Запретный плод

– Как можешь ты держаться против меня так стойко?
Его дыхание у меня на лице было теплым, как шелк. Оно скользило по моей шее, теплое, близкое. Он сделал глубокий прерывистый вдох. Голод его пульсировал на моей коже. Его жажда сводила меня судорогой. Он зашипел на зрителей, и они пискнули от ужаса. Он сейчас это сделает.
Ослепляющей волной адреналина накатил ужас. Я оттолкнулась от него, упала на сцену и поползла на четвереньках.
Рука охватила мою талию и подняла меня в воздух. Я завопила, отбиваясь назад локтем. Он во что-то стукнулся, я слышала, как вампир ахнул, но рука стала только тверже. И тверже, и тверже, раздавливая меня.
Я рванула рукав. Материя с треском поддалась. Вампир бросил меня на спину, нагнулся надо мной, лицо его дергалось от голода. Губы отъехали назад, обнажив клыки.
Кто-то из официантов попытался подняться на сцену. Вампир зашипел на него, брызгая слюной себе на подбородок. Ничего человеческого в нем не осталось.
Он навалился на меня ослепляющей волной голода. Я приставила к его сердцу серебряный нож. По груди его побежала струйка крови. Он зарычал, лязгая клыками, как пес на цепи. Я вскрикнула.
Ужас разорвал чары его власти. Остался только страх. Он рванулся ко мне, натыкаясь на острие ножа. Кровь закапала у меня по пальцам и рукаву блузки. Его кровь.
Вдруг возник Жан-Клод.
– Обри, отпусти ее.
Вампир заревел глубоким горловым звуком. Рев зверя.
– Уберите его от меня или я его убью!
Мой голос срывался на писк от страха, как у девчонки.
Вампир попятился, полосуя клыками собственные губы.
– Уберите его!
Жан-Клод мягко заговорил по-французски.
Хоть я и не понимала слов, голос был мягкий и успокаивающий, как бархат. Жан-Клод наклонился, продолжая тихо говорить. Вампир зарычал и махнул рукой, схватив Жан-Клода за запястье.
Он ахнул, и это было похоже на боль.
Убить его? Успею я всадить нож раньше, чем он перервет мне горло? Насколько он быстр? Казалось, мысль у меня работает неимоверно быстро. Как будто в моем распоряжении было все время мира, чтобы решать и действовать.
Вес вампира на моих ногах стал тяжелее. Голос его прозвучал хрипло, но спокойно.
– Можно мне теперь встать?
Лицо его снова стало человеческим, приятным, красивым, но эта иллюзия больше не работала. Я видела его без маски, и это зрелище останется со мной навсегда.
– Вставайте. Медленно.
Он улыбнулся тонкой самоуверенной улыбкой и поднялся с меня медленно, как человек. Жан-Клод махнул ему рукой, и он отошел к занавесу.
– Вы не пострадали, ma petite?
Я посмотрела на окровавленный нож и помотала головой.
– Не знаю.
– Этого не должно было случиться.
Он помог мне сесть, и я ему не мешала. Зал затих. Публика понимала, что что-то случилось не предвиденное. Они увидели правду под чарующей маской. И много было в зале бледных перепуганных лиц.
Правый рукав у меня повис, оторванный.
– Пожалуйста, спрячьте нож, – попросил Жан-Клод.
Я посмотрела на него, впервые глядя в его глаза и не чувствуя ничего. Ничего, кроме пустоты.
– Мое слово чести, что вы покинете этот дом в целости и сохранности. Спрячьте нож.
Только с третьей попытки я вложила нож в ножны – так у меня руки дрожали. Жан-Клод улыбнулся мне крепко сжатыми губами.
– Теперь мы сойдем с этой сцены, – сказал он.
Он поддерживал меня, помогая стоять. Если бы его рука не подхватила меня, я бы упала. Он крепко держал меня за левую руку, и его кружева терлись о мою кожу. Вовсе они не были мягкими. Вторую руку Жан-Клод протянул к Обри. Я попыталась вырваться, и он шепнул:
– Не бойтесь, я вас защищу. Клянусь вам.
Я поверила, сама не знаю почему. Может быть, потому, что больше верить было некому. Он вывел меня и Обри на авансцену, и его бархатный голос накрыл толпу:
– Мы надеемся, вам понравилась наша маленькая мелодрама. Очень реалистично, не правда ли?
Публика беспокойно заерзала, на лицах ясно читался страх.
Он улыбнулся в зал и отпустил руку Обри. Расстегнул мой рукав и закатал его, обнажив шрам от ожога. Темное пятно креста выделялось на коже. Публика молчала, все еще не понимая. Жан-Клод отодвинул кружева у себя на груди, показав собственный крестообразный ожог.
Момент ошеломленного молчания, и потом – грохот аплодисментов по всему залу. Вопли, крики, свистки.
Они подумали, что я – вампир, и все это инсценировка. Я смотрела на лицо Жан-Клода и наши одинаковые шрамы: его грудь, моя рука.
Рука Жан-Клода потянула меня вниз в поклоне. Аплодисменты стали, наконец, стихать, и Жан-Клод шепнул:
– Нам надо поговорить, Анита. Жизнь вашей подруги Кэтрин зависит от ваших действий.
Я посмотрела ему в глаза:
– Я убила тех тварей, что оставили мне этот шрам.
Он широко улыбнулся, показав только кончики клыков:
– Какое замечательное совпадение! Я тоже.
 
7
Жан-Клод провел нас за сцену. Там ждал еще один вампир-стриптизер. Он был одет как гладиатор, даже с металлическим нагрудником и коротким мечом.
– Вот это и называется “номер, после которого трудно выступать”. Черт побери!
Он отдернул занавес и вышел.
Кэтрин вошла, побледнев так, что веснушки выступили как чернильные пятна. Интересно, я тоже так побледнела? Нет. У меня цвет кожи не тот.
– Господи, Анита, что с тобой?
Я осторожно переступила через змеившийся по полу жгут кабелей и прислонилась к стене. И начала вспоминать, как это – дышать.
– Ничего, – соврала я.
– Анита, что тут творится? Что это там было на сцене? Из тебя такой же вампир, как из меня.
Обри беззвучно зашипел у нее за спиной, впиваясь клыками в собственные губы. Плечи его затряслись в безмолвном смехе.
– Анита? – Кэтрин схватила меня за руку.
Я обняла ее, а она меня. Я не дам ей умереть такой смертью. Не допущу. Она отодвинулась и посмотрела мне в лицо:
– Скажи, что случилось?
– Может быть, поговорим у меня в кабинете? – предложил Жан-Клод.
– Кэтрин не обязательно туда идти.
Обри приблизился. В полутьме он сиял, как драгоценный камень.
– Я думаю, ей следует пойти. Это касается ее – интимно.
Он розовым кошачьим языком облизал окровавленные губы.
– Нет. Я не хочу ее в это впутывать. Как угодно, а ее впутывать не надо.
– Во что – в это? О чем ты говоришь?
– Она может заявить в полицию? – спросил Жан-Клод.
– Заявить в полицию – о чем? – Голос Кэтрин становился громче с каждым вопросом.
– А если да?
– Тогда она умрет, – сказал Жан-Клод.
– Погодите-ка, – сказала Кэтрин. – Вы мне угрожаете?
Теперь в лице ее появилась краска, и много. От гнева.
– Она пойдет в полицию, – сказала я.
– Вам выбирать.
– Извини, Кэтрин, но лучше будет, если ты ничего из этого помнить не будешь.
– Договорились! Мы уходим. – Она потянула меня за руку, и я не сопротивлялась.
Обри шевельнулся у нее за спиной.
– Посмотри на меня, Кэтрин.
Она застыла. Ее пальцы впились мне в руку, мышцы задрожали от неимоверного напряжения. Она боролась. Господи, помоги ей. Но у нее не было ни магии, ни распятия. А силы воли одной мало – по крайней мере, против такого, как Обри.
Рука ее упала, пальцы обмякли. Воздух вырвался из ее груди долгим прерывистым выдохом. Она смотрела куда-то чуть выше моей головы, на что-то, чего я не видела.
– Прости, меня, Кэтрин, – шепнула я.
– Обри может стереть у нее память об этой ночи. Она просто будет думать, что слишком много выпила. Но это не исправит сделанного.
– Я знаю. Единственное, что может разрушить власть Обри над ней, – это его смерть.
– Раньше она обратится в прах в своей могиле!
Я уставилась на него, на кровавое пятно на груди. И улыбнулась очень продуманной улыбкой.
– Эта царапина – везение, и больше ничего.
– Не становись слишком самоуверенной, – сказал Обри.