Лжец

– Адриан! Боже мой, Адриан!
Адриан прибавил шагу, но путь ему преградила приливная волна зрителей.
– Адриан!
– О, здравствуйте, дядя Дэвид, – вяло улыбнулся Адриан в нависшее над ним грозное лицо маминого брата.
– Где, черт побери, тебя носило весь этот месяц?
– Да, знаете…
– Матери и отцу ты уже дал о себе знать?
– Ну… я все собирался написать. Дядя Дэвид вцепился ему в руку.
– Ты пойдешь со мной, молодой человек Мать заболела от тревоги. Заболела. Да как ты смел…
И Адриана, точно нашкодившего школьника, каковым он, по его представлениям, и являлся, унизительным образом поволокли у всех на глазах в офисы МКК.
– С добрым утром, Дэвид, поймали беспутного молокососа? – окликнул их кто-то, пока Адриана тащили вверх по ступенькам.
– Вот именно!
Они столкнулись с высоким светловолосым человеком в блейзере, улыбаясь, шедшим им навстречу.
– С добрым утром, сэр Дэвид, – сказал он.
– С добрым утром Тони, удачи вам.
– Спасибо, – ответил высокий и пошел дальше. Адриан остановился как вкопанный – до него вдруг дошло, кто это был.
– Это же Тони Крейг!
– А ты кого ожидал здесь увидеть, идиотина? Илие Настасе? [110] Вот сюда.
Они вошли в маленький кабинет, стены которого были увешаны фотографиями героев Золотого века крикета. Дядя Дэвид закрыл дверь и толкнул Адриана в кресло.
– Ну, так. Говори, где ты живешь.
– В Максвелл-Хилл.
– Адрес?
– Эндикотт-Гарденз, четырнадцать.
– Чей это дом?
– Это просто пансион, ночлег и завтрак.
– Работа у тебя есть? Адриан кивнул.
– Где?
– Там, в Вест-Энде.
«Там» было лишним, однако беспримесная правда вряд ли произвела бы на дядю Дэвида хорошее впечатление.
– Чем занимаешься?
– Это театральное агентство на Денмарк-стрит. Варю кофе, ну и прочее в этом роде.
– Хорошо. Вот тебе ручка, вот бумага. Я хочу, чтобы ты записал адрес в Максвелл-Хилл и адрес на Денмарк-стрит. Потом напишешь письмо родителям. Ты хоть понимаешь, что они пережили? Господи, они даже в полицию обращались! Что за чертовщина с тобой творится, Адриан?
Вот он и оказался еще в одном кабинете, еще в одном кресле, перед еще одним рассерженным человеком, задающим еще одну череду вопросов, на которые не существует ответов. «Почему ты так поступил?»; «Почему ты не можешь сосредоточиться?»; «Почему ты не способен вести себя, как все остальные?»; «Что с тобой творится?».
Адриан знал, что, если он ответит угрюмо: «Не знаю», дядя Дэвид, как десятки других людей до него, фыркнет, ахнет кулаком об стол и заорет: «Что значит — ты не знаешь? Ты должен знать. Отвечай!»
Адриан глядел в ковер.
– Не знаю, – угрюмо ответил он.
– Что значит – ты не знаешь? Ты должен знать. Отвечай!
– Я почувствовал, что несчастен.
– Несчастен? Но почему же ты никому ничего не сказал? Ты представляешь, что испытала твоя мать, когда ты не вернулся домой? Когда никто не знал, где ты? Вот это и вправду несчастье. Способен ты его вообразить? Нет, разумеется, не способен.
Если не считать оловянной кружки на крестины, Библии на конфирмацию, экземпляра «Уиздена» [111] на каждый день рождения и регулярных запанибратских похлопываний по плечу, сопровождавшихся «господи-как-ты-вырос», дядя Дэвид не проявлял особого рвения, выполняя по отношению к Адриану свои попечительские обязанности, и теперь тому неприятно было видеть его разгневанным, тяжко дышащим через нос, – так, словно побег крестника был для него личным оскорблением. Адриан не думал, что дядя заслужил право так уж сердиться.
– Просто я почувствовал, что должен удрать оттуда.
– Ну разумеется. Но вот так, тайком… исподтишка. Подобным образом поступают одни только трусы и подлецы. Ладно, пиши письмо.
Дядя Дэвид вышел, заперев за собой дверь. Адриан вздохнул, повернулся к столу. На столе лежал серебряный ножик для разрезания писем, имевший форму крикетной биты. Адриан поднес его к свету и увидел косо идущий по ножику награвированный росчерк Дональда Брадмана [112]. Он сунул ножик во внутренний карман блейзера и уселся за письмо.
Под портретом князя Ранжитсинкхи [113],
В странном маленьком кабинете близ Залы собраний,
Крикетный стадион «Лордз»,
Июнь 1975.
Дорогие мама и папа!
Простите, что сбежал, не попрощавшись. Дядя Дэвид сказал, что вы беспокоились за меня, – надеюсь, не очень сильно.
Я живу в хайгейтском пансионе, Эндикотт-Гарденз, работаю в театральном агентстве «Леон Брайтс», ЗЦ2 [114], Денмарк-стрит, 59 – Я у них что-то вроде посыльного, курьера, впрочем, работа хорошая, и я надеюсь скоро снять квартиру.
Я здоров, счастлив и, правда же, очень жалею, что огорчил вас. Скоро напишу подробнее и объясню, почему я почувствовал, что должен уйти из колледжа. Пожалуйста, постарайтесь простить безумно любящего вас сына Адриана.
P . S . Я встретил сегодня нового капитана команды Англии Тони Грейга.
Двадцать минут спустя дядя Дэвид вернулся и прочитал письмо.
– Полагаю, сойдет. Оставь его мне, я сам отправлю.
Он оглядел Адриана с головы до ног.
– Выгляди ты хоть вполовину пристойно, я пригласил бы тебя посмотреть матч с мест для членов клуба.
– Я бы с радостью.
– Приходи завтра в галстуке, посмотрю, что удастся сделать.
– Вы страшно добры. Буду счастлив.
– Они ведь дают тебе день отпуска, чтобы ты мог посмотреть крикет, верно? Там, на Денмарк-стрит? Дают?
– Как это принято в Министерстве иностранных дел, вы хотите сказать?
– Ладно, дерзкий крысенок, считай, что очко ты отыграл. И подстригись. А то ты походишь на уличную девку.
– Боже мой! Неужели?
На следующий день Адриан в «Лордз» не пошел, он вообще там больше ни разу не появился. Вместо этого он вернулся к работе, находя, впрочем, время и для того, чтобы бродить по Тоттнем-Корт-роуд, наблюдая за девяносто шестью перебежками Тони Грейга и умопомрачительными семьюдесятью тремя – Лилли, – на экранах телевизоров, выставленных в витринах магазинов электроники.
Риск столкнуться с людьми, которых он знал, оставался немалым. Адриан вспоминал описание площади Пиккадилли, данное доктором Ватсоном в первом рассказе о Шерлоке Холмсе, – огромная клоака, в которую неотвратимо стекаются все бездельники и лодыри Империи. Теперь казалось, что, поскольку Империя ссохлась в размерах, сила притяжения Пиккадилли возросла. Британия была ванной, а Пиккадилли – ее сточным отверстием, ныне почти булькающим, всасывая последние несколько галлонов грязной воды.
Часть работы Адриана, находившегося в центре этого водостока, состояла в том, чтобы всматриваться в каждое проплывающее мимо лицо. Невинные прохожие обычно не заглядывают посторонним в лица, так что Адриан, как правило, успевал, если навстречу двигался кто-то знакомый, свернуть в сторону.
Однако как-то после полудня, недели через две после встречи с дядей Дэвидом, Адриан, укрывшийся от дождя в своем любимом месте, под колоннами «Суон и Эдгар» [115], и высматривавший клиентов, вдруг приметил доктора Меддлара – без привычного высокого и жесткого воротника, но тем не менее узнаваемого безошибочно, – поднимавшегося по ступенькам из станции подземки.
Триместр, должно быть, закончился, подумал, скользнув за колонну, Адриан.
Он смотрел, как Меддлар, поозиравшись по сторонам, пересекает улицу, направляясь к «Аптеке Бута» с ее неоновой вывеской. Прямо под вывеской вершили свой противозаконный бизнес Грег и Марк, двое бритоголовых, с которыми Адриан был хорошо знаком, – к его изумлению, Меддлар остановился и заговорил с одним из них. Вид он пытался сохранять безразличный, однако Адриану с его наметанным глазом было совершенно ясно, что у аптеки ведутся официальные переговоры.