Инстинкт?

Местность опять понизилась, берег стал пляжем. Оглянувшись, я уже не увидел дюны.
Потом задело за сердце — что-то важное пропустил. Остановился. Прошел несколько шагов назад.
Так и есть. Двойной, «двуствольный», как я его для себя назвал, песчаный мыс. Две полосы параллельно уходят на глубину, узкий канал между ними, и дальше на воде пятно белой пены — признак близко стоящих у поверхности камней. Видел все это раньше — тогда, в первый день, от гнавшихся за мной крестьян сначала именно сюда прибежал.
Вот он, заброшенный клин, остановивший моих преследователей. Вон с той стороны женщина тогда несла хлебцы и вон туда пошла звать Рхра.
Все, как было.
Только без корабля.
Несколько секунд стоял, выпучив глаза. Тупо шарил взглядом по кустам анлаха и кочкам на клину, будто лишь слабость зрения не позволяла мне увидеть «Аварийца». Сознание отказывалось признать факт.
Здесь я его поставил! Прямо передо мной, где сейчас стою. И нету.
Нечто оскорбительное было в том, что так неторжественно узнаю о его отсутствии. Ни прочувствованных речей, ни оркестра. Нет, и только.
Растерялся. Потом взял себя в руки. Ну-ка подумай. Взлететь корабль не мог. Без меня исключено. Конечно, на Лепестке хранится копия личного электрохимического кода — «музыка». В аварийных случаях копию используют. Однако для этого кому-то надо связаться с базой, как положено. Не крикнешь ведь туда, ручкой не поманишь через черную космическую бездну. Пять недель на долет сигнала, столько же по меньшей мере до появления спасателей. А я здесь всего около ста шестидесяти часов.
Что же могло случиться? Разломали «Аварийна» на куски, взорвали и унесли обломки? Но с местной техникой — той, какую я видел, — его даже не оцарапаешь.
Сквозь землю провалился?.. Ближе к истине. Усилиями тех, кто живет в усадьбе, могли выкопать яму рядом с треногой, как-то туда спустить корабль.
Бросился на клин.
Кочки как кочки. Раскидистая желтая трава, на которой третьего дня падал, оскользаясь. Крупный черно-металлический песок, травяной мусор коричневыми соринками. И ни единого следа посадки или взлета. Даже прожога, даже вмятин от лап.
Позвольте, а как же я сюда попал?! Ангелы божьи перенесли с Лепестка?
Потоптался на том месте, где, насколько помнилось, поставил «Аварийна». Отошел. С расстояния шагов в двадцать посмотрел.
Рассмеялся.
Тургора у травы нет. Упругости. Не стоит, поникла.
Все предусмотрели, замаскировали свою работу, а о том, что на жаре без воды трава опустится, не подумали. Много было трудов. Прежде чем рыть глубокую яму, осторожно снимали слой земли с дерном, относили в сторону, чтобы таким же нетронутым после вернуть. А с кочками не получилось. Корни у здешних растений длинные, не выкопаешь. Пообрывали. Сочли, что трава оправится.
Вернулся к месту посадки. Теперь и сверху бросалось в глаза, какая трава потревожена, какая не тронута. Четко выделялось место, где закопали корабль.
Кругом никого. Сел, посидел.
Итак, книга не спрятана, остается пока со мной. Но повезло, что именно сегодня пришел. Через неделю трава окончательно поднялась бы, ищи-свищи тогда… Ну и знакомство с парнем, каменная долина и — самое главное — усадьба.
Той же дорогой обратно вниз, в каменную чашу, вглядываясь в эоловые здания-скалы. Ближе ко дну долины остановился — вдруг заколотилось сердце. В полукилометре от тропинки между черными кольями скал ясно видна освещенная клонящимся от зенита солнцем желтая отвесная скала. И там на самом верху, у неба, идеально ровная полоска пятен. Окна и ничто другое!
Может быть, все-таки не эоловый, а настоящий город? Но погибший, вернее, тихо скончавшийся тысячелетие назад. Так захотелось оказаться рядом с окном, вступить через подоконник в подробность той минувшей жизни. Но на это часы нужны — только чтобы до стены добраться через завалы и пропасти. А там как взлететь на сотню метров наверх?.. Побежал дальше.
В Иакату удалось войти лишь поздним вечером. Застава!
Когда знакомым плоскогорьем спустился к полям анлаха, издали увидел вооруженных мотыгами крестьян — по двое ходили в посевах. А слева, ближе к шоссе, от народу черно. «Видящие» организовали охрану полей в несколько линий. Если горожане попробуют прорваться на поля, в нужное место сразу можно бросить подкрепление.
Пошел сквозь анлах, согнувшись, потом пополз. Недалеко от города лег в кустах, выжидая момент, чтобы без большой драки проскочить к окраине.
Солнце садилось за городской башней. Воздух стал прохладнее, земля была теплой, почти горячей. Широкая полоса тени от ближних домов легла на посевы. Двое крестьян молча прошли мимо, остановились шагах в десяти от меня, глядя в сторону города. Наверху полог неба переходил от зеленого к синему, сиреневому, пурпурному оттенками, цвета которых не выразишь словом. Сама бесконечность таилась в глубине, прозрачности, тонкости этих оттенков — была жажда смотреть и смотреть не отрываясь. Лист анлаха у самого лица заключал в себе сокровенные загадки природы, которых нам никогда до конца не познать. Море слева застывало разноцветными полосами, словно осторожно налитый в гигантскую чашу расплавленный металл. Полная тишина. Мгновение остановилось между прошлым и будущим, почти невыносимыми были красота и величие окружающего. Вдруг забыл, кто я, где нахожусь и зачем.
Один из стражей неподалеку громко откашлялся — звук пролетел над полем, как большая быстрая птица. Сказал другому:
— Здесь спелые. Завтра можно ломать.
Включилось время. Посыпались секунды.
Вскочил, помчался к стене домов. Из второй линии заставы трое бросились навстречу. Проскочил. Сзади кинули мотыгу. Мимо. Вдоль границы посевов набегало еще несколько человек, ожила, двинулась толпа у берега.
А у меня все рассчитано.
Окраина пуста. У сквера шумно и людно. И все молодежь, взрослых только единицы. Доносится пиликанье какого-то инструмента, несколько пар танцуют. Разговоры, споры. У памятника передают друг другу газету. Пристроился к одной группе, дождался своей очереди.
На первой странице отчет о сегодняшнем дневном заседании СОДа. Начинается цитатами из выступлений.
«Песок наступает на нас со скоростью тридцать три метра в год. Если так дальше, через двести лет города не станет».
«Как представитель только что созданной Народной Партии требую для нее места в газете».
«Самостоятельность или букун!»
Небольшой двухколонник с подписью «Доброволица Тайат», озаглавленный «Давайте вспомним», призывал молодежь активно общаться с пожилыми, выспрашивая их о прошлом, собирать по чердакам и подвалам старые вещи, нести их для консультации в организованную для этого Музейную Комиссию. «Не зная, откуда, — утверждала „доброволица“, — не поймем, куда».
— Хотите пить? Это сок анлаха.
За локоть меня теребил мальчишка с бокалом из толстого стекла. Рядом другой с помятым, но чистым чайником. Видимо, двое как раз обследовали чердак — начало самостоятельной деятельности.
Взял бокал, но тут же сунул обратно. Невдалеке шла девушка, какая-то отдаленная от царящего вокруг оживления. Поглядывала по сторонам.
Догнал.
— Вьюра…
Посмотрела на меня.
— Идемте. В городе полно видящих.
Пошагали. От сквера повернули в узкую пустынную улицу. Солнце уже село. Сделалось темно.
— Книга пропала. Я как раз придумала, куда спрятать. А ее унесли. Взломали пол в вашей комнате… Вы, наверное, под пол спрятали, когда уходили?
— Вот она. — Хлопнул себя по груди.
— Какое счастье! — Она протянула руки, как будто собираясь взять меня за плечи, но опустила. — Тогда сейчас будем прятать. Идемте ко мне.
Заторопились. Она скороговоркой рассказывала:
— На Совете страшные споры. Уже четыре партии претендуют на руководство, завтра будет десять. Народная Партия и Крестьянское Благополучие грозятся создать свое правительство. — Резко повернула направо в переулок. — Все серьезное заваливают криком. Это видящие или те, кто от них. — Быстро вошли в какой-то двор, вышли через другие ворота. — Правда, начинаем обрастать соратниками. Пришла женщина-экскурсовод из музея, готова помогать. Ее зовут Оте… Разные люди что-то приносят, предлагают.