выступ, который вставляют в глотку, или же горло, гуся. Затем этот мешочек, или мех, сдавливают, или сжимают, и таким образом пища, или корм, вводится, или вталкивается, в утробу, или желудок, этого существа, или животного.
– А почему не кормить их обычным способом?
– Потому что таковая процедура выполняется по много раз на дню в течение всей жизни несчастной птицы. Это поставленное на широкую ногу принудительное кормление. И продолжается оно, пока гусь обжирается и жиреет до того, что больше уже не может двигаться. Печень его расширяется, становится мякотной. Идеальной, собственно говоря, для того, чтобы поджарить ее на открытом огне и подать к столу с бокалом великолепного «Монтраше» или густого, маслянистого «Кортон-Шарлемань».
– Какой ужас! – произнес Адриан. – Почему ты мне раньше не сказал?
– Хотел, чтобы ты ее попробовал. Это одно из высших наслаждений, известных человеку. Кажется, у Сидни Смита был друг, представлявший себе рай как место, где ее вкушают под звуки труб? Однако, подобно большинству высших наших наслаждений, это произрастает из страдания, а в основе его лежит процесс неестественный, почти извращенный.
Разум Адриана понесся вперед, пытаясь сообразить, какое отношение все сказанное имеет к их ситуации. В голове его сложилась примерно такая фабула: европейский картель производителей foie gras не желает допустить, чтобы Общий Рынок запретил его продукцию. Он готов пойти на убийство, лишь бы защитить то, что представляется ему богоданным правом подвергать мукам гусей, предназначенных для стола богатеев. Да нет же. Такого просто не бывает. А если и бывает, подобное дело вряд ли относится к тем, что способны заинтересовать Трефузиса.
– Так что же на самом деле?..
– Я хочу, чтобы ты, пока я буду рассказывать кое о чем другом, держал в голове этот образ совершаемого над гусем насилия… a… le poisson est arrive [100].
Трефузис лучезарно улыбался, глядя на два больших блюда, накрытых каждое огромным серебряным cloche [101]. Официант с выжидательной улыбкой перевел взгляд с Адриана на Трефузиса и, уверясь, что внимание их приковано к нему, размашистым жестом снял оба cloche, из-под которых поднялись облачка нежно отзывающегося рыбой пара.
– Voila! Bon appetit, messieurs! [102]
– Прошу знакомиться, это то, что мы называем Джоном Дори, французы – Святым Пьером, итальянцы – Святым Пьетро, а испанцы – Святым Педро [103].
– Кем он был, этот Джон Дори, как по-твоему?
– О, я думаю, «Дори» происходит от dore – позолоченный или золотой. Сколько я знаю, мы тоже иногда называем ее рыбой Святого Петра. Merci bien [104].
– M'sieur! – Официант отвесил изысканный поклон и важно удалился.
– Ну-с, как бы там ни было, – сказал Трефузис, – некоторое время назад со мной вступил в контакт – полагаю, это правильное слово? – мой старинный друг Том Дейли. Том был некогда старшим садовником Святого Матфея, и садовником хорошим, с пальцами зелеными, как… как…
– Как пораженный сепсисом марсианин?
– Если угодно. Случилось так, что в девятьсот шестьдесят втором Том переплелся, перевился и спутался с некой Элен Бишоп. В должное время он ее опылил, после чего на свет появился прекрасный маленький сын. Позже в том же году, в малом соборе Святой Марии, состоялась простая, но трогательная церемония, на коей я согласился отречься от мира, плоти и дьявола, дабы очистить душу мою и взять на себя поручительство за душу их еще не расцветшего отпрыска, коего они решили наречь Кристофером Дональдом Дейли.