Устрашители

— Есть, — улыбнулся Льюис.
— Хорошо. Дуган, Траск, займитесь Мэдденом.
— Доктор Сомерсет! — окликнул я.
— В чем дело?
Умна была, негодная, и все же не понимала сути положения. Следовало дать окаянной шайке наипоследнейший спасительный шанс.
— Ежели вы не разумеете сами, разрешите объяснить. Произошло похищение человека. В моей стране за это неукоснительно карают смертью. Полагаю, в Канаде тоже не награждают орденами.
— Да, да! — нетерпеливо произнесла доктор Сомерсет. — Уверена, что суд присяжных повесит нас поголовно, всех до единого, рядком, точно белье на бечевке А теперь, мистер Мэдден, пошевеливайтесь!
Я ощутил облегчение. Рассуждая стратегически, ход был отнюдь не лучшим, но в шахматах существует еще и понятие интуитивной жертвы. Разумнее, конечно, было бы поникнуть, склонить гордую голову и согласиться с неизбежным — по крайности, внешне. Однако я предпочел снять с плеч своих бремя любой и всякой ответственности перед этой публикой. Что бы ни приключилось отныне, совесть моя чиста и спокойна.
А поникать и склонять голову начну постепенно, понемножку, и они позабудут о мимолетной вспышке вялого сопротивления, которую покорный слуга дозволил себе вначале.
И почтут меня существом безвредным, безобидным. Вполне и всецело.
Загвоздка состояла в том, что сволочь эта могла оказаться права. Я и сам не узнаю, насколько безобиден — или страшен, — покуда не пробьет час и память не воспрянет хоть немного.
 
Глава 7
Подымаясь по каменной лестнице в сопровождении Дугана и Траска, я успел приметить, что Китти садится в черный мерседес. Растревоженное девичье лило повернулось ко мне, глаза глядели умоляюще. Очень жаль. Предаешь — так хотя бы получай от этого должное удовольствие, иначе вообще зачем творить подлости? Я подумал, что, пожалуй, и впрямь не слишком жажду назвать сию особу своей женой. — Сюда, мистер Мэдден.
Низкий, хрипящий голос доктора Сомерсет. Я повиновался, проследовал за уродиной вглубь главного корпуса. Просторный, почти гостиничный вестибюль, где расположились несколько человек: одни — в спортивных костюмах, другие — в пижамах, третьи — в халатах; кто во что был горазд облачиться.
Они казались утомленными, отупевшими и не слишком помешанными. Покорный слуга крепко заподозрил, что перед ним богатые пациенты, под заботливой медицинской опекой обретшие в этом вертепе временную передышку от спиртного либо наркотиков.
Санаторий как санаторий. Обычной картине, по моему разумению, не соответствовал только вооруженный охранник, примостившийся в застекленной кабинке у самого входа. Судя по расположению колючих изгородей, примыкавших к самому дому и наверняка гудевших высоковольтным током, парадная дверь и уводившая прочь дорога оставались единственным возможным путем для субъекта, вознамерившегося покинуть пределы «Инанука». Довелось бы прорваться мимо караульного, а потом во все лопатки пробежать четверть мили, отделявшие дом от шоссе.
Отнюдь не будучи уверенным, что добрая водительская душа притормозит и позволит забраться в машину.
Впрочем, возможность вырваться я уже сознательно упустил, а бежать без малого пятьсот ярдов просто не по моей части. Вдобавок, путешествие высосало из тела остатки возвращавшихся после катастрофы сил, и сейчас о любой авантюре, требовавшей резкого — тем паче продолжительного — напряжения, доводилось лишь мечтать.
Пациенты проводили меня безразличными взорами. — Вон там у нас кухня и столовая, — громко и любезно поясняла доктор Сомерсет, шествовавшая впереди и прибавлявшая к словам соответствующие жесты. Аудиторию, сколь угодно вялую, надобно было ублажить. — Полагаю, мистер Мэдден, вы признаете: готовят здесь восхитительно. Первое время, разумеется, будете кушать у себя в палате, но уже очень скоро... Сюда, пожалуйста.
Меня отконвоировали по большой приемной в кабинет, снабженный обычным столом из нержавеющей стали, шкафчиками, ломившимися от пузырьков и ампул, белоснежными простынями и занавесками. Повинуясь приказу, покорный слуга разделся догола и подвергся осмотру, покуда Траск удалился по своим неведомым делам, а Дуган стоял начеку и следил, чтобы подопечный не вздумал буянить. Я не без удовлетворения отметил: парень поминутно пользуется носовым платком, успокаивая и нежа рассеченную мною губу.
Должно быть, я не отличался в той, позабытой жизни чрезмерным человеколюбием. Отлично, ибо в нынешнем переплете особо любить и жалеть ближнего казалось неуместным и бесполезным.
Доктор Сомерсет записала мой рост, вес, частоту пульса, кровяное давление и прочее, и прочее. Как заведено у всех лекарей во всех цивилизованных краях, заглянула мне в глотку, а потом и в противоположную телесную часть. И, наконец, милостиво дозволила прикрыть наготу, срамоту и стыд. Впрочем, после общения с хорошенькими сестрами в клинике Принца Руперта я не шибко стеснялся, красуясь в костюме Адама перед женщиной-врачом.
Вернулись в приемную.
Меня определили в кресло, доктор Сомерсет уселась за рабочим бюро и внесла в регистрационную карточку последние, завершающие пометки. Любой случайно вошедший убедился бы воочию: злополучного, злосчастного психопата Поля Горация Мэддена принимают ласково, заботливо и с распростертыми объятиями — в точности как и всякого иного страдальца.
Выдержав достаточно внушительную паузу, женщина подняла взгляд.
— Мистер Мэдден, — сказала она, — вы учтиво уведомили, что рассматриваете меня как похитительницу и преступницу. Посему дозвольте уведомить в ответ: я рассматриваю вас как совершенно здоровую личность, обладающую совершенно здоровой, нетронутой памятью. Время от времени я стану требовать от вас некие сведения. Вы вправе не отвечать. Если окажется необходимо, я изыщу средства, которые быстро сделают вас и покладистей, и уступчивей, а предшествовавший отказ от беседы не будет вменяться в вину, и зла на вас не затаят. Я легонько прищурился.
— Вместе с тем, — продолжила доктор Сомерсет, — не выношу, когда меня принимают за набитую дуру. Позабудьте все, что болтали болванам из Принца Руперта. Я не желаю слышать слова «амнезия»! Отвечайте на вопросы или не отвечайте — но только не смейте блеять, будто не помните! Этот ответ не учитывается, мистер Мэдден! Понятно?
«Своеобычная точка зрения, — мысленно хмыкнул я, — ничего не скажешь. С фальшивой игрой в пациенты-целители явно было покончено». Я подивился только: всерьез говорит меченая природой шельма или просто берет на пушку? Но, куда ни кинь, как ни рассуди, а последствия, всего скорее, окажутся болезненными...
— Когда начинаются игры и забавы? — осведомился покорный слуга.
Доктор Сомерсет насупилась:
— Что вы имеете в виду?
— Изложенные правила уже вступили в действие? Не хотелось бы заработать удар по темени, случайно их нарушив.
Женщина поколебалась.
— Допустим, условия, предъявленные мною, пока не имеют силы.
— Тогда сообщаю: вы ошибаетесь, доктор Сомерсет. Если в потайной комнатке у вас не припасено поистине чудодейственных средств — а такая комнатка, безусловно, существует, — ничегошеньки вы не узнаете о прошлой моей жизни, до того как я очнулся в клинике Принца Руперта. Разве что средства пособят мне самому пробиться в замкнутые уголки памяти. Сам не знаю, на какие открытия можно там наткнуться, и при всем желании, даже очень пылком, сказать не смогу. Отрывочные картины детства всплывали, но лишь отрывочные. Потом — полный провал. Поэтому: или расшевелите уснувшие участки мозга, или не задавайте бесполезных вопросов. Потеряете время — и все.
— Времени у меня в избытке. Могу и потерять немного.
— Разумеется.
Взывать к ее пониманию было бессмысленно, и все-таки следовало попробовать. А вдруг нечаянно брошенная удачная реплика спасет меня от недвусмысленно обещанных пыток?
— Видите ли, доктор, меня беспокоит не то, что вы приметесь убивать время, но то, что попутно возьметесь медленно и весьма неприятно убивать меня. Понятия не имею, кем был раньше, зато уверен: героем никогда не числился. Пожалуйста, поймите. Я не намерен гордо стискивать зубы и терпеть истязания, коль скоро способен избежать их. Любой ответ, который ваш покорный слуга в состоянии дать, вы получите немедля, едва лишь зададите вопрос. Не ломайте себе голову, не изобретайте утонченных способов воздействия — не отказывайтесь верить очевидному: я просто не в силах припомнить многого, чрезвычайно многого. Глаза женщины сузились.