Изумрудный лебедь

Конечно, обезьянку она не поймала, только рассмешила зрителей. Однако, размышлял Гарет, свое дело зверек сделал — отвлек внимание великанши от своей хозяйки.
— Благодарю, милорд, — прошептала девушка, выскальзывая из-под его плаща и облегченно вздыхая. — Мне сейчас очень не хочется, чтобы меня поймала мама Гертруда. Она добрейшая женщина на свете, но почему-то уверена, что я непременно стану партнершей ее сына. Люк — добрый малый, но никто, кроме Фреда, его не слушает. Я ни за что бы не вышла за него замуж, а тем более не стала бы выступать с ним вместе.
— Счастлив, что смог быть вам полезен, — холодно проговорил Гарет, ничего не поняв из ее объяснений. И он никак не мог уяснить, почему близость этого жалкого существа вызвала в нем столь сильный чувственный отклик.
Миранда огляделась. Толпа забеспокоилась, а музыканты и жонглеры, закончив выступление, раскланялись и уступили место молодому человеку с глуповатым лицом, одетому в пестрый, многоцветный камзол. Он взобрался на подмостки в сопровождении резвого терьера.
— Это Люк и Фред, — пояснила Миранда обладателю удобного плаща. — Это очень хороший номер. Он может заставить Фреда делать что угодно. Смотрите: сейчас Фред будет прыгать сквозь горящий круг… Но у бедного Люка совсем нет мозгов. Вряд ли в книге судеб сказано, что я должна выйти за него замуж и стать его партнершей.
Гарет перевел взгляд с молодого человека, выражение лица которого казалось пустым и бессмысленным, на личико девушки, живое, умное, с ярко сияющими глазами, и понял, что она имела в виду.
— Мне надо найти Чипа. Мама Гертруда, конечно, его не поймает, а он может натворить чего-нибудь. Он такой шкодливый.
Девушка весело махнула Гарету рукой и нырнула в толпу. Некоторое время он видел ее оранжевую юбку, а потом исчезла и она.
Гарет чувствовал себя слегка смущенным и вдруг заметил, что улыбается без всякой причины. Он бросил взгляд на подмостки, где все еще сидел на табуретке мальчик и встревоженно смотрел в толпу, ища глазами свою партнершу по танцам. Ребенок выглядел испуганным, будто его оставили одного в темноте.
Между тем женщина, которую девушка называла «мама Гертруда», пробивалась назад сквозь толпу. Лицо ее было мрачным и недовольным. Она бормотала себе под нос:
— Эта девочка… Она как светлячок — за ней не угнаться. Только что была здесь, а теперь исчезла и нет ее. Что неладно с моим Люком, я вас спрашиваю? — Она посмотрела прямо на Гарета, будто он знал ответ на ее вопрос. — Он добрый, трудолюбивый, пригожий малый. Что у него не так? Да любая девушка была бы рада такому мужу.
Она бросила на Гарета испепеляющий взгляд, словно считала его ответственным за неблагодарность Миранды. Потом пожала плечами и удалилась, окутанная красно-коричневым облаком, покачивая фижмами, похожая на тяжелый корабль, разрезающий носом волны.
Люк как раз закончил свое выступление и теперь раскланивался. Его терьер прыгал по краю подмостков на задних лапах, но публика уже начала расходиться и не обращала на пса внимания.
Гертруда вспрыгнула на подмостки с невероятной для такой туши ловкостью.
— Ты не пустил шапку по кругу! — взревела она. — Ты туп как пень, Люк! Беги и собери деньги! — Она принялась колотить своего незадачливого отпрыска палкой. — Стоишь здесь, раскланиваешься, прыгаешь, когда все расходятся! Смотрел бы, как Миранда собирает деньги. Ты болван!
Молодой человек спрыгнул с подмостков и принялся сновать среди расходящихся зрителей, протягивая руку со шляпой с выражением отчаянной мольбы. Его собачка трусила рядом. Но все уже потеряли интерес к актерам, и никто не бросил в шляпу даже самой мелкой монетки. Гарет дал ему шиллинг, и молодой человек открыл рот от изумления.
— Благодарю… милорд, — запинаясь пробормотал он. — Покорнейше благодарю, милорд.
— Откуда ты? — спросил Гарет, кивнув в сторону подмостков, которые уже начали разбирать двое работяг.
— Из Франции, милорд, — ответил Люк смущенно, тоскливо глядя на быстро рассеивающуюся толпу зрителей, разрываемый противоречивыми желаниями. Ему хотелось бежать за не успевшими уйти зрителями, чтобы собрать хоть несколько монет, но чувство благодарности обязывало его ответить на вопросы благородного господина, столь щедро вознаградившего его за выступление.
— Мы отплываем в Кале с полуденным приливом, — сообщил он.
Граф Харкорт кивнул юноше, показывая, что их разговор окончен, и Люк бросился в погоню за последними зрителями. Несколько минут граф наблюдал, как разбирают подмостки. Потом повернулся спиной к городу, расположившемуся у подножия крутых белых утесов, поднимавшихся из Ла-Манша.
Он и сам прибыл из Франции только нынче на рассвете, переплыв пролив, и решил провести ночь в Дувре, а в свой лондонский дом вернуться на следующий день.
Решение это в первую очередь было продиктовано нежеланием снова окунаться в атмосферу ожесточенных битв, которые его сестра вела с непокорной Мод. По правде говоря, иногда он получал удовольствие от этих баталий, похожих на бурное сражение враждебных стихий, на морские бури, разыгрывающиеся на глазах обезумевших моряков, готовых на что угодно, хоть на сделку с дьяволом, лишь бы он обуздал стихию и не дал погибнуть утлому суденышку.
Гарет просунул руку под богатый, красиво расшитый камзол из серого шелка, и пальцы его нащупали маленький бархатный мешочек, а в нем браслет — подарок Генриха будущей невесте. Пергамент в вощеном конверте лежал на его груди, а на конверте — печать короля Генриха Четвертого. Сейчас Генрих Наваррский стал королем Франции, ибо, приняв католичество, получил возможность наследовать французский престол. Теперь он сможет управлять значительно более могущественной страной, расположенной на неизмеримо большей территории, чем его родная Наварра. Он хорошо правил Наваррой, но теперь ему предстояло куда более сложное испытание. А под печатью короля Франции лежала бумага, которая вернет семье Харкортов все то богатство, земли и влияние, которыми она когда-то обладала.
Это был путь к столь ослепительному величию, что даже Имоджин, сестра Гарета, одержимая жаждой власти, не смела мечтать о чем-то подобном.
Язвительная усмешка коснулась красиво очерченного рта Гарета, когда он подумал о том, как удивит Имоджин предложение, изложенное в бумаге, спрятанной у него на груди. После смерти Шарлотты очень немногое могло пробудить Гарета от его летаргии и равнодушия к внешнему миру, но этот взмах золотой волшебной палочки заставил кровь быстрее побежать по жилам, оживил его прежние политические амбиции, вызвал тот неутолимый голод, который когда-то толкал его к решительным действиям.
Но для осуществления своих планов ему нужно было заручиться согласием своей подопечной, а Гарету было отлично известно, что это будет очень не просто.
Когда он сдался на уговоры Имоджин и отплыл во Францию, он не мог предположить, что получит куда больше, чем ожидает. Туда он вез предложение, адресованное ближайшему другу и доверенному лицу короля Генриха — герцогу де Руасси, жениться на дочери герцога д'Альбара и кузине графа Харкорта. Однако события приняли совершенно неожиданный оборот.
Гарет снова повернулся к морю и посмотрел на мол, отделявший гавань от бурных вод Ла-Манша. Это было мирное и красивое место, вполне заслужившее свое название — Райская гавань. Она совсем не походила на мрачный, оглушительно шумный лагерь короля Генриха под стенами Парижа…
Гарет прибыл к королю Генриху холодным апрельским вечером под моросящим дождем, когда погода больше походила на зимнюю, чем на весеннюю. Он отправился в путь один, зная, что так привлечет меньше внимания, чем если его будет сопровождать отряд слуг. Путешествие вышло довольно опасным, все окрестности бурлили, потому что нежеланный король осадил Париж, а его жители готовы были страдать от голода, но не желали уступить суверену, которого считали еретиком и узурпатором.
Отсутствие сопровождающих лиц и знаков отличия, которые бы удостоверяли высокий ранг лорда Харкорта, вызвало кое-какие затруднения. Его не хотели пропускать к королю, но в конце концов ему удалось проникнуть в лагерь, раскинувшийся под стенами Парижа и похожий на палаточный городок. В течение двух часов он пробивался к королю. Мимо него сновали офицеры, курьеры, слуги. Плащ лорда промок, сапоги были перепачканы глиной. Харкорт яростно вытаптывал уже и так достаточно пострадавшую траву перед шатром короля, прилагая отчаянные усилия, чтобы согреться.