Встречи

В нашем крае начался террор. Боши патрулируют город. Все ждут налета на лимонадную фабрику. Мужа нашей служанки наметили к высылке в Германию, ее боши имеют наглость называть «пополнением». Он собирается наложить на ногу гипс и достать медицинскую справку… По-моему, он не прав. Уж лучше уйти в маки. Лучше быть солдатом, чем дезертиром.
Я снова увидел Эмиля. Но только во сне. В каком-то городе, но не в Гренобле и не в Париже. Большая пустая улица, зимняя, печальная. Немцев не видно, однако они тут, за голыми деревьями, в черных проемах дверей… Я несу маленький чемоданчик и тороплюсь… Я не знаю – то ли я, то ли поезд опаздывает на четыре часа. И вдруг раздаются выстрелы, и люди, только присутствовавшие тут, но ничего не делавшие, падают. Вот это и еще рассказанная мне темная история об арестанте, на которого спустили собак, подвесив его за запястья… Все это смешалось. И тут передо мной появился Эмиль. Он был на великолепном никелированном велосипеде. Таком, какие бывают в мюзик-холле, у акробатов. Я знаю, что это тот, который он взял в лагере «Сочувствующих». Он проехал мимо меня и сказал: «Здравствуйте, мсье Жюлеп…» Вдруг я почувствовал, что позади меня что-то происходит. Там стоял человек из желтого дома – полицай. Он целился в Эмиля. Я хотел закричать. Голос застрял у меня в горле. Но первым выстрелил Эмиль, и полицай упал на мостовую, а кровь его текла, текла…
Я вскочил со сна, испугавшись самого себя. Неужели я в самом деле желал смерти человеку? Говорят, это он донес на кюре, направил немцев в лагерь франтиреров… Быть может, я ошибался в оценке всей окружающей меня жизни. Я представил себе Розетту, ее нежное лицо с веснушками на каторге в Силезии. Какими стали ее руки, ее волосы? Скоро зима. Ей, должно быть, холодно, ужасно холодно. А тяжкая усталость день за днем… Об этом невыносимо думать. С каждым днем невыносимее.
Я был в городе. В автобусе стоял человек из желтого дома. Хорошо одетый. Все на нем нагло сверкало новизной… Ботинки, пальто, перчатки из светлой кожи. Автобус был переполнен. Если бы ему воткнули в сердце нож, этому полицаю, он остался бы стоять, зажатый соседями. Страшно подумать, что есть французы, которые предают других французов бошам. В Гренобле, в Клермон-Ферране боши начали убивать тех, кого называют своими заложниками. В их газетах печатают большие объявления: «Полицейские, берите на заметку подозрительных людей».
Теперь я больше не встречаю Эмиля. Но повсюду встречаю полицая. Не знаю почему, но раньше его у нас так часто не видели. Он ехал в одном поезде со мной из Лиона. Я встретил его у часовщика, когда носил в починку свой будильник. В другой раз за городом… возле той маленькой деревни, где стоит большая фабрика с синими окнами… Я вышел прогуляться. И мы столкнулись нос к носу. А вокруг нас пустая равнина. Безлюдные поля. У меня не было оружия, вот в чем дело, у меня не было оружия.
Мясник ходил в караул на железную дорогу за пятнадцать километров от городка. Он рассказал мне, что теперь, когда боши делают обход, им помогают французы.
Если бы я знал, где сейчас Эмиль, я пошел бы спросить у него совета. Все происходит так, будто Эмиль появлялся в моей жизни, чтобы дать ей нужное направление. А может, они его убили? За это время я немало поездил. Был в Тулузе, в Марселе. Втайне я надеялся вновь встретить Эмиля. Не появится ли он вдруг на перроне вокзала или на безлюдной улочке? Нет. Никого.
Маршал Тито продолжает беспокоить мясника. В конце концов он меня бесит, этот мясник. Какое ему дело, кто такой Тито, ведь он воюет с Гитлером! Я подумал об этом и даже вздрогнул, мне показалось, что я снова слышу голос Эмиля: «Он в Испании, воюет с Гитлером…» Тогда я был вроде этого мясника, даже хуже. Я не понимал, что Эмиль хочет сказать своим «воюет с Гитлером», меня удивило произношение Эмиля, а не смысл его слов.
А Ивонна с голубыми глазами… Она в лагере… не так уж плохо, в общем, не так уж плохо… Сейчас у нас декабрь. Скоро будет рождество. Как там дети Розетты, у дедушки с бабушкой, будет ли у них елка? Сколько им лет? Старшему мальчику, должно быть, десять… а младшей, постойте, младшая родилась, когда…
Эту страшную зиму невозможно переносить… Я больше не слушаю радио, это тянется слишком долго и почти не приносит изменений… Весь прошлый год, даже еще три месяца назад, я все ждал пресловутой высадки. Рано или поздно эта высадка произойдет. Но теперь мне кажется, что это не самое важное. Разве свояк Эмиля, или Ивонна, или Розетта дожидались высадки? Надо самим вмешиваться в эти дела. Нельзя давать всему этому продолжаться и ни во что не вмешиваться. Надо оружие, если бы у нас было оружие! В тот день на дороге, когда я увидел человека из желтого дома… Да! Оружие…
Каждое утро мне приносят газету «Пти дофинуа» и кладут возле двери, вернее, между открытой летней дверью с металлической сеткой от мух и моей дверью, запертой на ключ. Ее подбирает моя квартирная хозяйка и приносит мне вместе с завтраком. Теперь газета стала совсем маленькой и выходит только три раза в неделю, а в те дни, когда были беспорядки в Гренобле, ее несколько раз и вовсе не приносили. Тогда там убили двух журналистов. Так как я теперь не слушаю радио или слушаю нерегулярно, то по утрам с некоторым любопытством просматриваю этот нелепый листок с его вишистским враньем.
Когда я глотал свой так называемый кофе, мне бросилось в глаза большое объявление. Опять, черт побери! Коммюнике германского военного коменданта Южной Франции. Предупреждение. Три смертных казни… Вооруженное нападение на вермахт и урон, нанесенный вермахту… они обучали бунтовщиков, как обращаться с оружием и применять его против вермахта… а когда вермахт их окружил, они оказали сопротивление вермахту. Три террориста, сказали господа из вермахта. Три террориста, и они назвали их имена: один был студент с веселым, солнечным именем, второй тоже студент, а третий – рабочий-металлист Эмиль Дорен из Парижа…
Эмиль… Эмиль Дорен… из Парижа…
Оружие… оружие… пусть мне дадут оружие. Ведь я был лейтенантом. Великий боже, лейтенантом французской армии. Я тоже могу обучать бунтовщиков, как обращаться с оружием. И пускать его в ход против вермахта. Против вермахта. Здешний доктор связан с вернувшимся на днях лагерем, говорят, он в пяти километрах от нашего городка. Доктор мне скажет… Эмиль… Нанести урон вермахту… и его проклятым полицаям. Я лейтенант Вандермелен, а не этот слизняк Жак Дени и не эгоист Жюлеп. Эмиль… Лейтенанту Вандермелену наплевать, кто такие франтиреры, он примкнет к ним сегодня или завтра на холмах, что скоро покроются снегом.
Пусть какой-нибудь маршал Тито верит в бога или в черта, лишь бы он боролся против Гитлера, против Гитлера – вот и все.
Дорогой мой Эмиль. Именно сегодня. Я встретил тебя навсегда, Эмиль.
Сегодня лейтенант Пьер Вандермелен вновь начинает жить. Нельзя предавать товарищей.
И когда один падает, десять других должны стать на его место.