Лазоревый грех

Я ощутила в себе нарастающее давление, предвестник взрыва, но я еще не хотела, еще нет. Я хотела Ашера так же, как хотела Жан-Клода. Я хотела, нуждалась, чтобы он проник в мое тело.
— Ашер, прошу тебя, внутрь, внутрь!
Он отодвинул мои волосы набок и обнажил шею. Ardeur полыхал.
— Да, Ашер, да!
Во мне наполнялся теплый глубокий колодец — только секунды оставались Ашеру, чтобы слиться с нами. Я хотела, чтобы его освобождение произошло одновременно с нашим. Чтобы он был с нами.
Кажется, еще что-то мне надо было бы помнить, но все потерялось в ритме ударов тела Жан-Клода, в ритме моих бедер, в ощущении рук у меня на талии, руки Ашера у меня на груди, тугой уже до боли...
Он оторвал руку от кровати и отвел мне голову набок, держа, натягивая шею прямой длинной линией.
Будто они оба знали, знали, что собирается сделать мое тело, будто чуяли это, или слышали, или ощущали на вкус. И в тот миг, когда теплота хлынула через край, когда первые капли ее полились по коже и стянули тело узлом, Ашер ударил. Была секунда острой боли, и она тут же перешла в наслаждение, и я вспомнила, что забыла. Укус Ашера — наслаждение.
Я купалась в этой радости, пока не закричала без слов, без звука, без кожи, без костей, я превратилась в ничто, а теплота — в проливное наслаждение. И ничего больше не было.
Мы питались друг другом.
Мой ardeur пил Жан-Клода влажным теплом моего тела, через все места, где моя кожа касалась его кожи. Мой ardeur пил Ашера, поглощал его, лежащего на коже, как и он поглощал меня. Ощущение его рта, сомкнутого у меня на шее, было как ощущение капкана — ardeur высасывал его через его же рот, и он сам впивал мою кровь, ел, питался. И пока он питался, меня сотрясал оргазм за оргазмом, и так было, пока не вскрикнул подо мной Жан-Клод — через наши метки он ощущал то же, что и я.
И я знала, что Ашер выпил больше, чем нужно было бы просто для кормления. Это не должно было меня убить, но в какой-то ослепительный момент я подумала, что и не важно. Ради такого наслаждения можно молить, можно убить, можно даже умереть.
Я свалилась на Жан-Клода, дергаясь, не владея своим телом, способная только дрожать. Жан-Клод лежал подо мной, трепеща. Ашер свалился на нас обоих, я спиной ощущала его дрожь. Мы лежали, ожидая, пока кто-то из нас обретет способность двигаться, или кричать, или что-нибудь вообще. Пришел рассвет, и я ощутила, как их души скользнули прочь, тела опустели и обмякли. Я была зажата в лихорадочном пульсе их тел, и вдруг Ашер стал тяжел, а Жан-Клод полностью недвижен.
Я попыталась выбраться из этой груды, но у меня еще руки и ноги не работали как следует. А я не хотела лежать среди остывающих тел. И не могла встать. Не могла сбросить с себя Ашера. Не могла заставить тело двигаться. Сколько я потеряла крови? Слишком много? А насколько?
Голова кружилась, звенела, и я не знала, от секса это или Ашер действительно слишком много выпил. Я попыталась спихнуть его с себя — что должно было получиться, — но не смогла. Меня скрутил первый предвестник тошноты, и это уже точно от потери крови. Потрогав шею, я обнаружила, что кровь продолжает сочиться из проколов. А этого не должно было быть. Или должно? Я никогда добровольно не отдавала кровь. И не знаю, как должны кровоточить эти раны.
Я попыталась поднять руки, как при отжимании, и мир поплыл цветными полосами, тошнота грозила поглотить вселенную. И тогда я сделала единственное, что было в моих силах, — заорала.
 
Глава 14
Дверь открылась, и появился Джейсон. Вряд ли когда-либо в жизни я была так ему рада. Но произнести я смогла только одно:
— Помоги.
Мой голос прозвучал слабо и перепуганно, так что мне самой противно стало, но еще меня тошнило, и голова кружилась, и не от посткоитальной слабости — от потери крови.
Я теперь снова могла видеть, и оказалось, что я вся мокрая от крови — и кое-чего еще, но меня в основном волновала кровь, потому что эта кровь была моя.
Джейсон свалил с меня Ашера — с такой бескостной легкостью перекатывается только мертвое тело. Я не знаю, в чем разница между сном и смертью, но даже если руку тела подвинуть, сразу будет ясно, спит оно или мертво.
Ашер лежал на спине, волосы его разлились вокруг лица нимбом, ало блестел подбородок, шея, грудь. Шрамы не лишали красоты его обнаженное тело. Они не первыми бросались в глаза, даже не третьими. Он лежал, облитый моей кровью, как какой-то падший бог, наконец-то поверженный смертью.
Даже ослабленная потерей крови, я не могла не видеть его красоты. Что за фигня со мной творится?
Джейсон помог мне слезть с Жан-Клода, поймал меня в объятия, как ребенка. Я была голой; он стащил меня с кровати, где я явно занималась сексом с двумя мужчинами, и при этом Джейсон не отпустил ни одного замечания или шуточки. Уж если Джейсон по такому поводу не дразнится, значит, дело плохо.
Я положила голову Джейсону на плечо, и это помогло остановить вращение мира. Он стал поворачиваться, чтобы меня унести, но я сказала:
— Подожди, пока не надо.
— А что? — спросил он.
— Я хочу это запомнить.
— Что? — переспросил он снова.
— Как они смотрятся вдвоем.
Они оба лежали на спине, но Ашер выглядел поверженным богом смерти, а Жан-Клод — как бог совсем иного рода. Густые черные волосы рассыпались тяжелой волной вокруг головы, небрежной рамой бледного лица. Губы приоткрылись, ресницы черным кружевом оттеняли щеки. Он лежал, будто сваленный сном после великой страсти — одна рука поперек живота, другая сбоку, одно колено согнуто, будто все напоказ. Только Жан-Клод мог умереть и выглядеть при этом симпатично.
— Анита, Анита! — Я поняла, что Джейсон уже что-то говорит какое-то время. — Сколько крови они у тебя взяли?
Голос мой прозвучал хрипло из пересохшего рта.
— Не они. Только Ашер.
Джейсон устроил меня на руках поудобнее, почти обнимая. Кожаная куртка заскрипела при этом движении, голая грудь казалась горячей, прикасаясь к моей обнаженной коже.
— Это он не просто подкормился, — сказал Джейсон, и в его голосе прозвучало осуждение, что бывало редко.
— Он, я думаю, увлекся.
Джейсон переложил меня у себя на руках, чтобы тронуть мой лоб, что казалось глупо, поскольку я была голая, но в минуты стресса мы все часто действуем по привычке. Температуру e человека щупают на лбу, даже если он голый.
— Не похоже, чтобы у тебя был жар. Скорее ты даже немножко остыла.
Это мне напомнило кое о чем, и то, что пришлось напоминать, подтвердило, что мне хуже, чем я думала.
— У меня шея еще кровоточит?
— Есть немного.
— Это должно так быть?
Он понес меня к ванной.
— Тебя никогда так всерьез еще не кусали?
Он открыл дверь рукой и коленом и внес меня внутрь.
— Так, чтобы я потом теряла сознание, — non. — Я нахмурилась. — Это я сейчас сказала «non» вместо «нет»?
— Ага.
— Блин.
— Вот именно.
Он сел на край обширной ванны из черного мрамора, устроил меня на коленях и включил воду. Она лилась из клюва серебряного лебедя, что мне всегда казалось кричащим, но ладно — ванна не моя.
Тошнота прошла, головокружение слабело.
— Положи меня, — велела я.
— Мрамор холодный, — предупредил Джейсон.
Я вздохнула:
— Мне надо проверить, насколько у меня тело работает.
— Попробуй посидеть у меня на коленях, когда я тебя не держу. Если все в порядке, я принесу полотенца, и ты на них сядешь. Но поверь мне, не стоит сидеть на этом мраморе в голом виде.
— Резонно.
— Только никому не говори, что я высказался резонно, — образ загубишь.
Я улыбнулась:
— Тайны хранить я умею.
Я попыталась сесть, пока Джейсон подбирал температуру воды. Сесть я смогла. Уже хорошо. Я попыталась встать, и только рука Джейсона вокруг талии не дала мне упасть на ступени, ведущие в ванну.
Он снова посадил меня к себе на колени:
— Не надо пробовать все сразу, Анита.