Коршун и горлица (Орел и голубка)

— Да, но все же я не понимала. Это выше моего понимания, — она пожала плечами. — Люди из моего племени не делают ничего ради самих себя… или… или для того, чтобы создать гармонию внутри своего тела и разума.
— Наша цивилизация очень древняя, — сказал Абул, — и мы научились многому из того, что твой мир еще не знает.
— Возможно, у нас просто другие ценности, — рискнула сказать Сарита. Отчего-то ее покоробил этот безоговорочный критицизм.
Абул покачал головой, на губах появилась презрительная улыбка.
— Мы бы их так не назвали.
— Да, мы не думаем, что мужчине позволительно иметь столько жен, сколько он пожелает, — фыркнула она. — Мы считаем, что мужчина должен быть верен одной женщине и что она должна быть верна ему. Это для нас ценность.
Нисколько не смутившись, Абул расхохотался.
— Это не ценность. Это просто отрицание бесконечного разнообразия возможных между мужчиной и женщиной отношений. Разнообразие не исключает верности и обязательств.
Сарита вспыхнула:
— Ну раз мы покончили с купанием, я бы хотела вернуться в башню.
— О, но купание еще не кончено. Наоборот, мы только начали. — Он взял ее лицо в свои руки:
— Я сказал, что никакой дисгармонии не должно быть — разве ты забыла?
— Но я не критиковала ваш народ так, как вы — мой.
— Это не было критикой, я просто говорил о том, как все обстоит на самом деле.
Он взял ее за плечи. Она стояла так близко от него, что, если бы вздохнула глубже, то грудь ее коснулась бы его груди.
— Давай установим перемирие, — тихо сказал он. — Я больше не буду делать никаких сравнений.
— И бросать меня в холодную воду тоже не будешь? — голос ее был хрипловатым.
Абул покачал головой.
— Пойдем со мной.
Она пошла за ним и вскоре оказалась в маленькой комнате, где жар обжег ей легкие.
— Что это? — Заида положила на мраморные плиты свежие полотенца, а Лейла подложила дров в очаг, находящийся в углу. Потом обе женщины ушли.
— Здесь мы купаемся в паре, — сказал Абул, растянувшись на покрытой полотенцем скамье, — ляг и лежи неподвижно.
Сарита сделала, как он сказал. Ей было трудно дышать, она совсем изошла потом.
— Это должно быть приятным? — спросила она своего учителя.
— Это так и есть, если не разговариваешь и не шевелишься.
— Но я не могу нормально дышать.
Он вздохнул и поднял маленький колокольчик.
— Тогда иди с Лейлой.
— А вы не идете? — Она медленно села.
— Я привык к этой процедуре и гораздо более вынослив. Лейла приведет тебя назад, если ты захочешь, после того как охладит тебя.
Сарита и представить себе не могла, что когда-нибудь может захотеть вернуться в этот ад. Она пошла следом за Лейлой и когда, на этот раз служительница окатила ее ледяной водой, та показалась ей удивительно приятной. Лейла терла Сариту шершавыми варежками, а она поворачивалась под струей воды и мурлыкала от удовольствия.
За этим занятием ее и застал, вышедший из парной Абул. Она так напоминала в высшей степени довольную кошку, что он еле сдержался, чтобы не рассмеяться.
— Со временем ты привыкнешь к жаре, — заметил он.
Сарита чуть было не сказала ему, что у нее не будет возможности привыкнуть к ней, но вовремя вспомнила, что должна производить впечатление человека, согласного с его эдиктом и более не планирующего отъезд.
Лейла, промокнувшая избыток влаги с ее кожи, приглашающе указала на дверь, ведущую в другую залу. Сарита последовала за ней, и, войдя в нее, издала крик радостного изумления.
Помещение наполнила приятная лютневая музыка, в которую вклинивался чистый голос флейты. Сначала Сарита не могла понять, откуда она исходит. В центре находилось четыре мраморных колонны, стены были выложены раскрашенными ляпис-лазурью изразцами. Лейла указала ей на мягкий диван, но Сарита заколебалась, все еще ища источник музыки.
— Что это за место? — шепотом спросила она.
— Зала отдыха, — ответил Абул. Голос его был тихим, но это был не шепот.
— Откуда льется музыка?
— С галереи. Музыканты там, наверху.
Он показал наверх, и Сарита увидела четыре галереи верхнего этажа.
Так там были люди… мужчины, а она стоит здесь совершенно голая. Она закрыла грудь руками.
— В этом нет нужды. Они слепые. Женщины из гарема часто ходят в бани, и ни один мужчина, кроме меня, не должен их видеть, но это не является причиной, по которой их надо лишать музыки.
Сарита в ужасе посмотрела на Абула.
Минуту он выглядел озадаченным, но лотом усмехнулся.
— Глупости, — сказал он, — я не говорил, что их ослепили. Они слепые, потому что уродились такими.
Сарита закусила губу, чувствуя себя виноватой.
На какое-то мгновенье она подумала, что эти люди способны на такое варварство. Она не понимала их, и в своем невежественном высокомерии пришла к этому пугающему выводу.
— Извини, — прошептала она, глядя в пол, — не знаю, почему мне вдруг такое пришло в голову.
— Ничего, ты еще научишься понимать нас.
Конечно, мы кажемся тебе странными.
— Но я ведь не кажусь странной тебе, — она знала, что это правда, — ведь мой народ не кажется тебе странным.
— Нет, не кажется, — согласился он, — но я много путешествовал и занимался тоже многим. Я знаю много такого, чего ты не знаешь.
Он улыбнулся ей. Она выглядела такой унылой, эйфория, которая владела ею еще минуту назад, теперь улетучилась.
— Дорогая, но я совсем не хотел, чтобы ты так расстраивалась. Я чувствую, что ты звенишь, как натянутая струна. Дай Лейле расслабить тебя.
Он легонько подтолкнул ее к кушетке.
— Мы поговорим об этом в другой обстановке.
Сарита не нашла в себе сил для ответа и послушно легла. Абул лег неподалеку на такую же кушетку. Лейла подержала слегка потряхивая, маленькую кастрюльку над свечой. Воздух наполнился изысканным ароматом. Сарита расслабилась и вместе с мышечной свободой к ней пришло и забвение своего смущения. Лейла размазала содержимое кастрюльки по ладоням и начала втирать теплое и душистое масло в Саритин позвоночник. Глаза ее закрылись сами собой. Может быть, в этих банных ритуалах и есть что-то, — подумала она, — может быть, она сможет привыкнуть к ним…
— Аллах! — воскликнула Лейла в ужасе, дойдя до ступней Сариты.
Абул что-то лениво произнес по-арабски.
— Что ты говоришь? — открыла Сарита один глаз, — я не поняла.
— Сейчас поймешь, — пробормотал Абул.
И она действительно поняла, потому что минутой позже Лейла подняла ее ступню и начала чем-то скрести по ороговевшей подошве. Сарита с негодующим воплем отдернула ногу. И почему эти люди не оставят все как есть? Неужели они не могут понять, что ступни служат ей для ходьбы без обуви? Но они-таки не понимают этого, у нее было уже достаточно оснований для того, чтобы осознать это.
— Мои ноги принадлежат мне, — заявила она, и я не желаю, чтобы их трогали. Будьте любезны перевести это, господин калиф.
— Нет, — сказал Абул, — это преступление — портить красоту. Кроме того, для этого больше уже нет необходимости.
О, но она есть. Сарита прикусила язык, и снова отдернула ногу. В следующую секунду Абул уже сидел на ее ягодицах. Ощущение его тела, прижимающегося к ней в столь интимном месте заставило Сариту зарыться лицом в подушку. Она чувствовала, что Лейла снова занимается ее ногами так, как будто бы не случилось ничего, выходящего за рамки обыденного. Но, может быть, у калифа вошло в привычку сидеть голышом на женщинах, с тем чтобы заставить их не двигаться. В этом месте, когда дело касалось калифа и женщин, все казалось обыденным.
— Такое маленькое создание ничего не стоит удержать!
— Ты дашь Лейле делать то, что она должна делать, или я должен оставаться там, где я есть?
— Я не буду двигаться, — пробормотала Сарита в подушку.
— Не понял, — вежливо сказал Абул, склоняясь к ее уху, — скажи немного громче.
— Я сказала, что буду лежать неподвижно, — выдохнула Сарита.